Вытащить из петли

Сандмен пристально смотрел на сержанта Берригана, гадая, кто же еще, господи помоги, был готов заплатить за его голову.

— Должно быть, у нечестных людей жизнь куда легче, — заметил он. — Никто не пытается тебя убить, никаких колебаний, принять или нет двадцать тысяч гиней. Моя беда, сержант, в том, что я так боялся походить на отца, что твердо решил вести себя совершенно иначе, быть заведомо честным. С моей стороны это было жутким занудством, а его просто бесило. Наверное, поэтому я так и поступал.

Если Берригана и удивило это странное признание, он не подал виду. Напротив, его это, казалось, заинтересовало:

— Ваш отец был человек нечестный?

Сандмен кивнул:

— Если бы в нашем мире была хоть капля справедливости, его бы повесили в Ньюгейте. Он не был преступником, почтовые кареты не грабил, по карманам не лазил. Он пускался с чужими деньгами в темные махинации и продолжал бы так делать по сей день, не встреться ему человек поумнее, который обратил против него его же оружие.

Сержант Берриган положил пистолет на стол.

— Мой отец был честный.

— Был?

Берриган зажег две свечи и поднял с пола кувшин пива.

— Да, умер пару лет назад. Он был кузнец и хотел, чтоб я тоже освоил ремесло, но мне, понятно, было виднее? — В его голосе звучало раскаяние. — Я не хотел всю жизнь лошадей подковывать, хотел, как полегче.

— Значит, вы пошли в армию, чтобы не быть кузнецом?

Берриган налил пива и подвинул кружку к Сандмену.

— Я охотился за сундуками. — Охотники за сундуками промышляли тем, что срезали багаж с задков карет. — Меня поймали, судья сказал, что у меня один выбор — между судом и армией. Через девять лет я уже был сержантом.

— И хорошим в придачу.

— Я умел навести порядок, — жестко сказал Берриган.

— Я тоже.

В Сандмене чувствовалась естественная врожденная властность. Он был хорошим офицером, знал это и, если честно признаться, скучал по той жизни.

— Вы были в Испании?

— С двенадцатого по четырнадцатый, — ответил Берриган.

— Славное было время, но Ватерлоо я возненавидел.

— Туго было, — согласился Берриган.

— Никогда в жизни я так не трусил, — сказал Сандмен. — Воздух был горячий, как из печи. Помните?

— Горячий, — кивнул Берриган и нахмурил брови: — Многие хотят вашей смерти, капитан.

— Это ставит меня в тупик, — признался Сандмен. — Когда Скейвдейл предложил мне деньги, я был уверен, что графиню убил он или лорд Робин. А теперь? Кроме них есть кто-то еще. Может, ответ здесь? — Он поднял письмо, которое передал ему хозяин гостиницы. — Будьте добры, пододвиньте свечу.

Письмо было написано до боли знакомым почерком. Элинор просила встретиться с ней утром на другой день в кондитерской Гюнтера на Баркли-сквер.

Сандмен положил письмо на стол.

— Разве вы не должны меня застрелить?

— Пытаюсь понять, станет разговаривать со мной мисс Гуд после этого или нет.

— Сомневаюсь, — с улыбкой заметил Сандмен.

— В тот раз я был на вашей стороне. Пахло жареным, но мы таки победили.

— Даже императорскую гвардию, — согласился Сандмен.

— Выходит, я опять на вашей стороне, капитан.

Сандмен улыбнулся и поднял кружку, словно чокаясь с Берриганом. Ему было приятно, но он не удивился — он с самого начала почувствовал, что тот хочет уйти из «Серафим-клуба».

— Рассчитываете на вознаграждение? — спросил он.

— Поделим пополам премию, капитан.

— Премию?

— Сорок фунтов. Столько платят любому, кто доставит в суд какого-нибудь известного злодея. — Берриган усмехнулся. — Так чем мы завтра займемся?

— Для начала сходим в Ньюгейт.

Дверь за его спиной открылась, и он повернулся в кресле.

— Проклятье, — нахмурилась Салли, увидев на столе пистолет. Затем посмотрела на Берригана: — Вы-то, черт побери, что тут делаете?

— Пришел поужинать с вами, — ответил Берриган, и Салли залилась краской.

Наутро зарядил дождь. Сандмен и Берриган отправились в Ньюгейт. Сандмен все так же отчаянно хромал.

Накануне Салли ясно дала понять Берригану, что не пригласит его разделить с ней постель, и сержант улегся в задней гостиной. Однако Сандмен наблюдал за ними весь вечер и пришел к выводу, что между ними все почти решено.

Сандмен долго лежал без сна, пытаясь понять, кто помимо «Серафим-клуба» мог желать его смерти, и, только когда колокол собора Святого Павла пробил два часа ночи, понял. Пока они шли по Холборну к Ньюгейт-стрит, Сандмен делился своими соображениями с Берриганом:

— «Серафим-клуб» решил меня подкупить, но единственным членом клуба, располагавшим на тот момент достаточными средствами, был Робин Холлоуэй, а он меня ненавидит.

— Ненавидит, — согласился Берриган, — но сложились все.

— Нет, не все. Большинство членов клуба сейчас за городом. У Скейвдейла денег нет. Возможно, один или два члена клуба что-то пожертвовали, но держу пари, что большую часть из двадцати тысяч выделил лорд Робин Холлоуэй. И потому лишь, что его уговорил Скейвдейл. Видимо, мальчишка сам решил устроить мое убийство, прежде чем я бы успел принять чек или, не дай бог, получить по нему деньги.

Берриган подумал и неохотно кивнул:

— Он на такое способен. Мерзавец он мерзавец и есть.

— Но, может, он отзовет своих псов, ведь теперь он знает, что я отказался от денег.

— Если он убил графиню, то все равно будет хотеть вашей смерти, — предположил Берриган и остановился посмотреть на гранитный фасад тюрьмы Ньюгейт. — Это здесь вешают?

— Прямо перед Дверью должников, если бы я знал, где она тут.

— Всегда думал, что рано или поздно окажусь здесь.

Надзиратель проводил их подземным переходом в Давильный двор.

— Захочете увидеть казнь, — доверительно сообщил он Сандмену, — приходите в понедельник. Будем избавлять Англию от двух подонков. Много народу не соберется, потому как ни одного из них известным не назовешь. Нужна толпа? Тогда вздернете кого-нибудь известного, сэр, или удавите женщину. В прошлый понедельник в «Сороке и пне» кончился двухнедельный запас пива, и только потому, сэр, что вешали женщину. Ее повесили за кражу жемчужного ожерелья, а я слыхал, что хозяйка на той неделе его нашла. Завалилось за спинку дивана!