Выжить и вернуться

– Сухо, но местами сыро! – живо отрапортовала она. Скрыть радость было тяжело.

– В общем, так, – мать присела, одевая Николку в новую куртку. В ней он смотрелся как космонавт в скафандре. Космонавта Любка видела по телевизору у дяди Андрея, – козу я подоила. Накормишь, выпустишь в огород. Хлеб для куриц замочила, всыплешь чашку зерна, тоже накорми. Воды наноси в бачок и ведра, постираться надо. Черпай из колодца небольшим ведерком. Огурцы собери в огуречнике, скоро заморозки ударят. И помидоры, гниют уже. Свеклу, которая побольше, выбери на еду. Стайку почисть, там неделю не убирали! Молоко у Ивановны забери, сказала, утрешнее оставит… Корову она запускать собралась, у кого теперь молоко брать будем?

– У нас коза скоро родит! – подсказала Любка.

– Еще не скоро, месяца через три. Менять ее надо, не дойная она. Если молока нынче не будет, обменяю на мясо. К бабушке и дяде Андрею не ходи! – погрозила мать пальцем. – Опять будут жаловаться, что житья им от вас с Николкой нет. После обеда его забрать бы из садика надо, но ведь не донесешь, – тяжело вздохнула она. – Ладно, сама как-нибудь. И вот еще, травы нарви за огородом, а то овцы не наедаются, что-то уж больно худые, поди, глисты, останемся на зиму без мяса.

Когда за матерью закрылась дверь, Любка с минуту стояла в сильно расстроенных чувствах, почувствовав себя Золушкой, которую не пустили на бал. Наверное, волшебство закончилось именно в тот миг, когда приходила Нинкина мать. Жизнь вдруг резко покатилась с горы. С тем, что наказала мать, и за три дня не управиться. В школу ей до слез хотелось, и скотину было жалко, без скотины зимой никуда. Сено еще не привезли, в стайке овец и козу не оставишь, а привязать и не досмотреть, опять ноги переломают. Или собака напугает, как в прошлый раз, или бодаться начнут. Мать убьет, если с ними что-то случится – шрам на спине с того раза, как коза сломала ногу, все еще можно было нащупать. Козу кое-как вылечили, но молока она с того времени почти не давала, даже Николке не хватало. И без молока тоже никуда.

«А почему бы тебе скотину не загнать в малинник? – вдруг почувствовала Любка умное слово внутри себя. – Куда она оттуда денется? Малины нет уже, а листья все равно скоро отпадут. Пусть овцы их пожуют!»

Она как-то сразу прислушалась к себе.

Она точно ни о чем таком не думала, но мысль, которую не было видно, вышла наружу, как мудрое наставление, и без всякого звучания. Умного слова она напугалась до смерти, но ничего такого больше не повторилось. Теперь ей даже показалось, что сама она додумалась. И сразу почувствовал себя взрослой. На месте малинника раньше была ограда, садили на грядках всякую мелочь, а потом ограду уменьшили и поставили еще один забор, а в закутке, сотка, не больше, посадили малину, чтобы не ходить за нею далеко. Малина быстро затянула небольшой участок. Забор вокруг малинника не давал ей перекинуться на огород.

Для непривязанных овец и козы место самое то!

А куриц накормить – три минуты.

Все остальное можно сделать после школы…

Точно! Разом взбодрилась Любка, удивляясь своей мудрости – вот, значит, как люди становятся умными…

Из миски с замоченным хлебом она слила воду в кадку с мешанкой, в которой мать заваривала жидкую кашу для овец, отжала, и снова слила. Чтобы двумя ведерками перетаскать все, что было в кадке, в стайку, пришлось сбегать четыре раза. Пока овцы насыщались питьем на день, переоделась в новое платье и белый фартук, новые колготки и сапожки, причесала ежик волос. Перед тем, как Николку отправить в садик, мать два раза намазала всем голову чемеричной водой, но гнид было столько, что за неделю не выдергать. Поэтому Николку побрили налысо, а ей оставили челку и короткий ежик. Вытащила из сундука тяжелый портфель.

Чтобы загнать овец и козу в загон, пришлось повозиться. Они не понимали, чего от них хотят и толпились у калитки в огород. Но она быстро сообразила взять барана за рога и отвести его так. За ним сразу же пошли овцы и коза. И даже то, что они не успели допить, можно было оставить там же, обругала себя Любка. Поднять ведро с оставшимся поилом не составило труда. После этого вынесла курицам размоченный хлеб и зерно.

Наконец, натянула курку, закинула портфель за спину и выбежала на улицу.

Никаких школьников нигде уже не было видно. Только взрослые, которые умели ходить очень быстро. Любка чуть не заплакала от досады. И сразу побежала к дому дяди Андрея. Через их огород можно было выйти на тропинку, которая вела по полю напрямки. Путь в школу сразу становился вдвое короче.

По полю с тяжелыми колосьями она бежала изо всех сил. Там тоже уже никто не шел. «Ну вот и все!» – думала Любка в ужасе, и обижалась на мать, которая не радовалась, как матери Нинки и Ленки, и на овец, которые не хотели ее слушаться, и на маленькие ведерки…

– Ты это, Любка, куда собралась? – услышала она Сережин голос, вздрогнула и обрадовалась. Значит, еще не все потеряно!

Любка оглянулась, застигнутая на месте преступления.

– В школу! – она повернулась и побежала опять.

– Тебя не возьмут, ты еще маленькая! – ехидно ухмыльнулся Сережа, наступая ей на пятки.

– А вдруг возьмут? – взмолилась Любка. Она вдруг вспомнила волшебников, развела руками. – Я же хочу учиться! Никто не может человеку запретить!

– Ну ладно, – смилостивился Сережик. – Только когда тебя выгонят, не плачь! А то все узнают… что ты больная! Тогда тебя в школу точно не возьмут. От тебя люди начнут в стороны разбегаться.

Сережа скорчил рожу и закатил глаза, затрясшись всем телом, скорчил руки, выгибая пальцы, изображая ее. Любка на мгновение задумалась. А может, она уже вылечилась? Ей о болезни давно никто не напоминал. И тут же поймала себя на том, что пока она смотрела с обидой на Сережу, изо рта вытекла слюна. Пятно осталось на фартуке. «Нет, болею еще…» – расстроилась она. Но ведь она думала о себе! Если учительница поймет, что она не дурочка, чего ей бояться? И волшебники сказали то же самое.

– Я знаю! – покорно согласилась она.

Сережик снял с ее спины портфель, поправил фартук.

– А где ты так измазюкалась? – осуждающе покачал головой, прицениваясь к ее наряду. – Вся в говне!

– О-о-о! – Любка только сейчас заметила, что и фартук сбоку, и колготки, и подол платья вымазаны зеленовато-черными пятнами. – В стайке! Это я, наверное, когда присела, вот так… – показала она, изобразив себя, когда кормила куриц.

– Ну еще с дороги грязь собери! Ладно, пошли, там колонка есть…

Сережик подхватил портфель, быстрым шагом направляясь к школе. Любка поторопилась за ним. Она запыхалась, раскраснелась, но терпела. Сережа шел так быстро, что приходилось бежать быстрее, чем бежала до сих пор. Но без портфеля было легче.

У колонки остановились.

Двоюродный брат, которым Любка теперь, без сомнения, гордилась, застирал ей пятна. На платье и на синих колготках они стали незаметными, и на фартуке перестали бросаться в глаза, став не коричнево-черными, а желтоватыми. Напоследок он достал из своего кармана носовой платок.

– Держи вот так! – показал он, приложив платок ко рту, а после сунув в карман фартука.

Любка согласно кивнула.

И как только вошли во двор, стало ясно – почти успели! Первый звонок уже прозвенел, когда они прощались у двери. Ученики начали расходиться по классам, во дворе сразу стало пусто.