Выжить и вернуться
Шрифт:
Первым делом забежали к Нинкиной матери, которая в это время стряпала пирожки…
В новом доме у Нинки комнат было много, целых три. Теперь, когда она работала в магазине, который стоял в самом центре села, а ее новый муж бригадиром на ферме, жили они так богато, как больше никто, наверное, не жил, кроме председателя сельсовета и начальников колхоза, которые тоже получили по кирпичному дому на этой улице, построенных для них. У Нинки были самые красивые платья, игрушки и вещи. В большой комнате стоял цветной, а не черно-белый телевизор «Рекорд» – и огромный. Вкусно пахло хлебом. Во дворе стояла машина «москвич», на котором их семья ездила в район и за вениками, а порой довозили Нинку до школы. Им даже телефон провели.
– Тина, зачем ты будешь в милицию звонить? –
Мать сразу сникла, сильно ссутулившись и состарившись.
Глаза у нее и правда были какими-то неживыми, а движения заторможенными. Но пьяной мать не была, Любка это знала точно – за стол только-только сели. Пьяным был отчим, он спрятал бутылку водки в стайке, а когда заходил туда будто бы по делам, наливал себе по пол стакана и выпивал. Бутылку Любка нашла, когда ходила кормить овец. Когда дом править закончили, она была уже пустая.
Любка потрясла мать за плечо, но она не проснулась, будто и в самом деле была пьяная. Нинкина мать покачала головой, бросила в углу на пол фуфайки, перетащила мать и отправилась стряпать пирожки дальше. И даже угостила двумя пирожками. Но Любка встревожилась. Она видела, как отчим пинал и месил мать руками, ударяя кулаком в живот и по голове. Как тесто. И понимала, что он мог ее покалечить.
А ночью, после того как она сходила за Николкой, который играл с соседскими девчонками, Любка заснула и ей приснился страшный сон. Словно кто-то схватил за горло и сжал его. Она хотела вздохнуть, но воздуха не было, стало вдруг темно, будто провалилась во тьму, и чем больше она пыталась выбраться, тем глубже ее засасывало.
Она уже подумала, что умирает, когда вдруг глаза открылись – и сразу вздохнула свободно, как будто не было страшного сна…
А на первое сентября, когда она пошла в четвертый класс, о том, что они не спали дома, в школе знали все. И как пьяная мать, шатаясь и вопя, бежала по улице, сверкая панталонами, и как Любкин отчим свистел ей в след, и как улепетывала сама Любка впереди матери от нового отца, который не собирался их защищать. И как выгнали их все, к кому они просились, и как ночевали на фуфайках, в которых от навоза чистят стайку, потому что в другое место положить ни мать, ни Любку было нельзя, а еще, что обе они переблевались и обоссались…
Посмотреть и посмеяться приходили даже из пятых и шестых классов. Любку дергали за волосы и предлагали показать, как она бежала.
Об одноклассниках говорить не приходилось. Такая новость была им как праздник. И без причины норовили стукнуть из-за спины, чтобы покрасоваться перед Ингой… – еще одна Нинка…
В школе Любку не любили, и это началось в конце второго класса, когда в класс пришла Инга. Ее Любка теперь ненавидела точно так же, как Нинку, с которой Инга сразу же подружилась, поднимая в глазах всего класса. Родители ее были учителями, а отец еще воспитателем в интернате.
До этого к Любке относились обычно, как ко всем…
Она приехала из далекого города. Как учителям, неподалеку от школы, в двухэтажном здании в самом центре села им сразу дали огромную квартиру с тремя комнатами. Вещи, которые они привезли с собой, многим казались невообразимой роскошью. Две стенки, буфет, трюмо, круглый стол на гнутых ножках. Ладно хоть машины своей не было, как у Нинки.
Инга была красивая, не признать этого у Любки не получилось.
С волнистыми огненно-медными волосами, заплетенными в толстую косу. С огромными голубыми глазами. Худенькая, но изящная. И умница. Училась она хорошо. И одевалась, не как все, одежду на вырост ей никто не покупал. Платья и юбочки были короткими, так что всегда можно было видеть коленки. И колготки не из хлопка, когда коленки вытягиваются после первой стирки – и белые, и сиреневые, и желтые с бабочками.
Спортивный костюм специальный, с красивой молнией вместо пуговиц. Свое светлое коричневое платье она одевала редко, только по праздникам, когда просили прийти в белом фартуке. В другое время ходила в юбке или шерстяных сарафанах поверх красивых шелковых блузок, украшая себя не только пионерским галстуком, который выглядел как повязка, но и такими, которые носили мужчины – и синий, и черный, и с вышивкой. И сапоги не сапоги. Такие даже Нинкина мать не смогла достать – темно-зеленые, с сиреневыми и розоватыми мазками. Не то что у других, когда на два размера больше, чтобы по распутице можно было одеть с шерстяным носком.С Ингой у Любки отношения не сложились сразу. С первого дня. Когда Любка вспоминала об этом, то, наверное, винила себя, а не Ингу. Но перегибать палку все же не стоило.
Ингу посадили с нею, других свободных парт не было. Любка восприняла ее с воодушевлением и восхищением, старясь подсмотреть, как она пишет. Паста у Инги была не синяя, а светло сиреневая. А сама ручка, словно сделанная по заказу из цветного стекла.
Но ненадолго…
Инга вдруг уставилась на нее и закричала в ужасе, отскочив.
Оказывается, всего ничего – на лоб выползла вша.
Николка принес их из садика, а чемеричной воды в аптеке как раз не продавали. Привозили ее редко, она считалась страшным дефицитом. Так пока и жили, стараясь вычесать вшей частым гребнем. Но волосы у Любки были густые, непослушные и кудрявые, нередко за ночь закатываясь в войлок – не иначе, домовой ее тоже невзлюбил – и вши плодились с немыслимой скоростью. Никто дома внимания на это не обращал. Мать столько расчесок извела на ее голову, что, в конце концов, просто плюнула, дожидаясь, когда привезут отраву.
И такой начался переполох!
Первым делом, поставили в конце дополнительную парту. И грозно пересадили Любку на ту самую парту, освободив для Инги ту, которая стояла в середине ряда. Села она за нее только после того, как Любка помыла парту с содой. Учительница сама принесла ведро и тряпку, и все время, пока она мыла, стояла над нею, рассказывая ребятам, как вши могут прыгать на два метра и переползать с человека на человека, и что они вызывают страшную болезнь, которая называется «брюшной тиф».
Потом проверили на вшивость остальных.
Вши были у всех, но почему-то об этом никто не вспомнил, даже пришлось вызвать врача, который намазал всем головы серной мазью, боязнь вызывали лишь ее насекомые.
С того самого дня Любка разошлась со всем классом, обнаружив, что никто с нею не разговаривает, и даже стараются обходить стороной. Теперь все смотрели Инге в рот, что бы она ни сказала – и старались как можно хуже отозваться о Любке.
И не удивительно! Все же дружба с Ингой давала несомненные преимущества. Во-первых, игрушки, ни у кого таких не было – несколько кукол с волосами и закрывающимися глазами и плюшевый мишка, которые она приносила в школу. Игрушки значительно повысили ее рейтинг. Во-вторых, в интернате, тем, кто дружил с Ингой, разрешали смотреть телевизор в кабинете воспитателей. В-третьих, позволялось ходить с нею на индийское кино на детский сеанс. Так что дружить с ней старались не только в классе, но и в школе, особенно интернатские.
А про Нинку из второго Б и говорить не приходилось, теперь они дружили мамами…
В отместку Любка плюнула на домашние задания и на учительницу, которую с того самого дня, как она сунула ей в руки тряпку, будто она была заразная, перестала уважать. Она не только не делала уроки, но и не торопилась отвечать. И когда та злобно шипела и выгоняла из класса, только радовалась. Уж чего-чего, а видеть их всех Любке хотелось меньше всего.
Заметив, что она не делает уроки, Инга, которую уже через неделю выбрали старостой, развила бурную деятельность, предложив классу взять над нею шефство. Шефство доверили интернатским, которые на Ингу буквально молились, тем самым еще больше раздражая Любку. После уроков ее хватали и тащили в интернат, усаживали за стол и, пока смотрели телевизор, велели делать уроки, приставляя дерущуюся охрану.