Выживший. Первый секретарь Грибоедова

О Пушкине царь сказал сатрапу Блудову: «Умнейший человек России» и представил Пушкина ближайшему окружению как «своего».

Пушкин – единственный поэт Русской земли, признанный единственным царем в истории России за вершину духа. Царь принял правду Пушкина и удостоил милостей: разрешил жить в Москве, освободил от общей цензуры. В цензоры Пушкину царь определил самого себя.

Литература эпохи Николая I: Карамзин, Крылов, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Лермонтов, Тургенев, Кольцов, Ершов, Даль, Белинский, Хомяков, Бенедиктов, Батюшков, Погорельский… Убиты: Рылеев, Полежаев.

Живопись и скульптура эпохи Николая I: Айвазовский, Карл Брюллов, Антон Бруни, Орест Кипренский, Василий Тропинин, Иван Мартос, Александр Иванов, Генрих Семирадский, Венецианов, Федотов, Клодт.

Музыка эпохи Николая I: Глинка, Алябьев, Даргомыжский, Верстовский.

Кутилы и труженики

По неотступному требованию Дмитрия Веневитинова профессор Погодин обещал быть на ужине Сергея Александровича Соболевского. Пиршество Соболевского для разумного человека, тем более для профессора университета, испытание чрезмерное и чрезвычайное. Где Сергей, там Иван – парочка гремучая, а коли рядом с ними Веневитинов, это уже тройка взбесившихся скифских лошадей. Профессор ехал к Соболевскому вздыхаючи. Уж очень все молоды. Веневитинову семнадцать, Мальцову девятнадцать, Соболевскому 10 сентября отпраздновали 23, но ведь и самому… Четверть века Михаил Петрович Погодин переступил год тому назад. Переступивши, достиг кафедры профессора.

Вознице приказал везти себя на Малую Дмитровку, в хоромы Александра Николаевича Соймонова, отца Соболевского.

Соймоновых Москва почитала благодарно. Александр Николаевич встречает всякий день в церкви. Однако ж и на балах он чуть ли не ежедневно, коли балам не время – застолий в Москве без счета. Венчанная супруга – величавая Мария Александровна – среди «боярынь» Москвы слывет наипервейшей богатством и красотою. Сам Соймонов знаменит не службами, прежде всего родом: предок Петр Александрович Соймонов – статс-секретарь государыни Екатерины Великой, царствования нынешним людям памятного.

Дом на Малой Дмитровке – желанный вельможам, но открыт для людей всяческого чина и разумения, а также нищим.

Законная супруга Соймонова – дочь генерал-лейтенанта Левашова. Но матушка Соболевского, Анна Ивановна, тоже генеральша, вдова бригадира Лобкова, да к тому же внучка обер-коменданта Санкт-Петербурга Степана Лукича Игнатьева. Анна Ивановна очень даже богатый человек, а потому сын ее богат и учен.

Дом на Малой Дмитровке стал своим и для архивных юношей.

Профессор улыбнулся, вспомнив рассказ Соболевского о том, как его учили в детстве. Дворянину надобно знать иноземные языки. Матушка учила сына говорить сразу на трех языках. Учила не для науки – для жизни, и Сергей Александрович говорил, читал, писал по-английски, по-французски, по-немецки, не ведая о существовании грамматик. Язычок у Соболевского не ядовит, как у гадюки, но – змеиный. Вспомнил эпиграмму на Дмитриева – племянника знаменитого поэта:

Михайло Дмитриев помре,Он был чиновник в пятом классе,Он – камер-юнкер при двореИ камердинер на Парнасе.

Обиженный уличил Соболевского в неточности: прибавил класс – и получил добавку к эпиграмме:

Так, я в твоем ошибся классеНо, верно, в том не ошибусь,Что ты – болтушка на Парнасе,Плевательница для мух!

Однако кто он на самом-то деле, этот Соболевский? Соблазнитель хорошеньких дам, из дарований – стишата и удивительная легкость владения языками. Без учителей, за полгода, освоил испанский, еще за два месяца – португальский. Латынь его – совершенная. Переводит на язык вечности «Историю» Карамзина.

…И тут профессор закричал вознице:

– Мы – не туда! Остановитесь! Нам не на Дмитровку! Соболевский теперь живет на Молчановке!

Извозчик сидел, опустя вожжи.

– Что же вы не трогаете вашу лошадь?

– А куда ехать-то?

– На Молчановку, к дому Рынкевичевой у Собачьей площадки.

– Ну, сие иное дело. Поехали.

И опять мысли потекли о Соболевском. Ведь совсем это не странно, что в ближайших его друзьях Александр Пушкин, Александр Грибоедов. Написавши очередную сцену «Горя от ума», Грибоедов мчался к Соболевскому прочитать только что созданное.

Талантливые люди прямо-таки тянутся к этому странному бездельнику. У Соболевского страсть к розыску редчайших книг, русскую поэзию он знает столь полно и глубоко – сам Раич прибегает к его консультациям. Однако, как сочинитель, Сергей Александрович предпочитает всем жанрам красного слова – эпиграмму. Тотчас вспомнилось:

Идет обоз с Парнаса,Везет навоз Пегаса.

Этак Соболевский приветствовал книгу воспоминаний бездарного Сушкова «Обоз к потомству с книгами и рукописями».

И тут Михаил Петрович призадумался: с чего это позвали его на прием в канун Николина дня? Спроста у Сергея с Иваном ничего не делается: архивные юноши, любомудры… Архив Министерства иностранных дел – пристанище дворянских сынков, теплое местечко, где можно избавиться от службы в армии, переходя из класса в класс по чиновной лестнице, отсыпаясь всласть дома после балов, после бесшабашных пиршеств.

Итак, Сергей Александрович Соболевский, герб у него польский, возможно, купленный, – богач. Иван Мальцов о деньгах беспокойств тоже не имеет. Он, разумеется, дворянин, но капиталл имеет купеческий. У него фабрика хрусталя где-то во Владимирской области. Дворянство Мальцовы обрели по милости матушки Екатерины Великой. Дед и прадед Ивана на стекле разжились. Сам Михаил Петрович аристократ в первом колене. Отец – крепостной у Салтыковых, позже у графа Чернышова…

Додумать свои неясные догадки профессор не успел. Подкатили.

Погодин, соблюдая приличия, явился за четверть часа назначенного времени. Однако все уже за столом. Профессор еще только садился на приготовленное ему место, а виночерпии бокалы наполняют. Иван Мальцов поднялся, рука с шампанским взлетела столь высоко, будто оду будет читать, но сказал прозой:

– Крылов у нас есть. Державин – достояние. Бог дал России Пушкина. Так выпьем со страстным желанием обрести в живущих бок о бок с нами стихотворцах и прозаиках, владеющих ликующим русским словом, искателям истины – счастливейшее поколение бессмертных! Для России, для Европы, для всего белого света, сколько этого белого света есть у Творца нашего.

– Ура! – крикнули Титов и Нечаев.

– Бокалы досуха! – потребовал Мальцов, указывая на Погодина. – Сегодня сказанное за этим столом слово оборачивается жизнью.

Михаил Петрович, допивая бокал, видел: все взоры на него. Впрочем, слуги тотчас вдругорядь обошли стол, наполняя бокалы редкостным для Москвы зеленым котнарским. И Мальцов снова взмыл над столом:

– Друзья! В современной России мы бесконечно долго распознавали среди фальшивых драгоценностей – редчайшее неоспоримо прекрасное. По счастью, с нами Михаил Петрович Погодин. Не случайно, и очень даже не случайно, «Урания» вышла к Рождеству.

– К Рождеству, – подтвердил профессор, не понимая, куда ведет Мальцов.

– Благодаря вам, профессор, весь нынешний 1826 год мы жили под обаянием блистательных произведений молодых сочинителей: Веневитинов, князь Одоевский, Полежаев, Ознобишин, Родчев, Дмитриев… Вы открыли миру своеобразнейшего поэта Федора Тютчева.

– Погодину виват! – негромко сказал Соболевский.

– Виват! – грянуло застолье, и тотчас Мальцов потребовал непререкаемо сурово:

– Бокалы до дна!

Профессор покорно исполнил требование.