Вызов

– Я жил с родителями лет до 10-ти, потом какой-то состоятельный австриец - не помню его имени, собрал в нашей деревне с десяток таких же мальчишек, как и я, и отправил в военную школу недалеко от Вены. Мол, сербы должны служить своим хозяевам. За годы моей учебы я лишь дважды видел родителей.

Когда Мане стукнуло 18 лет, его взял на службу австрийский князь Данкмар Эрнст де Коллоредо Франц фон Вальдштейн.

– Он давно ко мне приглядывался. Не могу сказать, что я блистал среди других, но выделялся все же. Граф пару раз беседовал со мной, хвалил за усердие и набожность...

При этих словах я подавилась.

– А что странного?
– Мана улыбнулся невесело.

– Я истово верил. А незадолго до смерти даже дал обеты воздержания, нестяжания... и так далее, - Мана вздохнул, взъерошил волосы руками. Я видела, что ему нелегко вспоминать об этом.
– Надо же, прошло столько лет, а у меня все еще что-то... Ладно.

Князь сделал юного воина своим телохранителем, по крайней мере, он всюду таскал с собой смазливого парня с глазами тигра, как он изволил выражаться. На первую свою войну Мана попал в том же 18-летнем возрасте.

– Я улетал просто, улетал на поле боя. Я никогда не получал такого кайфа от жизни. Теперь я понимаю, что у меня какое-то отклонение серьезное, а тогда считал, что строю себе лестницу в небо, разваливая саблей до пояса врагов Империи.

Тогда же он получил первое ранение.

– Вот, - Мана расстегнул две последние пуговицы на рубашке и приблизился, и я увидела белый шрам на ребрах слева. Я потрогала его пальчиком, попутно окинув взглядом его крепкую фигуру с хорошо развитыми косыми и грудными мышцами.
– Он у меня один, к сожалению, остальные ранения были пустяковыми, и больше ничего не осталось на память.

Я притворно горячо закивала головой, стараясь скрыть смущение от вида его тела. Мана сел на свое место.

– Франц тогда воевал под началом принца Евгения Савойского, - спокойно повел он дальше свой рассказ.
– И вместе с ним мы прошли долгий путь. Для меня принц Ойген до сих пор остается человеком номер один, он тот, на кого стоит равняться. Мы не общались, естественно, я только пялился на него с благоговением...

– Трудно представить Ману Депрерадовича, пялящегося на кого-то с благоговением.

– А он стоил того, поверь. Один раз я принес ему письмо от Франца, а принц спросил, как меня зовут. А потом, спустя какое-то время, после битвы назвал меня по имени и сказал, что я отлично сражался. Это был самый лучший день в моей жизни.

Он рассказывал, а я видела в нем некий след того мальчика, которым он был. Этот мальчик так и не исчез окончательно.

– Как-то так оно и шло. Принц одерживал победы, терпел незначительные поражения, а с ним и мы. Много всякого было... Только война. Всю свою смертную жизнь я отдал войне.

В 1697 году мы напали на турков при Зенте. Это на территории Сербии. И это была одна из самых значительных побед наших - да что там, самая. Нас было полста тыщ, турков - на тридцать тысяч больше. Мы напали, когда они вброд переходили Тису. Из наших мы потеряли 500 человек, ранены еще тысячи две были. Турки потеряли только утонувшими десять тысяч, в целом же мы положили тогда в три раза больше. Остальные бежали, причем так бестолково, что побросали все. Мы взяли их орудия, казну и государственную печать. Кроме того был захвачен гарем Мустафы. Сам султан бежал.

Мана прервался, потер переносицу пальцами. Было заметно, что он подходит к скользкой теме.

– Ну, и вот я на поле боя, кто помчался за турками, кто куда, а я был недалеко от Франца, который с остальными суетился возле добычи. И вот смотрю на пейзаж, на разбитые повозки - мы же их при продвижении захватили, помнишь? И вижу, как наши парни вовсю развлекаются с турчанками. Зрелище не для слабонервных. Я не слабонервный, но было неприятно, я уже хотел уйти, но среди женщин, вытащенных из кибиток, я увидел одну... С нее стащили покрывало, она кричала. И я поехал туда, лишь услышав ее французскую речь, отогнал солдат и увез ее оттуда. Собственно, делать мне с ней было нечего, поэтому я сдал эту женщину Францу.

Она назвалась Сабриной Д`Агассо, рассказала, что была дочерью знатного лангедокского дворянина-винодела, что плыла пять лет назад на корабле с отцом из Марселя в Геную, когда их захватили турки. Отца убили, а ее подарил позднее некий паша своему султану, Мустафе II.

– Франц подпал под ее очарование сразу же, - сказал Мана, - ей даже не надо было внушать ему ничего. Как ты поняла, она была вампиром.

Франц не мог нарадоваться на свою прелесть, привез ее с собой в Вену, разодел, увешал золотом и камнями. Легенда о дочери реально существовавшего Д`Агассо пошла гулять по столице. Как узнал Мана позднее, данный дворянин-торговец с дочерью плыл на том же корабле, что и Сабрина, так что ее ложь могла просуществовать довольно долго.

Мана жил в одной комнате с садовником князя, молодым парнем, своим ровесником. Тот засыпал всегда раньше, а Мана еще читал какое-то время.

– И вот, где-то через два месяца по прибытии в Вену - князь восстанавливал своих бойцов, наслаждался обществом Сабрины и выходами в свет... Через два месяца она впервые пришла ко мне.

Мана сказал это таким зловещим тоном, что по спине пробежал мороз.

– Я смутно помню первое время, - вампир обвел глазами потолок.
– По прошествии стольких лет все как в тумане, а тогда было еще хуже. Я ничего не понимал. А она приходила именно как приходят вампиры в старых книгах, - он усмехнулся.
– Ночью, внушив мне, что это сон, пила мою кровь, занималась со мной любовью и уходила. Она зачаровала и моего соседа. Вскоре мы с ним начали обмениваться мыслями о том, что происходит что-то странное. И лишь пришли к согласию о том, что надо действовать вместе, как Эрнест - мой сосед - умер. Я знал, почему и от чего он умер. Он мешал Сабрине уединяться со мной.

Мана еще раз взъерошил волосы. Он был взволнован воспоминаниями.

– Ну, и примерно тогда я начал верить, что Сабрина - вампир. Я не мог ничего сделать, сказать. Я чувствовал ее власть подсознательно... Это странное чувство, не могу описать. Радуйся, что у тебя иммунитет к воздействиям вампирским, Гайя. Словом, я начал бороться с ней. Заранее скажу, что проиграл всухую, - он усмехнулся.
– Хотя нет, один раз я все же размочил счет, когда она обожглась о мое новое серебряное распятие.

Мана запасся омелой, увешал комнату чесноком, малевал пентаграммы и круги у кровати, в изголовье прибил деревянный крест, рассыпал у дверей просо. Он был столичным образованным и умным молодым человеком, но темные крестьянские суеверия его предков довлели над ним.

– Я слабел с каждым днем. Вскоре я понял, что мне осталось совсем немного, - между бровей Маны пролегла глубокая складка.
– Я хотел спрятаться от нее, уйти в монастырь, замаливать свои страшные грехи, за которые на меня пала такая кара. Я ходил каждый день в церковь, молился и просил помощи у священника. Он принял мои обеты - я полагал, что Бог меня защитит. Или что на том свете у него я обрету покой. И я все больше мечтал о том, чтобы умереть. Но случилось все иначе.