Взбаламученное море

— Разумеется, ничего! — отвечала Соня тоже с улыбкой.

Разговор на несколько времени прекратился.

— Меня сюда Ленев подвез! — сказала Соня как бы к слову.

— А, — произнесла Надежда Павловна не без удовольствия: славный он человек! — прибавила она.

— Отличный! — подтвердила Соня и пошла раздеваться.

Личико ее снова повеселело и точно говорило: «ничего, поправимся!».

14 Милый мальчик

Уж рассветало. На почтовой станции, последней перед губернским городом, в сырой, холодной комнатке, по искривленному полу ходил молодой офицер, в прапорщичьих эполетах, в летних калошах и в весьма легко подбитою ватою, с холодным воротником, шинели. На столе стоял кипящий самовар, чашки и раскрытый чайник, но ни чаю ни сахара не было… В углу виднелась мрачная физиономия станционного старосты, в бараньем тулупе и с тем злым лицом, которое обыкновенно бывает у непроспавшихся с похмелья мужиков. Он с пренебрежением клал на стол подорожную.

— Как ты смеешь не давать мне лошадей! — говорил офицер, горячась.

— Кто не дает? Вам дают… Давайте деньги-то! — отвечал ему настойчиво мужик.

— Деньги, говорят тебе, мерзавец, там отдадут…

Мужик злобно усмехнулся.

— Велено платить вперед, не от нас эти распоряжения-то идут.

— А если меня губернатор ждет… Я адъютант губернатора!

Мужик мрачно посмотрел на него.

— У меня вот тут, — начал он, протягивая обе руки к окну: через пять минут почта пойдет… Пишите туда. Хоть шестериком откачу, коли перепишут-то.

— Где здесь становой живет? Где?.. — говорил офицер, окончательно выходя из себя.

— Станового здесь нету, — отвечал спокойно мужик.

— Да ведь есть же какое-нибудь начальство, скотина ты этакая! — говорил офицер, уже наступая на мужика.

— Да какого вам еще начальства надо?.. Вон, есть бурмистр, с краю живет, — отвечал тот, нисколько не струся.

Офицер в бешенстве схватил свой сак, в котором состоял весь его багаж, и убежал из комнаты.

— Чаю тоже спрашивал! — проговорил ему мужик вслед насмешливо и стал убирать чашки.

Офицер между тем шел по деревне. На горизонте показалось солнышко и точно яхонтом подернуло поля, деревья и крыши изб. По дороге ехал мужик в дровнях. Офицер вдруг остановился и, как бы сообразив что-то, обратился к нему.

— Ты, мужичок, в город едешь? — спросил он.

— В город, батюшка, в город.

— Довези меня, пожалуйста, за целковый или за два. Почтовых лошадей нет, а мне крайне там надо быть.

— Садися! — отвечал мужик добродушно и подвинулся.

Офицер, не задумавшись, бросил к нему в сани свой сак и сам сел. Мужик прихлестнул лошадку, и она весело побежала.

— Что это у тебя, мужичок, хлеб верно? — сказал офицер, показывая на несколько открывшуюся котомку мужика.

— Хлебушко, батюшка, хлеб!

— Что ж ты, есть себе это везешь?

— Да, батюшка!.. В харчевне-то тоже дорого.

— Ты в харчевню, значит, не пойдешь?

— Ну, как не пойти, схожу: чайку тоже попьешь и щей похлебаешь.

— Зачем же хлеб-то тебе?

— Да так, на закусочку; ну, да и лошадке коли даю.

— Дай мне, пожалуйста, немного: я очень люблю черный хлеб.

— Покушай, батюшка, покушай! — отвечал мужик, торопливо развязывая свою котомку и подавая из нее целую краюшку, которую седок его в несколько минут и уничтожил.

Совершающий таким образом свой путь был не кто иной, как юный Басардин. Он два дня перед тем ничего не ел. Выпущенный около месяца в офицеры, он, подписавшись под руку матери, собрал со всех ее мужиков, проживающих в Петербурге, за год оброк — рублей триста; от тетки получил сначала сто рублей, потом, по новому кляузному письму, еще сто рублей — сумма, казалось бы, образовалась порядочная, — но, желая воспользоваться удовольствиями своего звания, он первоначально с товарищами покутил в Екатерингофе, где они перебили все стекла и избили до полусмерти какого-то немца, и за все это, конечно, порядочно заплатили; потом пожуировали в Гороховой и наконец, чтобы не отстать от прапорщиков гвардейской школы, пообедали у Дюме. Таким образом, когда Басардин выехал в отпуск, у него оставалось только на прогоны. Содержал и питал себя в дороге он не столько деньгами, сколько искусством и расторопностью. В каждом побольше городе он обыкновенно с почтовой станции уходил в лучший трактир, спрашивал там лучший обед и потом, съев два-три блюда, вдруг, как бы вспомнив что-то, вставал: «Я, говорил, сейчас приду», и преспокойно уходил, а потом и совсем уезжал. В некоторых местах ему это невполне удавалось: в Переяславле, например, половые за ним гнались, и он от них отбился уже вооруженною рукою, обнажив саблю. Теперь перед ним, посреди превосходнейшего зимнего ландшафта, в каком-то молочном от мороза свете, открывались колокольни и дома города, в котором он, после такой продолжительной разлуки, увидит мать, отца, сестру. Но из всего этого ничто не шевелило души его. Суровое корпусное воспитание и не совсем хорошие природные качества так и лезли в нем во все стороны! Выехав в город, молодой человек сейчас встал с дровень.

— Ты поезжай около меня, будто так этак едешь, а я пойду пешком, — сказал он мужику.

Видимо, он имел стыд, но только не в ту сторону, в которую следовало бы.

Перед попавшеюся наконец будкой Басардин остановился.

— Где тут Басардины живут? — спросил он, толкая ногой будочника, который нагнулся-было, чтобы набрать охапочку дровец.

Тот поднялся.

— Где тут Басардины живут? — повторил строго офицер.

— Я не знаю, — отвечал было солдат.

— Как ты не знаешь, и как ты смеешь стоять передо мной в фуражке, а? — произнес, вспыхнув, Басардин, и трах будочника по зубам.

Тот, видя, что шутить нельзя, повытянулся немного и притянул руки ко швам.

— Их много тут, ваше благородие: где мне их всех тут знать.

— Где тебе знать? А вот где! — объяснил Басардин и съездил солдата по второй уж скуле.

— Басардины у меня стоят, — отнесся к нему проходивший мимо священник, видевший с самого начала всю эту сцену. — Вы кто такие?

— Я сын ихний.

— Через два дома извольте итти на двор, — указал священник.

— И ты тоже, братец! Под носом у тебя живут, а ты не знаешь! — укорил священник будочника.

— Поученный я, что ли? — отвечал тот сердито.

Такому беспричинному мгновенному гневу молодого офицера, конечно, много способствовало, во-первых, его звание, а во-вторых, и перенесенный им холод и голод.

15 Милый мальчик у матери и он же у тетки

— Кто там? Ах, Витя! — воскликнула Надежда Павловна, увидя входившего офицера.

— Здравствуйте, маменька! — сказал тот.

— Петр Григорьевич! Соня! Виктор приехал! — продолжала Надежда Павловна, целуя и обнимая сына. Чувство матери невольно в ней проснулось.

— Витя! — произнесла, входя и тоже непритворно радостным голосом, Соня.

— Вот кто! Ну, поздравляю! — говорил Петр Григорьевич, идя за нею. Несмотря на радушный прием, Виктор смотрел на родных мрачно.

— Там, маменька, — начал он небрежно, садясь на диван: — с мужиком надо рассчесться… Сам я приехал на почтовых, а он вещи мои привез, рубль или два дать ему, — у меня мелких нет.

— Сейчас, сейчас! — отвечала Надежда Павловна и, подозвав дочь, что-то шепнула ей.

Та пошла.

Стыдно сказать, но у Басардиных в доме рубля не было. Надежда Павловна послала Соню, чтоб она, Бога ради, выпросила у попадьи хоть сколько-нибудь; а сама между тем своими руками притащила для сына тяжелый самовар, залила ему самого крепкого чаю, поставила сливок, булок.

Соня, вся пылая от стыда, исполнила поручение матери и достала денег, которых рубль серебром попадья отсчитала ей медными пятаками. Она со смехом высыпала их перед братом. Тот отсчитал полтину.

— Прикажите, — начал он: — это отдать мужику, а если станет говорить, что мало, велите по шее прогнать.