Взгляд на жизнь с другой стороны

И вот она загуляла. В один из дней, получив еду, вышла спокойно понюхала и ушла к себе в закут. Назавтра – тоже. Вызвали ветеринара, а вдруг заболела? Диагноз тот поставил простой – либо крыть, либо резать. Совещались все взрослые, и даже соседи. Видно подходящего борова не оказалось. Решили резать.

Убивать своих животных не просто, если не сказать хуже. Пригласили резаков. Главным резаком выступил отец Хомяка. Он принес с собой австрийский штык и долго точил его в сенцах. Больше одной стопки самогона не наточил. Резаки ушли в сарай, мы остались ждать. Первая попытка оказалась совсем не удачной. Свинья сбежала во двор и бегала там, громко вопя. В конце концов, нам всем пришлось её держать. Все было крайне неприятно и хлопотно. Когда свинья уже висела, привязанная за задние ноги к косяку сарайных ворот над тазом с кровью, резаки ели её опаленные уши и хвост. Говорили – традиция такая, но даже смотреть было противно. Выпили при этом еще две-три стопки и ушли.

Потом был очень вкусный холодец, вернее стюдень. Я тогда единственный раз в жизни ел великолепное русское блюдо. Берется свежий свиной желудок, промывается, как следует, туда кладется сырая гречка с кусочками сала и мяса, и специи. Желудок зашивается и кладется в горячую русскую печку или в печную духовку, как это имело место в нашем случае. И все это, холодец в том числе, с хреном, с хреном! Изумительно!

Дед тогда засолил в бочке сало, а мясо, то, что не продалось, съели сами.

* * *

Я стою возле забора, в саду, и вдруг теряю сознание. Почти сразу очнулся. Что это было?

Мотокросс на Красном Перекопе. Мотоциклы взлетают в ошметках грязи. Мы на велосипедах тут же играем в Арбекова. Тоже все в грязи.

В Туле активный аэроклуб. Почти все время в небе спортивные самолеты и планеры. Ан-2 бросает парашютистов. А с полигона оружейного завода всё время грохочут скорострельные зенитные пушки. Не по самолетам – просто испытания.

Возвращаемся из лесу через поле. Начинается сильный дождь. Под проводами молния бьет в столб прямо над моей головой.

На одном из прудов у кирпичного завода. Голые глинистые берега, но чистая вода бирюзового цвета. Мы с Химиком прыгаем с высокого обрыва в глубину не больше полутора метров. Лишь немного обдираем животы. Пытаемся научить Юрку плавать. Едва не утопили. Гоняется по берегу за нами и размахивает кулаками.

Раннее утро. Самый рассвет. Выходим с удочками на Упу ловить рыбу. Путь не близкий. Идем по ухабистому проселку. В восходящем солнце старая деревня. Вне времени. Зелеными клубами вековые ивы. Такие же точно деревни были сто, двести, триста и еще бог знает сколько лет назад.

На славной речке Упе не клюет, а мы рассчитывали варить уху. У нас никаких припасов, кроме хлеба и соли. Химик опять придумал, что делать. Сажаем на крючки кусочки травы и ловим в камышах лягушек. Из огромного количества лягушачьих лапок варим суп. Очень вкусно, похоже на курятину. На закуску едим турнепс с поля (коровья репа) – по цвету и запаху похоже на капустную кочерыжку.

Уже из Москвы едем с отцом на рыбалку в Солнечногорск (если он уже тогда так назывался, или тогда еще Подсолнечное?). На берегу Сенежа Дом офицеров курсов «Выстрел». Ночуем среди зеркал на мягких диванах артистической уборной. А утром в тумане выходим в лодке на озеро. Прямо через нос лодки перепрыгивает большая рыба. Возбуждаемся этим и спешим поскорей встать и начать ловить. Встаем возле камыша на якорь и забрасываем удочки. Мимо проплывают другие рыбаки. Слышим уважительный шепот.

– О… Смотри! На карпа встали.

– Ты понял, на кого мы тут встали? – говорит мне отец, когда те отъехали. Он тогда еще был таким же аховым рыбаком, как и я.

Не поймали мы в тот день ни хрена.

Последний раз я ездил в пионерский лагерь под названием Тельмановец. Располагался он где-то под Москвой и принадлежал фабрике им. Тельмана. Пристроила меня туда, понятно, мать то ли через министерство, то ли непосредственно. По блату меня поместили в первый отряд, хотя я был на год младше остальных. Скорей всего именно через министерство, потому что вместе со мной поехал симпатичный еврейчик Аркадий, родители которого трудились в Минлегпроме. Сначала мы с ним дружили, потом мне пришлось выть по-волчьи, называть его Абрамом и даже в какой-то мере глумиться. Стыдно до сих пор, но в подростковом возрасте сопротивляться среде невозможно. А среда оказалась настолько чужеродной, что тульская моя компания показалась мне оттуда салоном м-м Шерер.

Основным занятием в лагере была игра в секу (или сику, оно же «тридцать три»). Это (и многое другое) роднило этот пионерский лагерь с взрослыми лагерями, во множестве разбросанными по территории России. Играли в основном на сигареты, но и на деньги тоже. Я несколько раз снимал большой кон на «сваре». Однажды с выигрыша приобрели водки, и я браво выпил чекушку из горлышка и почти без закуски. Ох, и колобродил я весь вечер! Свое состояние тогда я могу сравнить только с сотрясением мозга, перенесенным в раннем детстве. Ночью, в палате, я, вернее мы, потому что орали все мои соседи по палате, жутко оскорбили соседнюю палату, где размещались самые старшие и уважаемые «пионеры», назвав их «соски говяжьи». Обвинили потом меня одного, скорей всего, потому что я был чужой. «И бысть сеча велика».

Выглядело это так. Проводился общелагерный большой прощальный костер. В качестве почетного гостя присутствовал бывший пионер, только что освободившийся из зоны. Чуть в стороне от костровой поляны на берегу небольшой речки он сидел на возвышении берега, как на троне и разводил народ по понятиям. Обиженные пожаловались на меня, и авторитет рассудил, что спор может решить только поединок.

Все расступились кружком, и против меня остался коренастый и довольно широкоплечий малый. Драка началась сумбурно. Я никогда не любил драться и, сначала, только защищался, пока во мне не проснулось какое-то бешенство. Нас разняли, когда я своего визави начал топить в ручье. Авторитетное жюри никак не могло определить, победил я своего противника или, все-таки ничья. Я думал, что разборка закончена и собирался уходить, но мне назначили еще одного…

Вот тут произошло, первый раз на моей памяти, необъяснимое событие. Я понял, что может быть выставлен и третий и, что меня рано или поздно добьют, я уже после первого дышал с трудом, а тут подходят свеженькие… мне казалось, что он идет ко мне слишком медленно и вальяжно, он был уже в плечах, чем предыдущий, но на голову выше меня. Удивительно, но всяческий страх пропал, и когда противник достаточно приблизился, я, вроде бы легко махнул кулаком. Кулак соскользнул со скулы на шею, я помню, подумал, что слабовато получилось, но длинный упал на задницу, потом вскочил и убежал из круга. Этот вроде бы слабый удар произвел на зрителей ошеломляющее впечатление. Никого, желающих со мной драться, больше не нашлось.

В ту ночь я второй раз ощутил на себе эффект резинового времени. Позже я расскажу об этом подробнее, как уже обещал, когда описывал свой героический прыжок с трамвая.

Оставшиеся несколько дней все, кроме друзей из палаты, заискивающе здоровались и старались обходить меня стороной. Аркадия я взял под свою защиту и он опять стал Аркадием, правда высказал на прощанье, что Аркадий и Абрам – это одно и то же.

Летом 68-го года я прожил не меньше недели в Киеве. Отец был там в командировке – организовывал СКДА (спартакиаду дружественных армий, Варшавского блока). Он тогда уже был главным инспектором по спорту в Сухопутных войсках. Мы жили с ним в лучшей гостинице Города, на площади Жовтнэвой рэволюции (ныне почему-то Майдан Нэзалежности). За всё время я провел вместе с отцом только полдня. Он тогда свозил меня на стрельбище в Кончу Заспу, пострелять из калаша очередями по падающей мишени. А так, он уезжал утром, пока я спал, а приходил уже поздно вечером.