Взгляд на жизнь с другой стороны

Так вот, я заранее предвкушал радость поездки на теплоходе, но экономный Тимофей Иванович, эту радость немного обломал. Он купил самые дешевые билеты, и наш лайнер оказался, скорей всего, самым старым в пароходстве. Никакого запаха пластика не было и в помине, стены в помещениях было грубо окрашены, где темно-зеленой, где грязно-коричневой краской. Ковров в такой обстановке не полагается. Но это еще не самое интересное, самым интересным оказалось то, что наши посадочные места были в трюме, ниже ватерлинии.

Трюм представлял собой довольно просторное помещение, разделенное перегородками с жесткими спальными полками. Это выглядело так, как если бы несколько общих железнодорожных вагонов поставить рядом и убрать стенки. Точно такие же жесткие деревянные полки, но с достаточно широкими проходами. Не знаю, как чувствовали себя наши руководители в такой более чем спартанской обстановке, но нам испортить настроение это обстоятельство не могло. Всю дневную часть продолжающегося путешествия мы провели на палубе. Белые буруны, расходящиеся в стороны от носа корабля, чайки за кормой и Река, изумительная по красоте Волга. Крутой высокий берег справа и пологий уходящий в азиатскую даль левый берег.

Наш пароходик плыл долго. Он приставал ко всем пристаням, насколько я помню, все они или, во всяком случае, большинство, располагались на правом берегу. Возле каждой пристанина пароходе начиналась неспешная суета. Капитан со своего мостика, беззлобно ругался на матросов, которые, изображая бурную деятельность и, в свою очередь, ругаясь на пассажиров, слишком рано приготовившихся сходить и мешавших им, не торопясь, бросали-ловили канаты, подтягивали, наматывали и, наконец, опускали трап. Через некоторое время всё повторялось в обратном порядке. Мимо нас, гремя музыкой, проходили нарядные туристические теплоходы, с которых веселая публика махала нам руками. Вряд ли эти веселые и пьяные люди нам завидовали, а зря – они не увидели и десятой доли, того, что могли. Именно те короткие остановки заставили меня не то чтобы разувериться, но всё же несколько изменить свое отношение к нашему социалистическому государству и его пропагандистской машине.

Что такое пристань на Волге? Я уже давно там не был, но раньше это были либо плавучие дебаркадеры, одновременно служащие и пристанью и вокзалом с кассой, либо стационарные деревянные мостки с вокзал-сараемна суше, несколько в стороне. Рядом с пристанью обычно имелась немощёная площадка, от которой вверх вилась тропинка или деревянная лесенка к деревне, расположившейся на самом верху. Практически на всех пристанях толпился народ, не только провожающие-встречающие, но и просто зеваки, пришедшие посмотреть на пароходы. В основном это были женщины, часто с детьми. Вид вот этих женщин, стоящих в сторонке, переговаривающихся между собой и грызущих семечки у меня до сих пор перед глазами. Женщины, как женщины, обычные во всем, кроме одежды. Если бы я их видел на одной остановке, я бы решил, что в этой деревне проходят съемки какого-нибудь исторического фильма, но они были почти везде, у каждой пристани и, чем ближе к вечеру, тем многочисленней. Одеты они были в цветастые сарафаны и белые домотканые рубахи, на головах были не кокошники, а цветные платки, хотя повязанные вроде кокошника, но главное – обувь. Большинство этих женщин были обуты в лапти. В лапти!!!

Я долго стоял на палубе и, когда уже почти стемнело, не сразу понял необычность пейзажа. Необычность была в облике деревень – они не были освещены, лишь кое-где в окнах виднелся слабый свет. До меня очень не сразу дошла мысль о том, что лампочка Ильича за пятьдесят два года советской власти не дошла еще до этих деревень его родной Ульяновской губернии. У меня, жителя Москвы, убежденного в мощи советского строя и родной нам всем коммунистической партии, не укладывалось в голове, что где бы то ни было в нашей стране, люди могли еще сидеть по вечерам при лучине и ходить в лаптях.

Впрочем, я моментально обо всем забыл, спустившись в трюм, где меня ждало ничуть не меньшее, а учитывая возраст, гораздо большее переживание. Я не помню, почему так вышло, в трюме вовсе не было тесно, кроме нас там располагалась небольшая группа цыган, человек пятнадцать-двадцать с детьми и какая-то еще публика. Цыганки, против обыкновения, не приставали ни к кому со своим гаданием, то ли им было не до этого, то ли вид публики, включая нас, не производил впечатления кредитоспособности. Во всяком случае, память мне показывает тихий и полупустой трюм. Но почему-то мы улеглись по двое на полку? Из озорства? Не мог же Тимофей Иванович, при всех его способностях экономиста, взять нам по одному билету на двоих. Не знаю. Но улеглись мы по двое на полку и, причем обязательно, чтоб мальчик с девочкой! Вот ведь в чем дело! И я, не смотря на свою задержку на палубе, не опоздал, успел вовремя и улегся с тем, верней с той с кем хотел.

Что в этом такого? Ничего особенного, если не учитывать первую любовь и юношеский романтизм, но, даже если учитывать? Что может быть посредине большого и хорошо освещенного помещения, в окружении нескольких десятков людей? Ничего. Ничего и не было, но почему-то эта ночь в трюме до сих пор вспоминается мне и, как недавно выяснилось, не только мне.

Жаль, что эта ночь быстро кончилась. Верней, кончилась не ночь, а наше пребывание на пароходике. Еще не рассвело, когда мы прибыли в Ульяновск.

Первый раз за всё путешествие мы увидели новенькое вполне современное здание речного вокзала. Правда, никакого сервиса, буфетов там и проч. не наблюдалось, и вообще, там никого не было. Мы решили продолжать ночевать в большом зале вокзала. Вокзал оказался настолько современным, что там не нашлось даже привычных всем, хоть и жестких, трехместных скамеечек. Их заменяли пластиковые полустулья, верней полукресла, эдакая впуклость на ножках. Если бы это были стулья, то можно было бы составить три стула рядом и лечь. Это менее удобно, чем на скамеечке, стулья разъезжаются при неловком движении, но всё же устроиться можно, а с этими полукреслами такой операции не проделаешь – мешает улечься боковая поверхность, якобы заменяющая подлокотники. Я так думаю, что эту конструкцию придумал человек очень вредный с одной мыслью и целью: «Вот хрен вы поспите у нас на вокзале! Нам и без вас забот хватает».

Я всё-таки устроился кое-как на двух этих впуклостях и заснул, и проспал часа три, о чем потом часа полтора-два жалел, потому что не мог разогнуть шею от боли в оной. Так и ходил, голову на бок. Кроме боли присутствовало еще и некоторое удивление – города не было! Со стороны реки было всё в порядке, солидно и основательно, а с другой стороны, где должен был быть город, родной город великого вождя, был луг, уходящий куда-то вверх, грунтовая дорога и с десяток козьих извилистых тропок. Кстати, эти самые козы спускались медленно сверху вместе с коровками, мирно щипля травку.

Город оказался на самом верху. Обычный, зачуханый, деревянный русский городок. Тогда готовились к столетию Самого. В следующем, 1970 году и должны были строить что-то грандиозное в ознаменование, так сказать, но у меня это что-то не отложилось. Единственное воспоминание, оставшееся об Ульяновске – суперновый тогда армейский джип УАЗ-469. Я не только посмотрел и посидел в нем, но даже чуть-чуть прокатился. Это случилось во время экскурсии на Ульяновский автомобильный завод. Нас водили по цехам, где тогда на конвейере шли «козлики» – ГАЗ-69к сегодняшнему дню давно уже снятые с производства и «буханки», к сожалению выпускающиеся до сих пор в первозданном виде. Конечно, было интересно посмотреть автомобильный конвейер в действии, не знаю как нашим девчонкам, но мне было очень интересно, но самое интересное ждало в экспериментальном цехе: новый армейский джип, он стоял на яме с открытым верхом красивый, как крокодил в брачную пору. Я тогда еще обратил внимание, что военные машины напоминают хищников. Я спросил разрешения у экскурсовода (рабочих возле машины не было, скорей всего мы попали в обед), экскурсовод не возражала, и я забрался в машину.

Я уже сказал, что машина стояла на смотровой яме, но «ямы» эти бывают или с заглублением для механика, или с возвышением для машины. Эта яма была второго типа – довольно широкий подиум с покрытием из рифленой стали. На мой взгляд, совершенно естественно, что, еще толком не осмотревшись в кабине с полуразобранным щитком приборов, я уже выжал сцепление и дернул ручку переключения передач. И не менее естественно, машина плавно покатилась, развивая скорость на спуске, назад, где стояла ничего не подозревавшая экскурсия. Тормоза, естественно не работали, но, слава богу, всё обошлось. Я успел-таки включить вторую, или даже первую передачу и отпустить сцепление. Машина, прокатившись уже по ровному полу метра три, остановилась. К моему счастью или сожалению никто даже ничего не заметил.