Взлет и падение Лысенко. История биологической дискуссии в СССР (1929-1966)
Шрифт:
Дискуссия была историческим событием, но в разные периоды она освещалась с различных и часто противоречивых позиций.
Естественно, что в современных условиях возникает потребность объективно проанализировать ее историю, ее цели, методы, результаты и последствия.
Политическая обстановка в стране и научные дискуссии
Проблемы, обсуждаемые в настоящей работе, не могут быть, конечно, правильно поняты вне связи с историей нашей страны. Рассматривая некоторые проблемы биологии, медицины, сельского хозяйства, нельзя не учитывать и тот политический и исторический фон, на котором возникла и происходила борьба рассматриваемых научных направлений.
Октябрьская революция дала жизнь новой общественной системе, явилась началом создания социалистического государства рабочих и крестьян. Новое
Маркс, Энгельс и Ленин стремились к созданию демократических форм социализма, тогда как Сталин, оказавшись у власти, пошел по другому пути — концентрации власти, раздувания аппарата подавления, личной диктатуры.
Сталин пришел к власти как преемник Ленина — признанного вождя Октябрьской революции. Он пришел к власти в условиях огромного авторитета партии, в условиях подъема творческого энтузиазма масс и как бы наследовал часть этого авторитета и доверия. История показала, что это доверие было использовано Сталиным для создания культа собственной личности и уничтожения тех, кто не склонен был раздувать его.
Сталина называли гениальным ученым всех времен и народов, однако в действительности его творческое наследие весьма невелико. Как личность он обладал рядом отрицательных качеств, и его гипертрофированная жажда власти, подозрительность, жестокость, коварство, тщеславие, завистливость, нетерпимость к ярким личностям с независимым характером и мания величия создали весьма трудную обстановку не только в политической жизни страны, но и в тех научных областях, которые входили в сферу его интересов.
В 20-30-х годах происходило небывалое количество различных дискуссий во всех областях науки, искусства и литературы, и все они имели, как правило, резкий характер. Это было связано с исторической обстановкой. Различие в мнениях, подходах, методах и оценках фактов — явление вполне естественное в научной среде. Дискуссии — это, по существу, продукт и инструмент науки. Истина рождается в спорах.
Однако в условиях массовых репрессий тридцатых годов, в условиях шпиономании и централизованного разжигания страстей, в условиях лихорадочных поисков «врагов народа» во всех сферах человеческой деятельности любая научная дискуссия имела тенденцию к превращению в борьбу с политическим оттенком. Почти каждая дискуссия трагически кончалась для той стороны, которая была представлена людьми более благородными и интеллигентными, более честными, более склонными опираться в спорах на данные науки.
Приклеивание политических ярлыков в тот период было наиболее легким и соблазнительным способом победить противников, которых нельзя было сломить силой научной аргументации, и некоторые становились на этот путь, приводивший часто не только к разгрому, но и к физическому устранению оппонентов.
Необоснованные политические обвинения были обычным явлением для дискуссий, и очень многие споры приводили к трагическим развязкам. Вредительскими и враждебными объявлялись многие ныне реабилитированные научные направления в философии, экономике, педагогике, истории, теории права, литературе, естествознании, технике и т. д.
Такого периода в своем развитии не избежала и дискуссия в области генетики и селекции, и история этой дискуссии — не только отражение научных споров, но и описание человеческих судеб, повествование о трагедии советской науки.
Генетика в период борьбы с так называемой «буржуазной» наукой в 1929–1931 годах
Дискуссия по биологии, так же как некоторые другие общесоюзные дискуссии 1935–1937 годов, имела предысторию. Она была в известной степени подготовлена вспышками острых научных дискуссий в 1929–1932 годах, окрасившихся постепенно в политические тона.
Научная полемика имела первоначально прогрессивный характер, она была начата под влиянием партийного лозунга о развернутом социалистическом наступлении на 18 «фронте науки»; лозунг родился из решений XVI съезда ВКП(б). Однако вскоре некоторые ученые слишком расширили фронт борьбы с «буржуазными тенденциями» в науке, распространив его на многие области естествознания, стремясь обосновать «классовый подход» даже к анализу проблем, решение которых зависело исключительно от их экспериментальной разработки — одинаково возможной как в социалистических, так и в капиталистических условиях.
Именно поэтому в 1930–1931 годах были объявлены буржуазными, идеалистическими и антимарксистскими некоторые передовые научные школы, работами которых впоследствии советская наука по праву гордилась. Такая судьба была уготована, например, для
известного психиатра В. М. Бехтерева, крупнейшего психолога К. Н. Корнилова, великого физиолога И. П. Павлова (см.: Естествознание и марксизм. 1931). В разряд идеалистов были зачислены крупные физики и математики А. Ф Иоффе, Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм, Н. Н. Лузин, В. А. Фок, Я. И. Френкель и др. Тон многих научных и особенно философских журналов стал резким, крикливым, а порой просто развязным. В 1933–1934 годах возбужденные поиски буржуазных реакционных теорий в области естествознания стали стихать и условия для научной работы постепенно пришли в норму.Острая полемика возникла в 1929–1932 годах и в области биологии, особенно в генетике. Спор шел вокруг все той же проблемы наследования приобретенных признаков и реальности «наследственного вещества» (генов), которая стала узловой во всех последующих биологических дискуссиях.
Сторонники идеи наследования благоприобретенных изменений под влиянием упражнений и среды (т. н. ламаркисты, или неоламаркисты) группировались вокруг Биологического института им. К. А. Тимирязева.
Противники этой идеи, биологи и генетики классического направления — И. Агол, С. Г. Левит, Ю. А. Филипченко, А. С. Серебровский, М. М. Завадовский и др., были учеными-марксистами и объединялись вокруг секции естествознания Коммунистической Академии. Противоположная им группа ламаркистов была весьма малочисленной [1] .
1
Подробный анализ обсуждавшихся в этот период проблем можно найти в книгах: Против механистического материализма и меньшевиствующего идеализма в биологии / Под ред. П. П. Бондаренко и др. М.; Л., 1931; Joravsky D. Soviet Marxism and Natural Science. New York, 1961.
Каждая из сторон старалась объявить свою точку зрения единственно соответствующей марксизму и диалектическому материализму. Основным доводом генетиков в пользу материалистичности их концепций был фактический материал тогдашней, в основном зарубежной, генетики, в активе же ламаркистов, наряду с менее обширным и весьма спорным фактическим материалом, был тезис о том, что Ф. Энгельс в своей известной чисто теоретической работе «О роли труда в процессе превращения обезьяны в человека» стоял на позициях наследования благоприобретенных под влиянием пищи и упражнений признаков, то есть на позициях ламаркизма. Следует заметить, что Ф. Энгельс не подкреплял своих предположений какими-либо строго проверенными фактами. Нельзя не учитывать и того, что работа Ф. Энгельса относилась к периоду, когда генетика как наука о законах наследственности еще не существовала и ламаркизм еще не был экспериментально опровергнут.
В действительности стремление использовать диалектический материализм для чисто идеологической оценки того или иного способа решения естественнонаучной проблемы о механизмах наследственности ни в эти годы, ни в последующий период не было правомочным, так как действительное решение проблемы, как показал исторический опыт, зависело исключительно от экспериментальных исследований, и результаты этих исследований далеко не подтвердили философских прогнозов.
Генетики в этом отношении выгодно отличались от ламаркистов, и их полемическая аргументация была теоретически более обоснованной и лучше аргументирована фактами. Однако в 1931–1932 годах многие генетики классического направления были причислены в области философии к так называемому «меньшевиствующему идеализму» — течению, которое осудил и окрестил этим нелепым термином И. В. Сталин. Большинство генетиков вывели из состава Комакадемни, но репрессивные меры еще не были в моде, и в гражданском отношении пострадали лишь немногие. Был выслан из Москвы, например, Сергей Сергеевич Четвериков — создатель школы советской экспериментальной генетики и основатель так называемой популяционной генетики. Учениками С. С. Четверикова являются многие известные советские генетики — В. Л. Астауров, В. В. Сахаров, Д. Д. Ромашев, Н. В. Тимофеев-Ресовский, П. Ф. Рокицкий, Н. П. Дубинин и другие. Будучи выслан в Свердловск, а затем во Владимир, С. С. Четвериков не мог в течение многих лет продолжать свои исследования. (Нелишне указать, что работы С. С. Четверикова не потеряли своего значения и до настоящего времени. В 1961 году в США был опубликован полный перевод одной из основных работ С. С. Четверикова «Некоторые аспекты эволюционного процесса с точки зрения современной генетики», впервые появившейся в «Журнале экспериментальной биологии» еще в 1926 году. В предисловии к переводу известный американский генетик М. Лернер писал, в частности, что, хотя С. С. Четвериков умер в безвестности, лучшим монументом в его память стало широкое признание популяционной генетики, возникшей под влиянием его исследований и привлекающей ныне сотни ученых).