Взлетают голуби

Труднее всего, наверное, объяснить, как это так получилось, что дядя Мориц и отец все же не подрались и даже ничего не швырнули друг в друга; более того, спустя какое-то время я вдруг увидела, что они весело отплясывают друг с другом; смычки порхали над скрипками, словно вспугнутые птицы, контрабасист яростно дергал струны своего инструмента, все вокруг, подбадривая отца и дядю Морица, хлопали им с таким воодушевлением, будто ничего не случилось, и только мы с Номи смотрели на все это и ничегошеньки не могли понять.

Семья Кочиш

Однажды (дело было поздней осенью прошлого года) матушка пришла домой с сияющим лицом, которое вроде как казалось неуместным в такую холодную погоду, и с порога заявила: у меня для вас сюрприз, кофейня «Мондиаль» – наша, Таннеры уговорили владельцев, те собирались отдать заведение в аренду кому-то другому, но мы победили; я думаю, матушка сама потом смеялась, вспоминая, как она тогда выразилась: «Мы победили».

В тот вечер мы как никогда засиделись за столом, отец даже поцеловал матушку у нас на глазах и все время держал ее за руку, пока мы обсуждали, что это значит для нас: в деревне, где мы живем уже тринадцать лет, у нас появится своя кофейня, да еще в таком месте, рядом со станцией, прекрасно оборудованная, с садовым павильоном и терпимой арендной платой. Номи, матушка, отец, я – все мы нарадоваться не можем нашему счастью; нет, этого просто быть не может, говорит матушка, это просто невероятно, это так же невероятно, как рыба, которая умеет летать; я говорю матушке, что вообще-то летучие рыбы существуют, и беру у отца из пачки сигарету, а он в этот вечер молча принимает к сведению, что не только я, но и Номи курит.

Нам понадобятся новые обои, говорит матушка, это очень важно; и еще, наверно, какие-нибудь красивые стенные часы, размышляет вслух отец, а вот сорт кофе мы не станем менять, что угодно, только не сорт кофе, и булочника сохраним прежнего; отец будет отвечать за меню, матушка займется выпечкой и будет вести всякую бухгалтерию, Номи – либо стоять за стойкой, либо обслуживать посетителей за столиками, ну а я буду на подхвате, когда нет занятий в университете; мы сидим за обеденным столом, но это всего лишь видимость, на самом деле мы в это время витаем во времени, озирая прошлое и будущее; вы понимаете, мы не шаг, мы огромный прыжок сейчас совершаем, говорит матушка, и в ее красивых глазах проплывают события и образы прошлого: мама – уборщица, кассирша, прислуга, прачка, гладильщица, официантка, буфетчица; не всегда было легко, говорят ее глаза, но вот не напрасно же! А поскольку пять лет назад матушка закончила курсы ресторанного дела, то однажды мы уже взяли в аренду одну кофейню, но что это была за кофейня! Правда, в городе, но в каком-то переулке, с дикой арендной платой, вентиляция – никакая, кухня – на втором этаже, и нам с Номи после школы все время приходилось там работать, а уж в воскресенье тем более; да, это было самое трудное время, говорит отец, за два года – ни одного свободного дня, а засранец-хозяин только денежки огребал за наш счет! – но и эта фраза звучит уже не так мрачно, ведь нынешняя удача, открывающаяся перед нами перспектива – логическое и справедливое продолжение прошлого; матушка, которая после этого неудачного предприятия стала служить в «Мондиале», у Таннеров, буфетчицей, говорит: вот уж не думала я в то время, что в один прекрасный день они передадут мне кофейню!

Таннеры, видно, заметили, что ты не о своих, а об их интересах печешься, говорит отец.

А, не в том дело, отвечает матушка, Таннеры какую-нибудь из своих дочерей хотели в наследницы, да они, дочери-то, кисло к этому относились; ну, не знаю, может, и симпатия тут сыграла какую-то роль, ко мне, к семье нашей. Венгерское слово «чалад», семья, когда матушка его произносит, звучит как название какой-нибудь вкусной, теплой еды. Факт тот, говорит отец, что из этого точно бы ничего не вышло, не будь у нас швейцарского гражданства, и если бы репутация у нас не была топ-тип, добавляет матушка. Да наоборот же, говорит Номи, как ты не можешь запомнить, мами, не топ-тип, а тип-топ! Хорошо, отвечает матушка смеясь, теперь запомню: тип-топ, тип-топ, тип-топ! И отец с громким хлопком открывает шампанское, приехали мы в Швейцарию с одним чемоданом и с одним словом, а сейчас у нас красный паспорт с крестом и золотая жила под ногами, ну, Isten Isten, с Богом! – восклицает отец, и мы, счастливые, звонко чокаемся бокалами.

Немецкое слово «Schwarzarbeiter» значит не «чернорабочий», а «нелегальный рабочий»; когда я узнала это слово, мне одно время казалось, что люди, которых так называют, одеты с головы до ног в черное, потому что не хотят, чтобы их замечали; вот так одеваются воры, чтобы их не поймали, только глаза у них зыркают в ночи туда-сюда. Правда, есть и вполне легальные и даже почитаемые «шварцарбайтеры» – это пасторы, но они, в отличие от воров, носят не маску, а белый воротничок, и лица у них – безгрешные и благостные, прямо как свежеиспеченный хлеб. Другие «шварцарбайтеры» должны работать с чем-нибудь черным, например таскать мешки с углем. Или вроде стиральной машины: трудиться, пока черная вещь не станет белой…

Впервые слово «Schwarzarbeiter» я услышала в разговоре родителей; я тогда только начинала осваивать немецкий, и были слова, которые я быстро забывала, другие, наоборот, застревали в голове навсегда – таким было и Schwarzarbeiter. Нравилось мне в нем то, что, хотя я и не употребляла его – в противоположность таким обычным словам, как schlafen, essen, trinken, der See, die Frau, der Mann, das Kind, ja, nein [6] , – оно давало пищу воображению. Другие слова скапливались в голове как ни на что не пригодный хлам: например, Ausweis, Niederlassung, Wartefrist [7] . Пока до меня дошел их смысл, прошло немало времени; играло тут роль, наверное, еще и то, что родители произносили их с неправильным ударением и невольно коверкали. Так Ausweis в их устах превратился в ледяной Eisweis, Wartefrist – в хрустящий Wortfrisch, а небрежно произнесенное Niederlassung – в Niid"arlasso [8] .

6

Спать, есть, пить, озеро, женщина, мужчина, ребенок, да, нет (нем.).

7

Удостоверение личности, получение прав гражданства, срок ожидания (нем.).

8

Eis – лед; Wor t – слово, -frisch – свежий; Niid"arlasso – бессмысленное слово.

Отец почти полгода, не подозревая об этом, работал нелегально. Все в порядке, говорил ему тогдашний работодатель, Флури, владелец бойни, бумаги уже оформляются. Один из служивших у Флури мясников, привечавший отца, однажды сказал ему: слышь-ка, Мик, Флури на тебе больше зарабатывает, когда ты на него нелегально вкалываешь, усек? Отец задумался. В конце месяца в конверте у него лежало всего-навсего 900 франков, потому что из жалованья вычитали плату за питание и комнатенку над помещением бойни. Слова доброго подмастерья были для отца как отрезвляющая пощечина; произведя в уме несложные подсчеты, он собрался с духом и заявил хозяину: «Wenn kein Papier, Mikl'os gehen» [9] . И сам поразился, увидев, какое действие произвела его коротенькая, из пяти слов, фраза. Не прошло и двух недель, как он получил официальное разрешение работать по найму да еще небольшую прибавку к жалованью, хотя об этом и не просил, потому что в то время еще не знал, что другие работники получают чуть ли не вдвое больше, чем он. Почему не знал? Здесь не принято говорить, сколько ты получаешь, это была одна из первых фраз, которые я понял, сказал отец.

9

Если нет бумага, Миклош уходить (искаж. нем).

И еще кое-чего отец тогда не знал: «черные», нелегальные заработки отодвигают так называемый Familiennachzug, «вызов семьи», то есть возможность привезти к себе близких; возможность эта появляется, только когда у тебя есть вид на жительство и разрешение на работу («Familiennachzug» – «nachziehen» – «тянуть за собой», – перед моим внутренним взором появляется молодая пара, которая на сверкающем, новеньком автомобиле отправляется в дорогу, куда-то в будущее, а за ними прыгают, безбожно гремя, пустые консервные банки: автомобиль на веревочке тянет их за собой).

Зато потом Флури давал нам хорошие характеристики в отзывах, которые направлял в полицию по делам иммигрантов, я ему очень за это благодарен, говорит отец; благодарен, ворчит матушка, как будто это не из-за него наши дочери лишних полгода не могли к нам приехать. Родители потихоньку ссорились, когда мы с Номи спали, но я иногда их подслушивала, как и в ту ночь; я тогда только-только приехала в Швейцарию и хорошо помню те бессонные ночи, и не раз, когда я вслушивалась в тихий разговор родителей, слова кружились у меня в голове, словно опавшие листья в дождливый, ветреный осенний день, и венгерские: «бумага», «полиция», «письма», «благодарен», и немецкие: «Familiennachzug», «Schwarzarbeit», – матушка, похоже, в тот раз была выпивши, что случалось с ней очень редко, я и сегодня слышу ее резкий от обиды голос: три года, десять месяцев, двенадцать дней прошли, пока наконец прибыло детям разрешение на приезд!

Что это было за слово, с которым вы сюда приехали? – спрашиваю я, когда бутылка с шампанским пустеет и отец встает, чтобы принести еще одну.

Arbeit.

Мы с готовностью забираем у Таннеров все их запасы: консервированную фасоль, бесчисленные тюбики с соусом для жаркого и еще для чего-то, замороженный мясной фарш, картофельный гарнир «помм дюшес»; и не важно, что мы знаем, очень многое из этого нам вовсе не нужно: равиоли в банках, консервированное заливное, Ochsenschwanzsuppe [10] (что это вообще такое, Ochsenschwanz? можно это есть? – ну конечно, отвечает матушка, вы это знаете, и переводит слово на венгерский; понятно, говорим мы, а про себя думаем: неужто, услышав «бычий хвост», кто-нибудь рискнет его заказать?); мы забираем у них все, еще бы: ведь для нас кофейня эта – настоящий счастливый лотерейный билет.

10

Суп из бычьих хвостов (нем.).

Третьего января 1993 года мы открываем «Мондиаль»; всю рождественскую неделю мы убирались, гладили, матушка наделала из песочного теста две тысячи круглых сочней и напекла пирожков с домашним абрикосовым вареньем, а мы с Номи лепили полумесяцы – сдобные рогалики с ванилью; целыми днями все мы трудились не покладая рук, чтобы потом неделю потчевать гостей домашним печеньем; мы старались показать себя с самой лучшей стороны, доказать: что-что, а руками работать мы умеем, мы, семья Кочиш, которую заметила и одарила улыбкой добрая фея; разве не этого мы ждали столько лет? – говорит матушка, ведь претендентов было много, чуть ли не целая очередь выстроилась, когда прошел слух, что Таннеры в конце года закрываются, – а получила кофейню я, буфетчица! И матушка снова и снова рассказывает, как они с отцом ломали голову, пытаясь понять, почему Таннеры в конце концов приняли такое решение, и признается, что ей теперь не совсем ловко будет торчать за стойкой, притягивая взгляды посетителей; и, ах да, братья Шерер, которые держат процветающую лавку сантехники, так те каждый день осаждали офис фрау Таннер, все никак не могли смириться с мыслью, что «Мондиаль» достанется не им; я пытаюсь вообразить, как матушка ходит по нашей деревне и говорит всем, кого встретит: слыхали, кофейня «Мондиаль» теперь моя! – и, произнося это, обеими руками берет руку собеседника или собеседницы и несколько мгновений держит ее, – это матушка-то, которая для меня – воплощение свободы и неприступности, а тем более сей час, когда она горда и счастлива.