Взлетная полоса
Шрифт:
«Прекрати! – мысленно прикрикнула на себя Варя. – Это гнусность! Мама права: нечего его оправдывать. Наверное, она не всегда поступала так, как надо, но он поступил так, как… просто нельзя поступать! Уйти, ничего никому не сказав… оставив какую-то невнятную записку… и кроме того, эта блондинка в вишневом платье… Кошмар!»
Варя не заметила, в какой момент начала называть отца «он», внезапно обнаружив, что называть его по-другому не в состоянии. Если разрешить себе ласковое, с детства привычное «папа» – тотчас польются слезы, а ей нельзя сейчас плакать, довольно с этого несчастного дома материнских слез. Папа, папа! Какой из него папа! Если он – ее папа, как он мог предать свою дочь? Не отдавая себе отчета в оттенках чувств, Варя переживала полный спектр эмоций, подходящий не только брошенному ребенку (ребенком она сегодня перестала быть), но и брошенной взрослой женщине. Если он сумел так легко бросить не только жену, но и дочь, значит, они обе его чем-то не устраивали… Чем же его не устраивала Варя? Тем, что родилась не
«И все-таки что-то здесь не так. Мой папа – тот, которого я знала, – не мог так поступить со мной и мамой. Он нас любил…»
«Ты просто слишком наивна. Тебе казалось, что все тебя любят. Ты была ребенком, для которого все взрослые просты, монолитны и неизменны. Теперь ты повзрослела и увидела, сколько бывает неясностей и завихрений – и в людях, и в отношениях между людьми… Твой папа – мужчина. И он встретил другую женщину. Этого мужчину ты действительно раньше не знала, потому что привыкла думать о нем только как о своем папе. Но жизнь гораздо сложнее…»
Варя не хотела никаких сложностей жизни. Все ее существо взывало к ясности. Чтобы добиться ясности, оставался только один способ: разыскать папу. Как только Варя произнесла волшебное слово «разыскать», второе волшебное слово, «папа», далось ей несравненно легче – и безо всякого намека на сырость из глаз. В конце концов, что может быть естественнее: дочь хочет видеть своего папу! А чтобы увидеть его, первым делом придется добраться… до блондинки. Ну да, а чего здесь такого? Страшно? Да ничуть! Чего бояться ей, Варе? Она в своем праве. Пускай боится та, которая увела мужа – от жены, отца – от дочери. Как Варя ее найдет? Проще простого, если только блондинка не отказалась от привычки посиживать в кафе на проспекте Мира, которое так хорошо описала мама. И даже если блондинка, заграбастав и обведя вокруг пальца свою жертву (Варе втайне не верилось, что папа мог по-настоящему полюбить кого-то, кроме ее матери), перестала туда ходить, в кафе найдутся люди, которые могли ее запомнить. Если она такая красавица, на нее наверняка обратили внимание…
«Ничего-ничего, мы это исправим. После встречи со мной она перестанет быть красавицей. Я ее шикарные волосы в клочья изорву! Я на ее платье выплесну кофе – вовек не отстирает! Я ей воткну вилку в… А вот этого нельзя, за это можно и в милицию. Не страшно, есть множество способов испортить ей внешность и настроение без членовредительства. Попомнит она меня!»
И, позабыв, что собиралась использовать блондинку как мостик к отцу, Варя измышляла планы мести. Картины расправы с ненавистной красавицей вставали перед глазами так отчетливо, словно девушка смотрела по внутреннему телевизору крутой боевик. Варя больше не сдерживалась: все напряжение изнурительного дня выплеснулось в виде этого фильма, в котором Варя играла роль мстительницы, а блондинка – роль покорной беспомощной куклы. Когда Варя очнулась от этих душных грез, она на какую-то секунду понадеялась, что они помогли ей разрядиться, прийти в себя… Ничего подобного: стало не легче, а тяжелее. Будто она взяла нож, чтобы сделать больно своей врагине, но вместо этого сама порезалась…
«Это неважно, что я с ней сделаю при встрече… и что я ей скажу… Может, не стану говорить и делать ей ничего плохого, но мне надо выяснить, где сейчас папа, поговорить с ним… Ради этого блондинку в вишневом платье непременно стоит отыскать. Непременно».
Решение слегка приободрило Варю: по крайней мере, лучше действовать, пусть даже с невеликими шансами на успех, чем сидеть сиднем и бесконечно пережевывать свои горести. «Папочка, как ты мог? – передразнила она недавнюю себя. – Вот блондинка отыщется, и выяснится, как ты мог!» Нельзя сказать, что Варя повеселела, но к ней почти вернулось нормальное, ровное расположение духа. Ее даже потянуло к письменному столу, где коротали свое скорбное одиночество учебные пособия для поступающих в медвуз… Но, взглянув на настенные часы в виде скошенного белого ромба, украшающие стену, Варя поняла, что на сегодня учеба отменяется: начало второго ночи! В ее размеренной жизни такие затянувшиеся бдения были экстраординарной редкостью. Ох уж эти долгие летние вечера, незаметно время пролетело… И она как-то не заметила, когда мама, доварив суп, легла за стеной спать… Стремительно раздевшись (по летней жаре это не отняло и двух минут), Варя выключила в своей комнате свет и на ощупь нырнула под простыню. «Спать, спать, спать», – принялась убаюкивать она себя, чтобы к неприятностям днем не добавилась бессонница ночью, – и вправду быстро отплыла туда, где ее должна была ожидать передышка от всех бед. Мозг Вари требовал покоя, и она надеялась по крайней мере избежать тревожащих сновидений.
Ей приснился на редкость чистый и светлый, пронизанный солнцем детства сон, в котором они с папой шли по аллеям того давнего, неизменившегося парка: папа держал ее за руку, только Варя была не маленькой девочкой в коротком платьице и сандаликах, а такой, как сейчас. Какая-то часть психики, бодрствующая даже во сне, подсказывала Варе, что всего этого нет, что сейчас она проснется и все исчезнет. Это красивая иллюзия… «Пусть, – мысленно отвечала Варя, физически ощущая на коже солнечное тепло, – лишь бы подольше не просыпаться». Папа молчал, но между ними царило такое внесловесное, телесное
взаимопонимание, которое бывает между родителями и детьми только во сне или когда дети совсем маленькие и несмышленые. Как это часто случается в управляемом сновидении, Варя предвидела, что вскоре повторится давний случай: на асфальтовую дорожку перед ними выползет слизняк, и папа снова не позволит дочери его раздавить… Но слизняк все не выползал, хотя зелень по обеим сторонам дорожки, казалось, кишела невидимыми мелкими существами. Предупрежденная памятью, Варя бдительно смотрела под ноги и, заметив издалека что-то небольшое, продолговатое, коричневое, испустила короткий нечленораздельный вопль. Но это продолговатое не было слизняком… С холодеющими пальцами, с останавливающимся сердцем, Варя расширенными от ужаса глазами уставилась на то, что старалось пересечь дорожку. Это был самолетик – миниатюрный, размером с папин указательный палец, но настоящий, точь-в-точь как те, которые взмывали в небо на аэродроме, где работает папа. Этот самолетик взлететь не мог, наверное, у него были повреждены важные части системы управления, и он медленно катился на микроскопических, еле видимых шасси, стараясь поскорее добраться из одних зарослей до других. Варя каким-то провидческим образом осознавала, что открытое пространство асфальта казалось опасным тому летчику, который, будучи замкнут в кабине, изнывал от страха и тоски… и, наверное, не только от этого… За самолетиком, в точности как за тем давнишним слизняком, тянулся след, только не стеклянистый, не вязкий, а жидкий, казавшийся на асфальте черным…Варя вся превратилась в зрение. Ей уже было безразлично, сон это или не совсем сон: она знала, что происходит что-то фатальное. Плотный кошмар заключил ее в своей ледяной, посреди лета, глыбе, не позволяя шевельнуться, позвать на помощь… Но как же папа, он ведь все видит? Почему он не придет на выручку? Разве он не хочет спасти летчика?
Папа – каким-то слишком стремительным для его полноватой расплывшейся фигуры движением – подскочил к самолетику. Казалось, повторится сцена из детства, и свежие зеленые заросли по другую сторону асфальта примут несчастное крошечное существо, которое представлялось Варе симбиозом человека и механизма. Но вместо того чтобы взять и переместить самолетик туда, куда он стремился, папа занес ногу. Его литая подошва закрыла солнечный свет…
– Не надо! Папочка! Пожалуйста, не надо!
Разбудив себя истошным криком, Варя заметалась в постели и, только больно стукнувшись локтем о стену, поняла, где она и что с ней. Но и после осознания бодрствования все это продолжало в ней пульсировать: полный тягучего кошмара летний парк, заносящий грозную ногу отец и маленький самолетик… Теперь Варя отчетливо знала, что, хотя тянувшийся за хвостовым отделом след на асфальте казался черным, ему полагалось быть красным, и по-щенячьи заскулила, выдавливая из себя остатки сна.
За стеной послышалось шевеление, хлопнула соседняя дверь… Варя подумала, что сейчас к ней в комнату ворвется мать, – и не ошиблась: Галина влетела, словно заполошная птица, на крыльях разлетающегося халата, из-под которого белела рубашка с девчоночьи-наивными кружавчиками.
– Варя! Детонька! Что с тобой, что случилось?
После кошмарного сна Варе так и не удалось сбежать из детства: мама ощупывала ее, как маленькую, чтобы удостовериться, что она ничего себе не повредила, мама гладила ее по голове. И, как в детстве, Варя блаженно разревелась. Сейчас это было ей необходимо, но Галину перепугало вконец.
– Варенька, лапочка, да что такое? Где тебе больно, детонька? – суетливо лепетала она.
– Ни… где… не… бо… – Варя не могла внятно выговорить ни одного слова из-за рыданий. Теперь они с матерью вновь поменялись местами: мама утешала дочку, играя извечную родительскую роль. – Сон… сон…
– Приснилось что-то нехорошее? Из-за этого?.. – Галина подавилась словом, которое ей страшно хотелось присовокупить по адресу мужа. – Не думай об этом, ласточка моя! Не убивайся так! Если он нас предал, проживем и без него…
Но Варя не могла, как ни старалась, прекратить думать. Да и можно ли себе это запретить? Хаотичные, лихорадочные, раздерганные, кружились в ее голове вороньи стаи мыслей об изменах, о записках, о блондинках, о самолетах… Девушка не могла представить, что скажет отцу, когда снова увидится с ним.
А она непременно с ним увидится!
Глава шестая Поиски и разоблачения
Варя Воронина до сих пор избегала проспекта Мира. Эта улица, прободавшая Москву от Садового кольца до ВДНХ, казалась ей утомительной, скучной, с некрасивой тяжеловесной архитектурой; кроме того, летом здесь всегда жара, пыль, десятки машин, ревущих в пробках… Кто бы мог подумать, что совсем рядом с этой магистралью лежит оазис чистоты и спокойствия? Ботанический сад МГУ – Аптекарский огород, основанный Петром Первым. Необхватные деревья, сквозь вековой онемелый сон помнящие людей в ботфортах, со шпагами и в париках. Тишайший пруд, некогда квадратный, со временем получивший овальную форму. Оранжерея, к сожалению запертая на замок. Десятки видов растений – каждый цветочек или кустик снабжен табличкой с комментариями по-русски и по-английски, к каждой травке можно почтительно обратиться с ее латинским названием… Неудивительно, что здесь так много пожилых людей и молодых мам с детьми. Познавательно, мило, прохладно. То, что надо в летнюю жару.