Взорвать «Аврору»

Когда-то это была его комната…

Сейчас это обычный школьный класс. Стояли видавшие виды парты с чернильницами, на подоконниках – цветы в горшках. Над доской висел портрет Ленина в красной рамке. В углу белела кафелем высокая печь.

Класс был пуст. И Сабуров несколько секунд стоял, молча прислонившись усталым плечом к притолоке и с трудом сдерживая кипящие в горле слезы…

Только придя в себя, он заметил за последней партой мальчика лет семи, одетого в заплатанную, явно большую для него гимнастерку. Он что-то старательно выводил пером в тетрадке. Мальчик был стрижен ежиком, у него был крутой лобик, слегка вздернутый нос и пунцовые от напряжения щеки.

Владимира он заметил тоже не сразу. А увидев, оторвал от тетрадки большие синие глаза и с любопытством, без страха, взглянул на незнакомца.

– Ты кто?..

– Я? – Владимир улыбнулся. – Я – землемер…

– Землю меряешь? – уточнил мальчик.

– Давно уже… А тебя как зовут?

– Володькой.

– А чего ж ты на перемену не ушел?

Володька тяжело вздохнул.

– Марьиванна сказала: пока заглавная буква красиво не выйдет, никуда не уйду.

Он показал тетрадь. Вся страница была усеяна старательно выведенными каракулями: «Ленин с нами».

– Кто твои родители, Володька? – нахмурившись, спросил Сабуров.

– А тебе зачем? – настороженно отозвался мальчик.

– Ну, может, я их знаю.

– Да не знаешь ты их, – со вздохом, как взрослый, ответил Володька. – Мамку белые убили… я только родился, они и убили. А батя служит.

Владимир взглянул на кафельную печь, потом на мальчика. Тот сидел, повесив голову. Видимо, заглавная буква у него никак не получалась.

– Знаешь что, Володька? – произнес Сабуров. – Закрой-ка глаза на минутку.

– Ага, я закрою, а ты мне по уху как дашь.

– Это кто ж с тобой так поступает? – удивился Владимир.

– Корявый, кто ж еще. Его тут все боятся.

– Ну, я же не Корявый, правда? – усмехнулся Сабуров. – Закрой глаза. Чур, не подглядывать!

Мальчик лукаво взглянул на него и послушно зажмурился.

Стараясь ступать неслышно, Владимир направился к кафельной печке. Склонился над ней, начал быстро простукивать пальцами плитки. Конечно, за прошедшие годы он уже позабыл, где именно спрятал свое сокровище, и полагался сейчас только на везение.

Он уже отчаялся, как внезапно одна из плиток издала под пальцами гулкий звук. Вздрогнув от радости, Сабуров осторожно нажал на кафель, и плитка вывалилась наружу, прямо к нему в руки. Запустив пальцы внутрь, Сабуров медленно вынул из печки запыленную, покрытую паутиной коробку оловянных солдатиков – ту самую, которую подарил ему когда-то отец…

Он аккуратно сдул с нее пыль и грязь и вернулся к мальчику.

– Ну, можешь смотреть. Вот. Это тебе. Видишь, какие вещи есть… в вашем классе.

Володька недоверчиво снял крышку с коробки. Глаза его загорелись изумлением и восторгом.

– Мне? – наконец чуть слышно произнес он. – А… а за что?

Сабуров усмехнулся.

– Не все в жизни дается за что-то, Володька… – Он осторожно положил ладонь на голову мальчика, проехался ладонью по стриженой макушке, ощутил тепло детского тела.

– Ну прощай.

В дверях он столкнулся с полной женщиной лет пятидесяти в очках. Она уставилась на Владимира с неприкрытой неприязнью и подозрением.

– Простите, товарищ, вам что здесь надо? – каркнула она, как ученая ворона.

– Инспекторская проверка РОНО к десятилетию революции, – резко ответил Сабуров на ходу. И добавил: – Заглавные буквы у мальчика получаются хорошо, Марьиванна. Так что на перемены настоятельно рекомендую его отпускать. Всего хорошего.

Женщина застыла в остолбенении.

Владимир медленно шел по улице Ленинки, внимательно присматриваясь к сельским домам. Остановился перед одним из них, вгляделся… И вдруг растерянно коснулся рукой подбородка.

– Неужели это здесь?

Небольшая комнатка в деревенском доме была жарко натоплена. На чисто выскобленном ножом столе миска с вареной картошкой, аккуратно нарезанный хлеб, масло, чайные чашки, пыхтел горячий самовар. Бутылка самогона была почти пуста.

Владимир в расстегнутом коричневом френче, на котором висел крест Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом, сидел на лавке, неловко подвернув раненую ногу. К лавке был прислонен костыль. Оружие – портупея с кортиком и кобурой – лежало поодаль, на другом конце комнаты.

Даша сидела напротив Сабурова, с состраданием глядя на него.

– На фронте полный бардак, – пьяно, с большими паузами говорил Владимир, не глядя на нее. – Ты знаешь, что это такое – когда твой родной полк, с которым ты под Люблином землю грыз, с которым по замерзшему озеру Нарочь, ночью, на германские пулеметы… и вот этот полк… глядя тебе в глаза, говорит, что не будет защищать позицию, потому что дома надо сеять. Земля пропадает! – Он коротко, страшно хохотнул.

– Так ведь земля и впрямь пропадает, – робко вставила Даша. – Владимир Евгеньевич, вы б легли, а ну как рана откроется…

– И вот, представляете себе, – не слушая, продолжал Владимир, – представляете себе, Дарья… простите, как вас по отчеству?

– Павловна, Владимир Евгеньевич, – прошептала Даша.

– Да, прошу прощения… И вот, Дарья Паллна, встает твой полк, христолюбивое русское воинство, богоносцы хреновы, и в полном составе уходит из окопов в тыл. Пахать и сеять… А на позиции – пятеро героев. Начштаба полка подполковник Шептицкий, комбат капитан Слюсаренко, ваш покорный слуга, старший офицер роты поручик Леселидзе, вечная ему память, и прапорщик Зиссер. Против баварской дивизии. Браво-браво-браво… – Он пьяно поаплодировал самому себе. – Армия свободной России – за веру, Керенского и Отечество…

Даша в ужасе смотрела на него.

– И… что же потом было?

Офицер перевел на девушку мутный взгляд, усмехнулся.

– Да ничего не было. Простите, что отнимаю у вас время этой идиотской болтовней. Лучше вы, Дарья Паллна, расскажите мне про ваши сельские новости.

– Да не знаю я, чего рассказывать, – шепотом произнесла Даша. – На курсы сестер милосердия пошла… А тут за мной Сенька Захаров сватался, но я о том вам писала уже…

– Местный? – безразлично спросил Сабуров.