Взорвать «Аврору»

– А там же ангел сверху с крестом… Ну и решили, что нечего ангелу благословлять их. Надули воздушный шар и с него хотели спустить на ангела колпак, чтоб закрыть его на время парада… – студент возбужденно захихикал. – В общем, я там полдня простоял, на площади. Народу собралось – тыщ пять, не меньше. И этот шар там так без толку и пролетал. То его ветром относило, то колпак. Народ веселился – тебе не передать…

К перрону Витебского вокзала – Владимир помнил его еще Царскосельским – поезд подкатил в половине первого дня. Сабуров подумал, что его физиономия, украшенная несколькими еще не просохшими ссадинами, обязательно привлечет внимание какого-нибудь не в меру ретивого милиционера, и совсем было решил обойти вокзал стороной, спрыгнув на насыпь, но поезд, как на грех, остановился так, что с обеих сторон его зажали товарные составы с вооруженной охраной у каждого вагона. Пришлось выйти в общей толпе. И почти сразу же Сабуров приметил у выхода с перрона двоих ГПУшников в длинных шинелях. Они стояли вроде бы просто так, праздно, а на деле скользили по тысячам проходивших мимо людей внимательным бесстрастным взглядом.

Владимир невольно съежился. Попытался пристроиться «в кильватер» какому-то крепкому старичку, тащившему на себе целый воз мешков и корзин, – наверное, перевозил имущество с дачного дома в город. Но все равно равнодушный взгляд одного из чекистов зацепил его лицо. Зацепил и… скользнул мимо, в толпу.

«Пронесло», – подумал Сабуров с облегчением.

Когда он удалился на несколько десятков шагов, чекисты обменялись взглядами, кивнули друг другу. Один из них подошел к деревянному «грибку» с телефоном, снял трубку и набрал недлинный номер.

– Облотдел, секретариат товарища Мессинга, – произнес чекист в трубку и, дождавшись ответа, продолжил: – Линотдел Витебского говорит… Проследовал.

На перроне станции Ленинка толпились пассажиры. Приближался паровоз – старый, но по-прежнему представительный красавец серии С. На краю перрона, дымя папиросой и следя глазами за поездом, стоял Захаров. Рядом с ним топтался растерянный, красный Коробчук.

– Так это самое, товарищ замначотдела… – бормотал он непонимающе. – Это чего такое, а? Выходит, не враг он, раз вы его отпустили, а? Вы ж толком не объяснили.

– Не-ет, Коробчук, – задумчиво отозвался Захаров, – враг он. Лютый враг…

– Так чего ж вы его… Он же сейчас такого натворить может! Он же… он же до Ленинграда уже доехал, наверное!

Мимо чекистов, обдав их струей пара, промчался паровоз, замелькали, замедляя ход, зеленые вагоны. Раздался скрип тормозов, проводники с грохотом откинули подножки. Пассажиры, весело переругиваясь, кинулись занимать места.

Захаров, сильно затянувшись, отшвырнул недокуренную папиросу.

– Слушай, Коробчук, – медленно проговорил он, – раз ты такой умный, может ты тут покомандуешь малость без меня, а?.. Смирно!!! – неожиданно крикнул он.

Боец вытянулся. Окружающие, штурмовавшие вагон, глядели на сцену с недоумением.

– Кру-хом!!! Ша-гом марш!!! – скомандовал Захаров.

Коробчук, на круглом лице которого застыли непонимание и обида, четко выполнил поворот на месте и ушел, чеканя шаг, в здание станции.

А Захаров с силой выдохнул воздух и, не обращая внимания на недоуменные и насмешливые взгляды, крепко потер лицо ладонями. Затем он вынул из кармана шинели красную книжечку и показал ее проводнику, стоявшему у дверей вагона. Проводник поспешно и угодливо закивал.

Войдя в вагон, Захаров опустился на первую попавшуюся свободную лавку. Сидевший рядом командир Красной Армии с одной «шпалой» в петлице вежливо подвинулся, мельком взглянул на чекиста и снова уткнулся в газету. Боковым зрением Захаров увидел заголовок – «Завтра состоится награждение крейсера «Аврора» орденом Красного Знамени». Ниже было опубликовано постановление ЦИК СССР о постепенном переходе с восьмичасового на семичасовой рабочий день без уменьшения зарплаты.

Он вздохнул и взглянул на часы. Конечно, Коробчук прав – Сабуров уже успел добраться до Ленинграда. Его, Захарова, долг – остановить белогвардейца. И рассказать о заговоре, созревшем в его линейном отделе.

На ленинградском главпочтамте к каждому из окошек тянулись длинные раздраженные очереди. В одной из них, подходившей к окошку с надписью «Ленгорсправка», стоял Владимир.

– Добрый день, я подходил час назад. – обратился он к усталой взмыленной барышне за стойкой. – Скребцова Дарья Павловна, 1900 года рождения.

Барышня перебрала длинными худыми пальцами несколько бланков.

– Такой в городе не числится, гражданин.

– Как же так? – удивился Сабуров.

– Очень просто! – грубо ответила девица. – Переехала, сменила фамилию, вышла замуж, умерла! Следующий!

Кто-то в очереди хихикнул. Сабуров медленно пошел прочь от стойки…

Целый час он уже бродил по Петербургу – он так и не научился даже мысленно называть родной город новым, чужим именем. Бродил, чувствуя странную расслабленность воли, прежде ему вовсе незнакомую. По идее, он должен был сейчас действовать как автомат – отправиться к «Авроре», проникнуть на крейсер, наметить укромный уголок, где можно будет оставить портмоне-мину… Вместо этого он подавленно шел неведомо куда по с детства знакомым улицам, разглядывал сумрачные, насупленные дома. Пытался понять, что с ним происходит. Вспоминал Дашу… Старался не думать о том, что сейчас Захаров наверняка поднял по тревоге все местное ГПУ. И впитывал, всей кожей впитывал в себя не виданные уже восемь лет городские пейзажи.

Петербург был и тот, и в то же время совсем не тот, что прежде. С городом детства и юности, с довоенным Питером и даже с Питером 1914, 1915 годов в нем, конечно, не было уже ничего общего. Но ничего общего не было и с тем Питером, в котором Владимир скрывался от красных, – Питером 1918-го. Тогда город был пуст и мертв, на его улицах не было ни трамваев, ни автомобилей. На торцовых тротуарах росла трава. И только дома и парки, помнившие Пушкина, были по-прежнему прекрасны, и красота их, быть может, гораздо острее ощущалась в этой всеобщей пустоте, голоде, опасности, близости смерти…

Теперешний город явно был вполне сыт и доволен собой. Правда, Невский – Сабуров решил не называть его про себя новым именем – был, на удивление, не так уж и полон: редко где на побитой, годами не чиненной мостовой мелькал извозчик или автомобиль, везущий нэпмана – пародию на былых господ. Зато по тротуарам спешила по своим делам настоящая советская уличная толпа. Непроницаемые совслужащие с толстыми портфелями, хорошо одетые барышни, явно листавшие западные модные журналы, подтянутые, замкнутые военные с «кубарями» и «шпалами» в петлицах. Слышались женский смех, воркованье патефона…

На Итальянском мостике через Екатерининский канал щелкали семечки и хихикали молодые люди – полублатного вида парни в кепках, толстовках и клешах, чем-то напомнившие Корявого, и их вульгарные, тупоглазые подружки. Интеллигентные лица почти не попадались. Навстречу плыли фуражки, кепки, перелицованные пальтишки, лоснящиеся френчи, красные платочки, штопанные чулки, стоптанные сапожки… И редко-редко мелькал в этой толпе какой-нибудь «обломок старого мира» – тщедушный седоусый старичок с измученно-гордым лицом, в обтрепанных остатках когда-то модной дорогой шубы, или старушка с застывшим взглядом из-под черной траурной вуали…