Взорвать Манхэттен

– Вполне вероятно, - согласился он.
– Тем более, как понимаю, у вас перспективные отношения с Ниной Уитни, и вы готовы их продолжить?

– Вы хотите заслать меня в тыл врага?

– Мы не враги, а партнеры, - с прежней улыбкой произнес он.
– А вы - профессиональный человек, в погонах, с богатым боевым опытом…

– Это предложение? Или вам нужна моя реакция на него?

– Нужна реакция.

– Я подумаю. Тем более, я кое-что смыслю в том, сколько согласований предшествует такого рода вербовке. И сколько столкнется мнений. Одно из них, кстати, мое. Еще не созревшее.
– Я хотел прибавить, что его скользкая затея мне явно не по душе, но, естественно, удержался.

– А какого разрешения ситуации хотелось бы вам?
– спросил он меня.

И это был интересный вопрос. Я всерьез призадумался. Потом сказал:

– Готов вернуться в Чечню. Или туда, где стреляют. Стремящихся побывать в тех краях немного. А толка от меня там будет больше, чем на нарах.

– А у вас что, имеется острое желание лезть под пули?

– А чего я еще умею?

– Вам теперь привились навыки в искусстве наружного наблюдения, к примеру…

– Это скучно. Но если таким образом я компенсирую тюремный срок, то готов.

Двое последующих суток я провел в камере, читая газеты.

Очередным утром меня отвезли в комендатуру ГРУ, сдав с рук на руки. Вернули деньги, банковскую карточку и телефон.

Через полчаса я стоял навытяжку перед начальником нашего управления кадров.

Безразличным голосом тот проинформировал меня о понижении в звании за неосторожное обращение с табельным оружием, имея в виду, как понимаю, инцидент, произошедший на моей даче, а после приказал оформлять командировку на знакомое место прохождения службы.

Один день мне отводился на сборы и прощание с мамой. Встречу и прощание. День сегодняшний.

Со мной поступили бережно. Как с погнутым гвоздем. Распрямили, прикинули на глазок, - подходящ ли?
– и установили под удар бестрепетного молотка.

Выскользнуть из умело державших меня пальцев я не пытался.

Предварительно, через секретаря, директор ФСБ попросил президента задержаться у него после совещания Совета безопасности. Предстояло оговорить несколько келейных вопросов.

Соблюдая протокол, он вышел вместе со всеми из кабинета, раскланялся, перебросился парой слов с шефом внешней разведки и министром внутренних дел, и остался в секретариате, принужденный к тому якобы важным звонком.

Когда коллеги исчезли за дверью, выждал минуту, а после раскрыл ведущую в святилище дверь.

Президент по-прежнему оставался в кресле, незряче глядя на вернувшегося соратника.

Директор стеснительно кашлянул. Их связывали давние, теплые отношения, оставшиеся по-прежнему доверительными и прочными, но он отчетливо понимал всю разделявшую их ныне пропасть. Пропасть между хозяином и инструментом хозяина.

Хозяину он не завидовал. Вернее, его власти. Он видел, как она иссушала и ломала его, непоправимо разрушая и старя, как жестокий коварный наркотик, уже необходимый.

Он сам обладал немалой властью, но его мера ответственности была формальна, а сидящий перед ним человек отвечал за все, на нем перекрещивались, сталкиваясь, бездны энергий этой страны, ее надежды, трагедии, вожделения и разочарования. Он назывался президентом, но по сути народной неубиенной традиции был царь. В актуальной же ипостаси: царь-менеджер.

За чередой почивавших на лаврах бездарных властителей, опиравшихся на фундамент коммунистической государственности, незыблемо стояла фигура его создателя, человека в шинели, с усатым лицом. Злодея, умевшего править, карать и созидать, содрогая массы послушных ему миллионов человеческих существ. Ныне фундамент распался. Его осколки цементировал, складывая неуверенной, но старательной рукой, нынешний владыка. Алчная камарилья управителей и помощников взирала на его труды с подобострастным уважением. Вокруг бушевали, лопаясь мыльными пузырями, политические страсти. Если ранее политикой занимался тиран, а все остальные работали, то теперь политикой занимались кому не лень, предоставляя работать главенствующей персоне.

Шеф госбезопасности искренне сочувствовал президенту. Он отвечал за страну, извечно окруженную врагами, но теперь к ним примыкали те, кто ранее являлся ее частью. А что опаснее друга, ставшего врагом? Или врага, с кем необходимо дружить?

Обсудили вопросы, касавшиеся разоблаченной на контактах с агентами посольской английской резидентуры.

– Ну, пните их бережно, - сказал президент.
– Время от времени надо показывать зубы. Но без обозначения внутренних источников. Имею в виду для прессы…

– Теперь по поводу того материала, что я вам передал, - осторожно сказал директор.
– Там была сопроводительная записка, перевод речи…

– Я посмотрел, да.
– Президент, расправляя плечи, откинулся на округлую спинку кресла.
– Ну… Я так понимаю, что это обрывок какого-то разговора. Про давние сентябрьские события. Между уважаемыми людьми. Странно, что это пришло не из разведки, а от вас. Впрочем, молодцы, работаете… Но разговор-то, в общем, оценочный, он ни о чем… А когда состоялся, вообще неясно, календарь там на стенке не висел. Я… не вижу в этом полезной для нас информации.

В возникшей паузе был ответ: развитие темы по меньшей мере не отвечает высшим политическим соображениям.

Президент ждал слов от собеседника, но тот предпочел стеснительно улыбнуться, опустив глаза долу и подумав о своем везении в исторической привязке места, времени и должности. Он невольно представил себя Абакумовым на приеме у Сталина, где любое праздное слово означало безвозвратный шаг в пропасть, который, впрочем, в итоге, и случился. Ему же было куда легче. Неосторожная инициатива или повышенная осведомленность означала лишь перемещение по ветвям номенклатурного древа, но и только.

– Есть более существенные материалы?
– догадливо спросил президент. В нем оставалась живая, просчитывающая перспективные варианты суть бывшего опера из разведки.

– Мы постараемся их достать.

– Если они будут такого же общего толка, то в их практическом применении я не уверен.
– У президента сосредоточенно, до обозначившихся скул, охолодело лицо, а взгляд отстраненно и вдумчиво ушел в сторону. Казалось, он взирает на поверженного хладнокровным приемом противника.
– Прикиньте сами, - что это, по сути? Безнравственные технические записи. А их последующая провокационная интерпретация… Да еще с нашей территории… Кому это надо?