Взрослые люди

— С тобой все в порядке? — наконец спрашиваю я.

Марта стоит и глубоко дышит, ее глаза полузакрыты. Где-то кричит чайка: кайа-а-а, кайа-а-а, кайа-а-а. У меня сводит челюсти, она так глупо выглядит, она так чертовски глупо выглядит, стоя вот так, у меня нет сил смотреть на нее.

* * *

КРИСТОФФЕР ВЫНИМАЕТ ИЗ ХОЛОДИЛЬНИКА сырое мясо и режет зелень, в которой собирается его замариновать. В последний год он начал готовить колбаски с нуля и другие продвинутые блюда, что надо тушить часами, а еще закваску, и ею постоянно воняет в холодильнике. Одно время он даже варил собственное пиво, но оно никому не нравилось, дома у него полно огромных кухонных комбайнов и мясорубок, пароварка занимает половину стола, а Марта заявляет, что понятия не имеет, что со всем этим делать.

— Мне нужно, чтобы кто-то из вас мне помог, — заявляет он.

— Ида может, — отвечает Марта, потягиваясь. — Мне нужно немного отдохнуть.

Они обмениваются репликами с такой интонацией, будто этот разговор у них хорошо отрепетирован.

— Тебя не затруднит? — спрашивает Кристоффер и смотрит на меня.

— Конечно нет, — говорю я.

Мне не надо отдыхать, меня не жалко, и мне нравится находиться наедине с Кристоффером, делать что-нибудь и болтать. Мне выдают нож, я нарезаю картошку лодочками, а он хвалит меня за скорость. У нас на даче маленькая кухня. Раньше я знала, что где находится, но Кристоффер с Мартой переложили вещи, специи и соль стоят в шкафчике, а не на полке над плитой. Они и здесь покрасили стены, раньше они были зелеными, а теперь насыщенно-синие, современные, Кристоффер с Мартой переделывают все подряд, не спрашивая меня. Окна остались прежними, как и стекла, через них мир снаружи кажется волнистым, а между рамами валяется пара дохлых мух.

— Как прошла встреча с тем парнем? — спрашивает Кристоффер, пока я выкладываю картошку в прямоугольную сковородку.

— С каким? — уточняю я. — А, с тем… Это было просто свидание по «Тиндеру», не более того.

— Тогда надо бы тебе проверить, нет ли на соседних дачах каких красавчиков, — произносит он.

Я улыбаюсь, я не могу, не могу говорить на эту тему, не могу притворяться оптимисткой, готовой к встречам с красавчиками, от таких мыслей я слабею и у меня опускаются руки. Стрелять глазами направо и налево, Петтер, сорок два года, Томас, тридцать шесть лет, Стивен, сорок пять лет, кружка пива в местном пабе, где нет опасности встретить знакомых, странное чувство смущения, когда я понимаю, кто передо мной, потому что на фотографиях он выглядит совершенно иначе. Треп ни о чем, и я пью быстрее, чем следовало бы, я боюсь, как бы беседа не зашла в тупик, поэтому улыбаюсь гораздо больше обычного, говорю быстрее, размахиваю руками от беспокойства, что он заскучает, а где-то глубоко внутри говорю себе: «Успокойся, не будь такой». Ты смотришь «Игру престолов», спрашиваю я, а другие интересные сериалы, а какой сезон, у тебя много работы, сколько вас в отделе, ну почему у меня не получается лучше, обычно я не так глупа. Он может подумать, что я хочу слишком многого, он может подумать, что я никогда не встречалась с парнем по-настоящему. И трудный момент в конце разговора, когда я спрашиваю, не выпить ли нам еще по одной, а он начинает тянуть, говорить, что ему завтра утром рано вставать, и я сдаюсь, возможно, мы пройдем квартал вместе, а потом кому-то из нас надо будет повернуть, и вот уже я стою и переминаюсь с ноги на ногу, мы сухо разговариваем, а я понимаю, что слишком широко открываю глаза и слишком много улыбаюсь. Я надеюсь, он скажет, что хочет встретиться со мной еще раз, я надеюсь на это, несмотря на то что с ним было до смерти скучно, но он лишь говорит, что ему было приятно пообщаться со мной, и желает мне всего хорошего, может, созвонимся, я приподнимаю руки, как будто собираюсь обнять его, но он отступает на шаг назад, и мои руки опускаются, и я тоже говорю: «всего хорошего» и «созвонимся», глупо поднимаю руку, машу на прощание и направляюсь к автобусной остановке с этими идиотскими руками, которые некуда деть, сижу с этими идиотскими руками в автобусе в полном одиночестве, хотя вокруг меня полно людей, и запираю за собой дверь в квартиру этими идиотскими никчемными руками.

— Наслаждайся, пока можешь, — произносит Кристоффер и вытирает пот со лба, он растапливает масло в кастрюле и примешивает к нему муку. — Та-дам, и вот ты уже сидишь с мужем и детьми и мечтаешь о своей прошлой жизни.

— А ты мечтаешь о своей прошлой жизни?

— Может, чуточку, — отвечает Кристоффер и смеется.

— Передам Марте.

— Нет, не надо, — говорит Кристоффер и смеется громче. — Уф-ф, нет. Она расстроится. Но вот эти знакомства по интернету, — продолжает он, качая головой. — Думаю, я бы не смог. Судя по всему, это очень утомительно.

Я не отвечаю, легко ему говорить, а что бы он сделал, будь он на моем месте, и он отрывает взгляд от кастрюли и смотрит на меня.

— Но, может, мне легко рассуждать, — произносит он и хлопает меня по плечу.

— Слушай, все нормально, — отвечаю я и спешу рассмеяться.

Я режу фенхель и морковку. «Кристоффер хороший, — думаю я. — Он хороший парень». Когда я ставлю овощи и картофельные лодочки в духовку, из ванной раздаются грохот и рев Олеи. Она прибегает на кухню и бросается в объятия Кристоффера. Следом за ней приходит Марта с раскрасневшимися щеками.

— Она ударила меня дверью по голове! — кричит Олея.

— Я сидела на унитазе, а она распахнула дверь, — говорит Марта. — Я просто хотела закрыть дверь, Олея, ты ведь понимаешь.

— Разве нельзя быть чуточку осторожнее? — громко и зло отвечает Кристоффер. — Черт возьми!

Он держит Олею на руках, как будто она совсем маленькая. Олея уткнулась лицом ему в плечо и рыдает преувеличенно громко, а он гладит ее по спине. Слушать этот плач стыдно и немного приятно, Марта закатывает глаза и потом смотрит на меня, но я не отвечаю ей тем же. Я беру нож и мою его под краном, чтобы чем-нибудь занять себя, сердце мое колотится.

— Дурочка, — говорит Олея и машет рукой в сторону Марты.

Марта открывает рот и закрывает, гладит себя по едва заметному животу.

— Олея, — произносит Кристоффер, — прекращай. Мы так не говорим.

— Я ведь нечаянно, — оправдывается Марта. — Ну, Олея.

— Не могла бы ты извиниться? — спрашивает Кристоффер, и я не сразу понимаю, к кому из них он обращается.

Олея мотает головой.

— А если Марта тоже извинится? — не сдается Кристоффер.

Марта смотрит на него:

— Но ведь это был несчастный случай.

— Да, но… — Кристоффер показывает на спину Олеи.

Я кладу нож, подхожу к Олее и глажу ее по спине.

— Хочешь пойти со мной в сад, Олея? — спрашиваю я. — И мы с тобой что-нибудь придумаем.

Я ощущаю маленькую вспышку радости, когда Олея кивает, выскальзывает из объятий Кристоффера, берет меня за руку, именно меня, по ее тонкой шее заметно, что она недовольна и обижена, она до сих пор отказывается взглянуть на Марту. На лице Кристоффера написана благодарность. Я закрываю за нами дверь на террасу и слышу, что после небольшого затишья их голоса становятся громче.

* * *

МЫ С ОЛЕЕЙ СИДИМ в домике для игр, за право пребывания в котором мы с Мартой в детстве сражались. Мы старались выставить друг друга за дверь и жаловались маме. Сейчас домик тоже выкрашен в белый, а раньше был красным, внутри стоят две маленькие лавки, посередине между ними находятся старый матрас из пенорезины и ящик с блестящей одеждой, повсюду разбросаны книги и игрушки. К стенам кнопками прикреплены рисунки. Я хранила здесь коробку с найденными сокровищами: пустые панцири улиток, пропахшие солью и старыми водорослями; красивые гладкие камушки, к которым приятно прикасаться щекой; портрет принцессы Дианы, вырезанный из журнала «Йемме» или «Ношк Укеблад»; красивые блестящие и мягкие салфетки — мне кажется, я до сих пор помню фиолетово-розовый орнамент на одной из них. Пару лет назад Марта обнаружила эту коробку, и я написала в сообщении, чтобы она ее выкинула.

— Здесь можно спать, — говорю я. — Я однажды здесь ночевала.

— Ты? — спрашивает Олея. — Почему?

— Я тоже приезжала сюда, когда была маленькой.

Я усаживаюсь на лавку, а Олея приземляется попой на матрас и принимается расчесывать радужную гриву старой розовой лошадки из «Моего маленького пони», их тут несколько. Я помню, когда мне их подарили, они пахли новым мягким пластиком, а их гривы всех цветов радуги были блестящими и гладкими. Сейчас нейлоновые волосы поредели, пластик облупился и выцвел. Всех пони давно надо было выбросить, пластик наверняка уже ядовит. У одного не хватает ноги, судя по всему, ее отгрызла мышь.

— Эта дача принадлежит нам с Мартой, ты ведь знаешь, — говорю я.

— Правда? — отвечает Олея и продолжает чесать.

Неужели она думала, что я просто обычный гость? Я сижу и смотрю на нее: розовый свитер, светлые волосы. У Олеи ровные темные брови, она не похожа ни на кого из нас, даже на Кристоффера, он утверждает, она пошла в родню со стороны матери.

— Когда ты вырастешь, станешь красавицей, — говорю я.

Олея бросает на меня взгляд, а потом снова сосредоточивается на пони.