Взрыв
Шрифт:
Он взглянул на Саньку и Генку, подмигнул.
Шофер заулыбался. Тоже неумело подмигнул — двумя глазами сразу.
— Вот это другой разговор! Смогу — обязательно приеду. А с этой штукой, — он показал на акваланг, — дадите разок нырнуть?
— Нырнешь, коли не сдрейфишь.
Шофер снова подмигнул:
— Не таковские, сам не дрейфь. Ну пока, обормоты! Ловись рыбка большая и маленькая.
— Пошел к черту, — дружно сказали все трое и сплюнули.
И «газик» укатил.
Снова впряглись в раздутые
Под ногами то чавкал сырой изумрудный мох, то хрустел песок, то шелестел пахучий сиреневый вереск.
Лямки больно врезались в плечи. На подъемах ребята сгибались так, что почти касались руками земли.
Но Вячек упрямо все шел и шел, и Санька начал уже потихоньку чертыхаться.
Прошли три прекрасных, вытянутых цепочкой друг за дружкой озера.
По узкому перешейку вышли к четвертому, на вид ничем не лучшему, только вода в нем была, пожалуй, еще голубей, чем в первых трех.
— Видали водичку? — спросил Вячек. — Самое прозрачное озеро на Карельском. Это, да еще есть одно — в Орехове. Видимость — тридцать метров.
— Сколько еще идти-то? — прохрипел Генка.
— А, интеллигенция заговорила! Взмокли-с, уважаемый доцент? А кто-то, помнится мне, просился на волю, в пампасы, про марш-броски толковал!
— Издеваешься, змей! Не у всех же спина лошадиная. — Генка уже сипел от усталости. — Долго ты еще нас мучить будешь, Сусанин чертов?
— Долго, — ответил Вячек.
Санька помалкивал, хоть и чувствовал, что ноги начинают уже противно дрожать. Это у него-то, который весь день на ногах.
А каково Генке, сидячему человеку?!
— Хочу, чтоб вы, суслики, почувствовали всю сладость отдыха, привала, так сказать. — Вячек явно над ними посмеивался. — Топайте, голубчики, топайте. Любишь кататься, люби и саночки возить.
— Чтоб тебя черти взяли, бычина, — просипел Генка, — на тебе бы воду возить! Ты трактор, а не человек.
— Профессор! Прошу без грубых выпадов, а то еще километрик накину.
— Вячечка, миленький, ты хрупок и строен, как хрустальный бокал, только остановись скорей, чертов ты сын!
— Ладно уж, хлюпик, считай до двадцати и будь счастлив, что тебя подпустили к настоящим мужчинам. Санечка, как считаешь, сжалимся над академиком?
— Братцы, помираю! — простонал Санька.
Вячек расхохотался. И Генка тоже. Остановились.
Сбросили опостылевшие рюкзаки, акваланги. Повалились в густую траву, блаженно вытянулись до сладкого хруста в суставах.
— Все, братцы! Здесь будет город заложен, — сказал Вячек. Он приподнялся и тут же перешел на шепот: — Красотища-то какая, ребята! Да оглянитесь вы, ради бога!
Перед ними лежало удивительной красоты, небольшое, ярко-голубое, почти синее озеро. Оно было правильной формы, будто кто специально воткнул в землю гигантский циркуль и
начертил круг.Опрокинутые вниз макушками сосны плавно покачивались в синеве, и отражение было такое четкое, подробное, что казалось, лес и впрямь растет под водой, вниз головой.
Санька нарубил лапника, навалил его ровным слоем. На лапник поставили палатку, брезентовое дно ее мягко пружинило. Колышки заколотили так, что оттяжки туго звенели.
В просторной, оранжевого цвета полярной палатке был прохладный красноватый полумрак.
Пока Вячек и Санька возились с палаткой, Генка развел костер, подвесил над ним котелок с водой, и скоро запах гречневого концентрата растекся по берегу.
Выкупались, поели и завалились спать.
Санька проснулся от негромкого шепота и некоторое время не мог понять, где он находится. Вокруг было темно, и только где-то справа, внизу, подрагивало красноватое расплывчатое пятно.
Потом память медленно вернулась к нему, и он счастливо заулыбался в темноте.
Он длинно, томительно потянулся, ощутил до последней малой жилочки свое крепкое, натруженное, сладко побаливающее тело и тихо засмеялся.
Ему было так хорошо, так спокойно и радостно, что он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ненароком редкое это счастливое состояние.
За полотняной стенкой послышался шепот Вячека:
— Пусть поспит еще малость. Ему знаешь как достается на работе? Мне Даша рассказывала. Вкалывает, как вол.
Санька расслышал нежность в этом шепоте, и на него нахлынуло такое острое чувство признательности к друзьям, к этим обормотам Вячеку и Генке, за грубоватостью, язвительностью, иронией которых всегда, с детства еще, прятались верность, внимательность и забота.
Санька удивился такой своей умиленности, засмущался сам перед собой.
«Ишь, нюни распустил, бревно! Этого еще не хватало», — подумал он.
— Ого-го, голубчики, попались! — заорал он вдруг на весь лес. — Небось всю водку втихую без меня вылакали!
— Фу ты, шизофреник, перепугал до смерти, — пробормотал Генка, — чуть котелок в костер из-за тебя не вывернул. Вылезай, засоня, чай пить.
— А водочку?
Санька проворно выполз из палатки, как заправский пьяница, щелкнул себя по кадыку и потер руки.
— Можно и водочки, — сказал Вячек, — только тогда посидишь на берегу. После водочки акваланг не дам.
— Брось, старик! Немножечко. Что ж это за еда у костра, в лесу и без стопки?
— Нет, — отрезал Вячек. — Вот поплаваем, замерзнем, тогда можно. А в воду под газом не пущу. И не канючь, это железно! И ужинать пока не будем.
И Санька смирился. Знал — спорить бесполезно. Да по правде говоря, не больно-то ему и хотелось, так, по традиции — лес, костер, мужское общество, — надо!
Все уже было приготовлено: водонепроницаемые фонари, ружья, акваланги.