Взять хотя бы меня

Для рабочего кабинета я облюбовала одну из спален наверху – и работала там за огромным, отделанным зеленой эмалью столом, на котором возвышалась старенькая печатная машинка Olympia. Я назначила себе «творческую диету» – три страницы ежедневно, – в сопровождении J&B, яблок и сыра чеддер. Виски спасал меня от страхов – от страха творчества и от страха за родителей. Яблоки и сыр должны были отвлекать от алкоголя и позволяли оставаться достаточно трезвой, чтобы хоть что-то писать. И я написала. У меня получилась мрачная, угрюмая повесть о знаменитом писателе, скрывающемся от всего мира, и о влюбленной в него по уши поклоннице. Закончив книгу (названную «Утром»), я отправила рукопись Джону, а он сразу же переслал ее Эмили Хан в The New Yorker. Не считая того, что Эмили подумала, будто повесть написал сам Джон, только под псевдонимом, моя книга ей понравилась.

– Уменьши количество роз и закатов в два раза – и мы ее опубликуем! – заявила она.

Услышав подобное, я, наверное, должна была почувствовать гордость и воодушевление. Но вместо этого мной владели смущение и стыд. Я чувствовала себя недотепой-деревенщиной – и абсолютно бесталанной халтурщицей. Неудивительно, что опытной Эмили Хан моя книга показалась сентиментальной писаниной. Господи, как я вообще умудрилась вставить в текст розы да закаты? Детский сад какой-то! Сахарный сироп! Повесть отправилась в нижний ящик стола, и никому, даже Джону, так и не удалось убедить меня просто сделать то, о чем меня просили: вырезать лишнее – и опубликовать ее.

Когда родители благополучно выписались из больницы, отец пришел ко мне со словами:

– Мама считает, что ты перетянула одеяло на себя и узурпируешь ее роль в семье. Может быть, тебе лучше уехать из дома?

Так, с пятьюдесятью долларами на счету – смехотворно маленькая заначка, правда? – я вернулась в Вашингтон, округ Колумбия, и наконец получила в Джорджтауне свой запоздалый диплом.

Тогда же мне позвонил Билл Нидеркорн, приятель Джона Кейна по колледжу.

– Ты бы хотела работать в The Washington Post? – поинтересовался он.

Назначили собеседование, и я отправилась на встречу с Томом Кендриксом, редактором раздела «Стиль» – так в Post называлась рубрика, посвященная искусству.

– Надеюсь, ты не мнишь себя писательницей, – сухо заметил Кендрикс. Глаза его сияли, но манера общаться была весьма сдержанной.

– Я писательница. Надеюсь, вы не думаете, что я журналистка, – игриво парировала я. Можно было еще сказать, что и устремления у меня простираются куда дальше, чем работа в не самой популярной газете. В любом случае, то ли стремясь поразвлечься, то ли действительно задетый за живое моими словами, Кендрикс принял меня на работу. Так начались мои ежедневные обязанности: сортировка почты, ответы на звонки, перепечатывание статей. Зарабатывала я 67 долларов в неделю, и мое расписание тогда включало пять четырехчасовых смен на работе и море свободного времени, когда я могла творить. Однажды вечером Кендрикс, отправляясь на обед, покосился на меня.

– Ты что-то мрачная, – заметил он.

– Только что набрала завтрашний раздел, и он просто отстой, – брякнула я, прежде чем сообразила, что и кому говорю.

– Ну, если считаешь, что можешь сделать его лучше…

Недосказанный вызов повис в воздухе. Кендрикс исчез за дверью.

Да, я считала, что могу сделать лучше, и, пока начальник обедал, я печатала. Получилась короткая, но резкая статья о том, как фильм «Кабаре» повлиял на ночную жизнь Джорджтауна. В качестве примера я привела глубокое декольте и зеленый лак для ногтей у Розмари Уэлден, шикарной барменши в одном из местных клубов, с которой я была знакома. После звонка Розмари у меня появилось и несколько колких цитат. Кендрикс вернулся, и я встретила его с готовой статьей в руке.

– Кажется, я должен извиниться перед тобой. Хочу выпустить эту статью в воскресном номере, – притормозив возле моего стола, начальник сообщил мне хорошую новость. Билл Нидеркорн и мои коллеги ошарашенно замерли. А я восприняла услышанное спокойно. Конечно, я могу заниматься и журналистикой. Я же писательница, разве нет?

Следующие полгода я наслаждалась новообретенным статусом молодого, острого на язык автора. Почти каждое воскресенье, а иногда и в будние дни мое имя красовалось под статьями в разделе «Стиль». Я писала о политике. Я писала об искусстве. Я писала о наркотиках, сексе и рок-н-ролле. Я писала так часто, что мое имя стало привлекать читателей. Официально я по-прежнему числилась помощником редакции, но весь мир воспринимал меня как штатного автора журнала.

По-прежнему зависая по ночам в клубах, я вдруг стала пользоваться уважением тамошних завсегдатаев. Напитки мне наливали за счет заведения – ведь я была тем самым новым автором Post. Модным автором. И да, я могла написать что угодно о чем угодно. Кендрикс создал чудовище. Чем чаще выходили статьи за моей подписью, тем больше росло мое нахальство. Работа помощника редакции была пущена побоку. Когда меня вызвали на ковер к начальству из-за неправильно рассортированной почты – да кого вообще волнует ваша почта? – я повздорила с Биллом Нидеркорном – хотя именно благодаря ему и оказалась когда-то на этой работе. Кендрикс нас перебил.

– Слышу, ты сказала Биллу Нидеркорну убираться к черту, – отчитывал он меня.

– Нет, я не говорила ему убираться к черту. Я сказала ему проваливать на фиг.

– Угу, – начальник явно был не в восторге.

– Да он просто завидует мне, – пробормотала я.

Скорее всего, озвученная мной причина была верной, но такое отношение к коллеге Кендрикс не приветствовал. Авторы Post ведут себя куда достойнее, ругался он. Наверное, мог бы еще добавить: «И куда признательнее».

– Так, может быть, – ляпнула я, – дело в том, что я не собственность Post? Я та, кто есть.

– Ты встала на скользкий путь.

– Мне нравится мой путь, – я сказала абсолютную правду, из разряда «будь верной самой себе». Кендрикс просил меня, по сути, отказаться от собственных принципов и ценностей. Разумеется, я не могла этого сделать.

– Что ж, тогда…

И это был конец моей блестящей карьеры в Post.

У меня было отложено немного денег. На них я купила хорошую бумагу и написала своим редакторам благодарственные письма. «Я ухожу на вольные хлеба, – гласили мои строки. – Спасибо большое за вашу помощь».

Должно быть, одно из этих писем каким-то непостижимым образом дошло до Господа, потому что случившееся дальше иначе как божественным вмешательством не назовешь. Однажды в разгар дня, когда я сидела за машинкой и писала очередной рассказ, зазвонил телефон. Мужчина на том конце провода представился как Джонатан Уолш, редактор из журнала Rolling Stone. Он сообщил, что получал искреннее удовольствие, читая мои статьи в Post, и полюбопытствовал, не будет ли мне интересно написать материал и для Rolling Stone – об Уотергейте? Им нужна была статья о детях Говарда Ханта. Могу ли я это сделать? Конечно, я могла.

Позаимствовав желтый «Фольксваген-жук» у Джо МакКлеллана, знакомого автора из Post, я отправилась в пригород Мэриленда, а там просто свернула на заросшую сумахом подъездную дорожку Хантов и позвонила в дверь. Я из Rolling Stone, представилась я. Не будут ли они так любезны дать интервью? Младшие Ханты посовещались между собой. Название Rolling Stone внушало им, выросшим в контркультуре, доверие. Они решили побеседовать со мной. Так я оказалась в доме Говарда Ханта, так меня посвятили в многочисленные секреты этой семьи. Младших Хантов можно было понять – очень нелегко, когда твой отец оказывается в центре заговора против президента страны.