Взять свой камень
Шрифт:
– Гранату! – протянув руку назад, потребовал Гельмут.
Ощутив в руке тяжесть поданной солдатом противопехотной гранаты, он отвинтил предохранительный колпачок, дернул шнур и метнул ее внутрь. Плашмя упал на землю.
Грохнул взрыв, поднялось облако кирпичной пыли, и пулемет замолк. Но ненадолго. Через несколько секунд он вновь ударил по поднявшимся было солдатам.
Тогда, передернув затвор автомата, Шель нырнул в пролом и, подняв ствол вверх, начал крестить длинными очередями сплетение балок…
Взрыва гранаты Алексей Кулик не услышал – только жарко ударило тугой волной
Алексей видел, как ловко выхватил девочку из рук Гната внезапно появившийся около тормозной площадки капитан, и мысленно поблагодарил его. И попросил прощения за все – у него, у Макара, у ребят, у Настенки, которая теперь полная сирота, потому как участковому Кулику суждено навсегда остаться здесь.
Вовремя успел капитан – еще немного, и Алексей нажал бы на гашетку. Прикрывая убегавшего командира, участковый дал несколько очередей по станции и вдоль состава, по кинувшимся вслед за капитаном немцам. Он видел, как упал Гнат, и надеялся, что это именно его пуля нашла предателя.
По ноге текло горячее и липкое, в сапоге захлюпало, а голова начала легко кружиться.
«Ранен», – понял Кулик, но не испугался, а подумал об этом как-то отстраненно, словно не о себе, а о другом, не знакомом ему человеке. С которым ему никогда не увидеться, не поговорить, не обсудить дела, не выпить по стаканчику…
Автоматная очередь прошила тело участкового наискось, заставив выпустить из рук пулемет. Страшная сила словно выгнула и вывернула Алексея, на миг показав черное небо с белым кругом нестерпимо слепящего глаза солнца, странно приблизившегося к нему и затопившего все своим жарким светом.
Склонившись набок, он, уже мертвый, соскользнул с балки вниз и, перевернувшись, упал грудью на остатки искореженных моторов водокачки, широко раскинув в стороны руки, как будто хотел закрыть ими груду металла, тоже уже мертвого.
Подойдя к упавшему, Шель увидел худого человека в милицейской форме, густо покрытого пятнами крови. Бросились в глаза стоптанные каблуки поношенных сапог и спутанные тонкие светлые волосы убитого.
– Заберите оружие и документы, – отвернувшись, приказал солдатам штурмбаннфюрер и, больше не оглядываясь, пошел к пролому.
Надо поднимать цепь, залегшую на путях, и вести ее к станции…
Узнав, что командир доверил ему и Сашке Туру пойти в засаду у выходного семафора, Крылов заволновался – еще бы, впереди большой, настоящий бой, второй в его жизни. Он почти не слышал Волкова, втолковывающего ему, как надо беречь себя. Знает он, все знает – да, он радист, да, на нем связь с центром, он будет предельно осторожен и прекрасно понимает, что послать больше просто некого. Он все сделает так, как прикажет
капитан Хопров.Рацию Костя спрятал. Проверил автомат, набил запасные диски и, дождавшись, пока соберется Сашка, вместе с ним отправился к станции.
Сначала они шли лесом, спотыкаясь в темноте о корни и камни, потом ползли через широкое поле, раздвигая руками влажные стебли травы, вжимаясь в землю при малейшем шуме, доносившемся со стороны путей, где мелькали огни факелов.
Часового, стоявшего у стрелки, первым заметил Тур. Увидев силуэт немца, четко вырисовывавшийся на фоне звездного неба, он толкнул Костю, призывая остановиться. Тот подполз ближе, чтобы пошептаться, как поступить. Снимать часового нельзя – когда придут проверять посты, поднимется шум, фашисты встревожатся, начнут проверять все подряд и обнаружат их. Приняли решение обойти пост.
Вскоре нашли канаву – неглубокую, полную густой непросохшей грязи. Зато она вела прямо к путям и, видимо, служила для стока воды после дождя. Лезть в грязь не хотелось, но другого выхода не было. Они соскользнули в холодную липкую жижу и, приподняв оружие, поползли вперед, стараясь не чавкать грязью, жирно вылезавшей из-под локтей и коленей.
Канава казалась бесконечной, и когда наконец добрались до насыпи, Костя боялся поверить, что сейчас они ощутят под собой твердую почву – после затхлой канавы ползти по холодной мокрой земле или острым камням казалось ему наслаждением, райским блаженством.
Несколько минут пролежали под откосом железнодорожного полотна, прислушиваясь к звукам ночи. Неприятно липла к телу пропитавшаяся грязью одежда, перекликались занятые своими делами немцы, низко над головой висели звезды, равнодушно взирая на двух усталых парней с оружием, вынужденных таиться на собственной земле.
Справа темнел выходной семафор – погнутый, открывающий путь застрявшим на станции поездам поднятой вверх рукой. Слева черной громадиной застыл разбитый паровоз с развороченным снарядом котлом, похожий на умершее доисторическое животное, невесть как оказавшееся здесь, среди людей.
За семафором высились штабеля шпал – именно там Сашке и Косте предстояло спрятаться в ожидании сигнала капитана. Толстые, пропитанные креозотом куски дерева должны стать укрытием и защитой для разведчиков, закрыть их от чужих глаз и вражеских пуль.
Отдышались и снова поползли, еще точно не зная, получится ли там укрыться. Капитан осматривал станцию в бинокль и наметил места для засад, но пощупать все своими руками, естественно, не мог. На войне, как и в обычной жизни, все надеются на лучшее и никто не хочет думать о плохом. Поэтому ребята и надеялись…
На штабель наткнулись неожиданно быстро – он заслонил небо и показался громадным, необъятной высоты и ширины. От шпал исходил запах креозота, которым их пропитывали, чтобы предотвратить гниение дерева, запах смолы и дегтя. Уложенные клеткой друг на друга, они Косте очень не понравились – где тут спрятаться и как из-за них стрелять? Пришлось ползать вокруг штабеля, выбирая место получше.
За первым штабелем оказался второй, поменьше. Дальше лежали сваленные в кучу старые шпалы, а сбоку от них – щиты, используемые зимой против снежных заносов.