Взять свой камень

Вот он, тот самый, сходится номер, названный военврачом. Закинув автомат за спину, капитан дернул дверь теплушки. Туго подается, приперта чем-то, но подается…

Подбежал Путко; поставив ведро, налег на дверь вагона плечом. Хрипло дыша, они упирались в неподатливую дверь, сдвигая ее буквально по сантиметру. От напряжения перед глазами поплыли круги, ноги зарывались в гравий, рубахи взмокли и прилипли к спинам, мелко дрожали колени, но они толкали и толкали проклятую дверь до тех пор, пока не образовалась щель, в которую можно было наконец протиснуться.

– Поджигаем? – трясущимися руками Макар схватил ведро, готовясь выплеснуть керосин.

– Погоди, – Волков просунул голову в щель и заглянул в темноту. В ноздри ударила вонь нечистот и пыли, смешанная с запахами горелого угля и колесной смазки. – Погоди, – повторил он, влезая внутрь, – проверим.

Пританцовывающий от нетерпения Макар подал ему ведро с керосином и тоже полез в вагон, неуклюже цепляясь прикладом карабина за скобы. Ему было страшно. Всю жизнь он провел мирно, никогда ни в кого не стрелял, даже в империалистическую и гражданскую не служил в армии, а работал на железной дороге. А тут… Кругом смерть!

Смогут ли они потом выбраться со станции? Как знать… Может, лягут между рельсами, принимая последний неравный бой, и останутся лежать, прошитые автоматными очередями, глядя в небо или в пыльный гравий ничего не видящими глазами? И те, кого они должны спасти, уничтожив спрятанные в вагоне бумаги, никогда не узнают ни о Макаре Путко, ни о капитане Хопрове, в самом начале страшной войны прыгнувшем с парашютом в немецкий тыл со специальным заданием центра. Просто сгинут еще два человека в жуткой кровавой круговерти и навсегда потеряется их след во времени…

– Кажется, то! – донесся до Макара возглас Волкова. И тут же раздался другой голос, хриплый, злой:

– Стой, стреляю!

Окрик подкрепил лязг передернутого затвора.

Макар застыл на месте. Антон, крутнувшись волчком, моментально оказался за каким-то ящиком и выставил ствол парабеллума.

– Кто здесь? – быстро спросил он, не опуская оружие.

– Назад, – снова просипел чужой голос.

Осторожно высунувшись из-за ящика, разведчик попытался разглядеть, кто прячется в глубине вагона в затхлом сумраке прокаленного солнцем деревянного контейнера на колесах, набитого упакованными в ящики бумагами, сулящими в случае попадания в руки врага смерть тысячам людей. Слабый свет, проникающий в узкие оконца под крышей теплушки, вырывал из темноты серый брезент, укрывающий ящики, узкий проход между ними, ведущий к задней стенке вагона, и выставленный в него тупой срез ствола автомата. Он слегка покачивался, словно передавая дрожь в руках человека, державшего оружие.

Макар, прижавшись спиной к приоткрытой двери, непослушными пальцами нашаривал предохранитель на затворе карабина. Что делать? Стрелять? В кого, в невидимку с хриплым голосом, скрывающегося в темноте? Хриплый, наверное, давно здесь, привык к сумраку и видит их как на ладони.

Но кто же там? Немец? Тогда почему говорит по-русски? Или предатель, вроде Гната Цыбуха, специально посаженный в вагон, чтобы караулить, когда к нему придут? Но откуда немцам знать, в какой именно вагон надо посадить предателя? Не во все же вагоны они посадили по человеку! Предателей не хватит.

– Мы свои, – настороженно прислушиваясь к звукам у задней стенки вагона и стрельбе на путях, сказал Волков.

– Пароль, – прохрипели из темноты.

– Четыре, – быстро ответил Антон, не убирая оружия.

– Тридцать два, – раздалось после паузы.

– Двадцать четыре, – продолжил капитан, засовывая парабеллум за пояс.

– Шесть! Сколько вас?

– Двое. Я капитан Хопров из центра.

– Подойди, – ствол автомата, выставленный в проход, опустился.

Антон метнулся в темноту, на звук голоса. У задней стенки вагона на ящике лежал замотанный окровавленным тряпьем человек с ППШ в руках. Рядом валялась смятая пограничная фуражка.

– Александр Иванович? Капитан Денисов? – Волков попытался приподнять раненого, но тот отстранил его.

– Я… Почему стрельба?

– Бой идет, надо бумаги уничтожить. Где папка с документами?

– Удостоверение! – требовательно протянул руку Денисов.

– Вот! – Антон торопливо достал шелковку и, развернув ее, показал. – Где папка?

– Здесь, – Денисов с трудом расстегнул стягивающий его гимнастерку офицерский ремень. – Снимай, теперь твоя очередь.

Потрясенный Волков увидел залитый потемневшей кровью широкий брезентовый пояс с карманом, в который была засунута черная кожаная папка и две гранаты.

– Думал, не дождусь уже… Там еще акт на деньги и план, где золото зарыто… Глоба ушел и пропал… Танки налетели… Врач побежал поджигать, – помогая Антону снимать пояс, сипел Денисов. – Еще немного – и пожег бы все! – он показал на стоявшую рядом бутылку с зажигательной смесью.

– Сейчас, сейчас, – приговаривал Волков, торопливо надевая на себя страшный пояс. – Сейчас мы тебя вытащим, Александр Иванович!

– Не уйдете со мной, – изможденное лицо пограничника скривилось в гримасе боли. – Ноги у меня перебиты.

– Ничего, попробуем, – подсовывая под него руки, сказал Антон.

– Отставить! – неожиданно твердым голосом приказал раненый. – Если выберешься, жене сообщи… Плохо мое дело, Хопров! Не жилец я. Еще и в грудь стукнуло…

– Да как же ты тогда сюда-то? – выглянул из-за плеча Волкова Макар. – Как смог?

– Ползком… Уходите, а меня снесите вниз, на пути. Может, еще пару гадов прихвачу с собой, да погляжу, чтобы они вагон не потушили… А Глоба, значит, не дошел?

– Нет, Александр Иваныч, не дошел. Погиб Глоба, – поднимая Денисова на руки, ответил Волков.

Путко взял автомат пограничника и бутылку с зажигательной смесью. Увидев обшитую сукном флягу, хотел прихватить и ее, но она оказалась пуста. Закинув автомат и трофейный карабин за спину, Макар, пятясь следом за осторожно пробиравшимся между ящиков Антоном с пограничником на руках, плескал из ведра керосин на брезент, пол и стенки вагона.

– Бутылкой, – прохрипел Денисов.

– Нет, – устраивая его на ящике около двери и пытаясь открыть ее пошире, чтобы вынести раненого, ответил Антон. – Мы ее для другого прибережем.

Внезапно гремевшая перестрелка затихла. Волков выглянул наружу и увидел, как из окна станционного здания высунули длинный шест с привязанной к нему белой тряпкой.

Что за чертовщина?! Неужели немцы сдаются? Быть того не может! Шель наверняка чувствует себя хозяином положения.