Взятие. Русь началась с Рюрика, Россия началась со взятия!
Шрифт:
– Сарынь на кичку! 1 – заорал он в сторону своих и развернувшись кинулся на самого по виду крепкого противника – молодого татарина с длинными вилами. Кривым ножом ушкуйник легко прижал вилы к земле, а кистенём, привычным ударом, разбил парню голову ещё до того, как кто-то успел что-то понять.
– Сарынь на кичку! Сарынь на кичку!
Боевой клич ушкуйника был поддержан в разных концах толпы и несколько таких же лихих молодцев стали пробиваться к противнику, подталкивая тех, кто медлил вступать в бой. Сергуля и Федя инстинктивно держались за своим старшим беглым соратником, который тараном прокладывал себе путь, жестоко круша казанцев одного за другим. Бой размешался на множество драк. Кого-то прижали вилами к стене сарая. Кто-то падал, закрывая руками разбитое лицо. Сергуля пытался уворачиваться от летящих довольно метко камней, но это получалось через раз, и страх в душе уже уступил место ярости. Желание врезать
1
Древний боевой клич, отголосок воровского языка волжских разбойников – ушкуйников. Дословно призыв собраться всем несчастным на носу или корме и не помышлять о сопротивлении.
– Щас от рощи пойдут! За подмогой послали, черти! Сначала лучники – потом рубка! – крикнул ушкуйник, не обращая внимания на воткнувшуюся в руку ниже локтя стрелу.
Алга! Алга! 2 – прозвучало справа и в гущу дерущихся устремился поток всадников со стороны Казани. Всё это было прекрасно видно наблюдающему за ходом резни князю Серебряному с крутой горы.
– Этак, княже, конец нашим бродягам пришёл! – заметил громко также конный Фуфай.
– Конец этим сыроядцам и так один! А татары пусть повылазят да поувязнут. Фуфай, скачи к стрельцам! Чтоб наготове были, чтоб дружно там у меня! – скомандовал князь. Фуфай тронул коня и скрылся вниз по склону.
2
По-татарски «вперёд». Примечательно, что татары в шутку замечают: «У нас нет слова „назад“. Потому как не привыкли убегать, отступать. Если нужно в обратную сторону – разворачиваемся и снова —Алга!».
Между тем смешанной ватаге приходилось уже совсем худо. Почти не вооружённая толпа не могла противостоять конному отряду, мерцавшему в лунном свете чешуйками доспехов и кривыми саблями. Драка превратилась в массовую казнь. Всадники рубили направо и налево, лошади уже скользили по убитым и умирающим, оставшиеся жались к кромке воды и пытались бежать, настигаемые ударами если не сабель, то вил и заступов. Дошла очередь и до мальчишек. Молодой, чуть старше их возраста татарин с конским хвостом на кожаном шлеме развернул к ним своего коня и два раза провернул в руке окровавленный уже клинок. Обернувшись в поисках спасения Фёдор увидел открытые ворота во двор крайнего к Волге дома.
– Туда! – крикнул монашек и дёрнул Сергулю за рукав. Мальчишки шмыгнули за скрипучие створки. Конный двинул за ними. Во дворе стояла изба с распахнутой настежь дверью, внутри отчётливо слышался шум и бабьи визги. Ребята бросились к сараю, вернее к лестнице, ведущий на сеновал. Инстинктивно у обоих мелькнула мысль, что всадник не будет бросать коня и за ними не полезет. Так и вышло. Переводя дух на прошлогоднем сене мальчишки услышали шорох. В следующее мгновение чьи-то сильные руки вырвали у них из рук клевцы и швырнули в тёмный угол. В просвете было различимо лицо старика с седой бородой, которого Сергуля приметил ещё в строю. Глаза старца были сужены, а лицо искажено дикой злобой. Взяв в сухие руки отточенный заступ с широким лезвием и бормоча непонятные ругательства, он явно примерялся – как ему забить двух русских на сеновале, высота которого не позволяла размахнуться сверху вниз. Как Сергуля вспомнил о заткнутом за пояс под душегрейкой дедов маленький топорик – об этом он будет пытаться вспомнить потом. Но сейчас он нащупал единственное своё верное оружие. Не выдержав напряжения Федя кинулся к просвету наружу, к лестнице. Старик пытался ударить мальчика по спине, но монашек упал и пополз к спасению. Удар пришёлся по ногам. Одновременно Сергуля, вложив все силы в свой топорик, ударил старика по голове. Зажав рану, тот ещё пытался орудовать заступом, но Сергуля молотил топориком уже куда попало в темноту, мало соображая и чувствуя что-то, пока не понял, что старик выронил орудие и больше не сопротивляется, а только закрывается от ударов стоя на коленях.
Тогда уже Сергуля обернулся на Федю, который сидел на порожке проёма сеновала и пространно улыбался.
– Сергуля, ты помоги-ка мне ногу закинуть, не получается у меня!
Сергуля засунул топорик за пояс, дотронулся до ноги, нелепо вывернутой носком вверх и понял, что она болтается в окровавленной штанине как посторонний кусок мяса.
– Ты чего не кричишь! Не больно? – спросил нервно Сергуля, пытаясь тащить Федю, но тот обмяк, как мешок с известью – самая тяжёлая ноша в понимании подмастерья. Сергуля сделал усилие, выволок покалеченного на лестницу и скатился по ней вместе с ним вниз, не обращая внимание на ушибы.
– А, казачки! – услышал Сергуля знакомый голос. Это беглый ушкуйник стоял возле убитого всадника,
который загнал мальчишек в этот мрачный двор. Двое таких же шустрых мужичков стаскивали мягкие сапоги с недавно ещё живого, а теперь распластанного с перерезанным горлом, казанца.– Нефёд! Давай делить чё взяли! – вяло предложил один из них.
– Что я с шей, с ушей да с пальцев посрывал, то моё! – похлопал ушкуйник себя по мешочку, висящему на поясе, и начал прилаживаться к стремени коня. – Есть желание порыться в чуланах и сундуках – ступайте в дом. Там боятся некого, никто уж не шевелится! – засмеялся ушкуйник и шагом тронул лошадь из двора.
Тащить Фёдю, потерявшего уже сознание, было невыносимо тяжело. Сергуля смог привалить его к забору и сел рядом почти без сил, вытащил из фляги пробку и сделал несколько жадных глотков. Вдруг раздался неровный залп, как будто раскат дальнего грома, потом второй – сильнее, громче. Берег, наполненный ржанием коней, криками и стонами, заволакивало облаком белёсого дыма. Сидящий спиной к забору Сергуля держал на коленях голову друга и безучастно наблюдал, как мощно, до содрогания земли, врезалась в рассредоточенных по берегу казанцев сверкающая бахтерцами и зерцалами конница князя Серебряного. Ему даже показалось, что мимо пронеслась фигура самого князя на идущей быстрой рысью серой лошади. Он отчётливо видел, как рослый казанец какое-то время умело отбивался двумя саблями от наседавших на него стрельцов, а потом рухнул, подкошенный выстрелом огненного боя. Шеренга пеших стрельцов, через одного с факелами, быстро прошла вдоль берега к устью Казанки, старательно запаливая все стоящие вдоль лодки. Зарево пожара отразилось в редких облаках и окрасило холмы противоположного берега. Помалу занимались огнём стоящие на якоре парусники. Где-то ещё слышались ругань и железный стук отдалённых стычек, но скоро и это стихло. Слышался только треск большого пожара. Подтянулись несколько подвод. Слезшие с них мужики с пиками или баграми, их было не больше дюжины, ходили по берегу, осматривая лежащих. Иногда втыкали пики в шевелящиеся или хрипящие обрубки – добивали, чтобы не мучились. Некоторых за руки – за ноги грузили на подводы.
– Живые что-ли? – показал один из мужиков на Сергулю и лежащего пластом Федю. – Да вроде как! Чего молчите то? – откликнулся другой мужик, уставившись на мальчишек. – Идти могём?
Сергуля кивнул и стал подниматься и поднимать Федю.
– Не замай, иди уже сам, – сказал Сергуле один из мужиков, сгрёб Федю в охапку и потащил, быстро семеня, до телеги.
Обратный путь был скучен и тосклив. Сергуле невыносимо хотелось на Круглую гору, а лучше домой, в Напрудное. Навалилась тоска по деду, стало стыдно за свою блажь, которая таким вот неожиданным образом обратилась в явь. Только с середины Волги стал обозрим масштаб большого пожара. Горела почти вся Бишбалта – казанский рабочий присёлок, где жили рыбаки, кормчие, мастера по строительству и починке лодок – в общем семьи, кормившиеся большой рекой, называемой казанцами Итилью.
– Мы тут с дружиной князя Серебряного прошлись, чтобы не было на чём плавать казанцам, чтоб не мешали большой стройке! – пояснил Сергуле сидевший рядом стрелец с разорванным рукавом кафтана. Он, оказывается, уже некоторое время что-то рассказывал Сергуле, но мальчику было не до того.
Федю, метавшегося в горячке, сгрузили с подводы у избы отца Макария.
– Боже милостивый, Фёдор! Как кто ж тебя? Изверги! – услышал за спиной причитания монаха Сергуля, спускавшийся к реке. К лодке, на которой приплыли они сюда почти два дня уже назад, так и стояла, привязанная к наклонённой к воде толстенной иве. Сергуля опустил в воду руки, немного поболтал ими, потом с удовольствием умылся. Отвязал лодку, толкнул её в воду и одновременно, широко шагнув, забрался внутрь. Поднял с днища вёсла, вставил в уключины и повернул к Круглой горе.
– Это сколько же ты там у отца Макария дел-то переделал? Ну, с добрым утром, внучек! – приветствовал Сергулю дед. – Ты чего такой битый, с мальчишками подрался?
– Да, повздорили, – кивнул Сергуля.
– Ну не беда, заживёт! Да и помиритесь! Пошли к мысу!
Стрижок тоже был рад возвращению хозяина и, подпрыгивая, сопровождал деда и внука до самого обрыва.
– Красота! Ты посмотри, какая красота! – сухой обычно на эмоции Молога даже раскинул руки, как будто хотел обнять открывающуюся перед ним картину. С Волги, в лучах утреннего солнца к Свияге заходили десятки парусных судов и плоты, плоты до самого горизонта.
– Дьяк Выродков целый город по реке сплавляет, молодец! – восхищённо с глубоким вздохом сказал Александр Иванович. – Ты, Сергуля, быстро в кухню, каши тебе дадут, сбитня там, хлеба утрешнего. Мастеровые уж отобедали. И на стройку, работы невпроворот, а ты всё прохлаждаешься!
– Ааа, мастера уже новое место для стройки выглядывают?! Хотят успеть, пока не заняли! – подошёл сзади Василий с явным настроем шутить и веселиться. – Куда засмотрелись? А, корабли, плоты. Что ваши корабли? Гляньте, как из-за горы дым стелется, это под Казанью князь Серебряный с дружиной погулял. Вам что, стучи себе по бревну. А мы вот, чтобы казанцы напасть не смогли, да подгадить такому зодчеству, посад у них да все струги пожгли. Теперь не сунутся, даже если бы хотели. Нее, умён да крут наш князь Пётр.