Я, Богдан (Исповедь во славе)

Михаил Олелькович вместе с князем Федором Бельским пытались отторгнуть русские земли от Литвы и присоединить их к московскому княжеству, но их выдали слуги, Бельский успел бежать за московский рубеж, а Михаилу Олельковичу палач отрубил голову перед Драбскими воротами киевского замка.

Последнюю попытку обратиться с просьбой к московскому князю взять под свою руку сделал князь Михаил Глинский, которому помогали уже и казаки Остафия Дашкевича, но у него не было достаточной силы, чтобы встать против короля Зигмунда, и он точно так же вынужден был скрываться в московской земле.

Много веков билась мысль, были у меня великие предшественники, но никто не смог переступить границ своих возможностей, я же почувствовал, что мне будет дано это, ибо я разрастался до беспредельности, становился вроде бы целым народом, и мой голос должен был стать его громким голосом, а его мысль - моей мыслью.

Все звали меня теперь батьком, ибо были только моими детьми. Весь народ - мои дети. Благословенны будьте, дети мои, и земля наша тоже да будет благословенна! Дайте этой земле прочную и справедливую власть, которой она не имела с времен всемирного потопа, и она накормит весь мир. Но бывает ли власть справедливой? Может, достаточно лишь прочной? А может, в прочности власти - ее высшая справедливость? Ибо в своеволии напрасно искать справедливость. Тогда восторжествует право сильного и кривды умножаются, как саранча летучая.

Я думал, и страдал, и призывал к себе всю землю свою, всех людей своих на помощь и на совет.

Старинную песню спою вместе с вами и заплачу тоже вместе с вами, ибо я - это вы, а вы - это я. "Дунаю, Дунаю, чому смутен течеш..." Или про Байду: "Твоя дочка поганая, гей, а твоя вiра, вiра проклятая!" О песня наша и речь наша! Где же ты прозвучала, где прозвенела, запела и затужила? В пении матери над колыбелью, в стонах умирающих посреди степи широкой, в думе тяжкой, в шутке бессмертной? А может, и в грамотках неизвестных, в казацких летописях, развеянных пеплом, в посланиях, которые рождались в годины грозные и кровавые, после страшных поражений и еще более страшных побед, потому что и там и там льется кровь, а разлитие людской крови всегда страшное и вечно непростительное. Вечно непростительное.

Я писал всю эту ночь. Кто писал, тот знает, какой это труд и какая мука. Пишут три перста, а болит все тело. Но когда душа радуется, забываешь о теле, будто и нет его, будто ты и не человек, а небожитель.

Я писал:

"Наисветлейший, вельможный и преславный царь московский, а для нас великий милостивец и благодетель!

Подобно с призрения божьего случилось то, чего мы сами себе желали и о чем старались, чтобы в настоящее время могли через своих посланцев пожелать вашей царской вельможности доброго здоровья и передать свой нижайший поклон. Сам всемогущий бог подарил нам посланцев от твоего царского величества, хотя и не к нам они направлялись, а к пану Киселю в его потребностях. Повстречав послов в пути, наши товарищи казаки препроводили их к нам в войско. При помощи этих послов нам представилась радостная возможность уведомить твою царскую вельможность о положении нашей древней греческой веры, за которую мы с давних времен, как и за свои кроваво заслуженные вольности, полученные от прежних королей, умираем, до сих пор не зная покоя от безбожных ариан.

Творец и избавитель наш Иисус Христос, наконец умилившись над обидами убогих людей и кровавыми слезами бедных сирот, ласкою и милосердием своим святым снизошел к нам и, послав свое святое слово, изволил защитить нас. Враги наши сами провалились в яму, которую для нас выкопали, да так провалились, что господь бог помог нам одолеть два войска с большими их таборами и взять живьем трех гетманов с другими их сенаторами: первый на Желтой Воде, в поле посреди запорожской дороги, комиссар Шемберк и сын пана краковского ни с одной душой не убежали. Потом сам гетман великий с невинным добрым человеком паном Мартыном Калиновским, гетманом польным коронным, под Корсунем-городом оба попали в неволю, а все их кварцяное войско разбито до основания; мы их не брали, их взяли те люди, которые служили нам в той мере от царя крымского. Сдается нам необходимым также известить ваше царское величество, что к нам поступила достоверная весть от князя Доминика Заславского, который к нам присылал, прося о мире, и от пана Киселя, воеводы брацлавского, что, вероятно, короля, пана нашего, смерть взяла. Думаем, что смерть приключилась от тех же безбожных неприятелей его и наших, которых много королями в земле нашей, из-за чего земля теперь собственно пуста. Мы бы желали себе самодержца-государя такого в своей земле, как ваша царская вельможность, православный христианский царь; тогда бы, чаю, исполнилось предвечное пророчество Христа, бога нашего, что все в руках его святой милости будем; уверяем ваше царское величество: если б на то воля божья и твой царский поспех тотчас наступать на эти государства, не медля, мы, со всем Войском Запорожским, готовы услужить вашей царской вельможности. Отдаемся вам с нижайшими услугами своими со всем усердием; если ваше царское величество услышишь, что ляхи снова на нас хотят наступать, поспешайся со своей стороны наступать на них, а мы их с божьей помощью возьмем отселе, и да управит бог из давних лет глаголемое пророчество, которому мы сами себя вручив, под покровительство к милостивым ногам вашему царскому величеству нижайше и покорно отдаем.

Дан из Черкасс, июня 8-го, 1648-го.

Вашего царского величества наинижайшие слуги Богдан Хмельницкий, гетман с Войском его королевской милости Запорожским".

Чего было больше в жизни народа моего - мук или геройства? А в моей собственной? И все же следовало прийти на свет и жить в нем страдая, чтобы приблизилась к нам рука судьбы и ты оставил такой Лист. Лист в вечность! Ко всем потомкам - малым и великим, темным и просвещенным, рожденным и нерожденным. Будет нам еще тяжко и многотрудно. Трудностей не существует лишь для тех, кто не способен размышлять. Я же взял на себя сию ношу и теперь должен был ее удержать. Страшное бремя рассудительности, в особенности когда смотрят на тебя целые века и рука вселенной то отдаляется на миг, чтобы не поднять бури уничтожения всеобщего, то снова угрожающе приближается к тебе, нависает над тобой, будто кара божья. О, если бы она только отдалялась!

Я ведал, что простой рассудительностью ничего не сделаю, а только поступком невероятным; великий дух овладел казачеством и всем народом украинским, не дал зачахнуть до конца, и я призван был высшей волей перелить этот дух в действие и мысль, которая была бы не только равна ему, но и превосходила. Так родился в ту июньскую ночь в Черкассах Лист нашей истории.

Кто не спал в ту ночь? Ох, если бы знать! Чтобы записать имена всех, кто был с гетманом своим, а значит, и с самим собою! Но даже на вершинах власти имеешь неминуемое ограничение, и ограничение это - в знании.

Знал я лишь, что Выговский не спал в эту ночь, однако у него не было другого побуждения, кроме прислужничества, сидел под рукой, готовый к писанию, к переписыванию, все бы отдал своему гетману, я растрогался от этой верности и уже хотел было номиновать его генеральным писарем, но отложил до Чигирина. Тут поход, все неустойчиво и непостоянно, а там остановка, постоянство, спокойствие и надежда. Еще не думалось, что Чигирин уже и столица, но все шло к тому, что бы там ни говорили!

Тем временем велел я позвать того проворного Климова, который бежал от воевод к хитрому Киселю.

Мужичок был какой-то неказистый, рыжий и хвастливый, просто жаль было отсылать с ним такой Лист.

– А мы как?
– выкрикивал после трех чарок крепкой казацкой горилки. Мы туда - шасть, а туда - хрясть, а потом прямиком да кругом - и уже там нас нет, где были, а где не было, так будем. Сами коротковатые, а руки длинные.

– Укоротили тебе руки, не дотянулся до Киселя, так как и тот короткорукий, - незлобиво заметил я.

– На полковника напоролся!
– радостно сообщил Климов.
– Сам казацкий полковник Олешка Тяплушкин ловил меня и вел от Киева до Белой Церкви, а потом и в Мошны и сюда.

– Нет у меня такого полковника, но для тебя и сотника хватит, - сказал я.
– Что было, о том забудь. Нес ты пустое писание к пустому человеку, теперь будешь иметь лист к самому царю. Не я тебя выбрал - выбрала судьба. Пошлю сотню казаков, доведут тебя до путивльского рубежа, дам тебе лист проездной, и всюду будешь иметь прокорм и подводы без промедлений. От меня получишь дары гетманские, как посол. И да поможет тебе бог!

Климов молча перекрестился, смотрел на меня с испугом.

Благословенный испуг.

25

Я возвратился в свой табор под Белую Церковь, не пробыв в Чигирине и десяти дней.

Я не пробыл в Чигирине и десяти дней, хотя казалось еще недавно, что всю жизнь иду туда, а теперь должен прийти и устроиться чуть ли не на веки вечные.

Я возвратился снова в свой убогий шатер под Белую Церковь, победитель без победы, покрытый славой и без славы, всемогущий и бессильный, как младенец.

Я возвратился в твердый мужской мир, а давно ли я ехал степью от Черкасс до Тясьмина, туда, где возвышалась славная гора Чигиринская, и напевал в душе: