Я - богиня по вызову

— А потом они сорвутся, оставив тебе ножки! — прокашлялась бездна, пока я прикидывала, где раздобыть мед.

— Я тут еще вычитала! В доме все должно символизировать вечную любовь! — внимательно вчитывалась я в зловещие буквы, которые царапал кто — то как курица лапой. Я осмотрелась по сторонам, понимая, что «вечная» есть, а вот «любви» нет.

— Как — то так? — зевнула бездна, а мне показали старушенцию, которая уютно расположилась в ореоле розовых подушечек на роскошной кровати. Все вокруг было розовым до умилительных соплей, а я с завистью смотрела на то, как рядом с разодетой старушенцией назойливым роем летают родственники, клятвенно заверяя ее в безграничной любви. «Пошли вон, стервятники! Я еще всех вас переживу!», — орала разукрашенная, как кукла, старушенция, швыряя подушку в благообразного мужчину. «Вот зря я вам сказала о дате смерти! Как знала, что соберетесь! Вот вам всем!», — бухтела старуха, устраиваясь поудобнее в подушках. Она нахохлилась, пока добрая родня заискивающе улыбалась ей, тонко намекая сыграть в недвижимость.

— Ну? И что? Стесняемся? — улыбнулась зубастой улыбкой бездна, облизываясь не хуже родственников, рассматривающих богатый интерьер. — А я, между прочим, слегка проголодался! У тебя норматив — пять человек в день! Ты что там делаешь?

Я оторвала голову от толкования карт, неумело тасуя колоду и пытаясь разложить их в нужном порядке. «Любовное гадание на чувства». Пока что карты уверяли меня, что мне достался на редкость бесчувственный экземпляр, но я была упорной.

— Люби меня! — бухтела я, сгребая карты и раскладывая снова. Так, это у нас что? Это у нас интерес денежный. Не пойдет!

— Ты что там делаешь? Я кого спрашиваю! — возмущалась бездна, а я отмахнулась от нее и от бабки, которую мне упорно показывали.

— Я гадаю! Отстань! — насупилась я, понимая, что меня не любят. Засопев, я шлепнула еще одну карту на стол. — И буду гадать до тех пор, пока меня не полюбят!

— И кто ж тебя должен полюбить? — спросила бездна, а я краем уха слышала урчание прожорливого брюшка.

— Я не знаю его имени, — обиделась я, высматривая толкование. Так, а вот это уже симпатия. Неплохо! Еще пару раз и можно говорить о глубоком и светлом чувстве. — Погоди! Сейчас пойду! Это у нас что? Во! Любит! Да!!!

Я сжала кулаки, любуясь наобум вытащенной картой и расплываясь счастливой улыбкой. От радости я подпрыгнула, а узкие светящиеся глаза бездны округлились, когда послышался мой вопль, а крышка гроба упала мне на ногу. Откуда-то из недр последнего приюта, заботливо заготовленного моей предшественницей, шлепнулись на пол белые тапки.

Я уже собиралась на встречу со старушкой, которая уютно устроилась на огромной роскошной кровати в окружении добрых родственников.

— Че смотрите? Я половину из вас не помню! — скрипела бабка, глядя на толпу, которая с надеждой посматривала на дверь. «Ты дверь закрыл? А то еще набегут! Мы то первые были!», — едва слышным шепотом поинтересовалась худощавая женщина, не переставая вежливо улыбаться насупленной старушенции. «Закрыл…», — одним выдохом в прическу ответил долговязый тип с залысинами.

— И откуда это вас столько понабежало? Да я столько с мужиками не спала, чтобы столько нарожать! — ворчала старушка, колючим взглядом обводя родственные просторы для фантазии. — Ты кто? Не помню, чтобы ребенка в водосточной трубе прятала до совершеннолетия, а он вырос в форме трубы!

— Да вы меня… эм. вы что? Не помните?… Ну. сажали., - голосом сладкой свистульки, покрываясь скромным румянцем, проворковал долговязый. — Неужели не помните?

— То же мне, гладиолус. Чахоточный одуванчик! — засопела бабка, положив тощую, узловатую руку, унизанную драгоценными кольцами на аккуратную розовую подушечку в виде сердечка. — А это что за дамочка к тебе жмется? Неужели жена?

— Да. Женился я. Племянник я ваш. Семиюродный! — покрылся пятнышками Одуванчик, сдувая жиденькую волосню, прилипшую к взмокшему от напряжению лбу. — Недавно.

— Кто-нибудь говорил ей, что она красивая? — поинтересовалась старуха, обводя тусклым взглядом подслеповатых глаз присутствующих. Мадам зарделась, тут же начиная мило улыбаться и хлопать ресницами. — Ничего, найдется слепой, который скажет. И чего это мы тут все собрались? На десятки лет память ошибло, а тут всем дружным скопом озарение пришло! Ну-ну.

— Да мы смерть отгонять будем! По традиции! — тут же заволновалось море родственников. Старуха потянула носом воздух и посмотрела в толпу.

— А ты чей будешь? — прищурилась она, пока в моей голове уже зрел замечательный план. Я отряхивала свое платье, отковыривала цветы и чувствовала, что нашла родственную душу.

— Так я ваш двоюродный брат по материнской линии! — оживился мужик, чьи брови вполне могли сойти за козырек. — Любимый брат по материнской линии!

— Тот, который по кривой пошел? И по ней уже трижды споткнулся? — прокашлялась старуха, потерев кончик крючковатого носа, а я уже входила в зеркало, возвещая громким стуком, что приехала троюродная тетка по линии двоюродного отца. Била я ногой от души! Дверь не открывали, поэтому я присмотрела окно на первом этаже. Неловко подпрыгивая мешком с картошкой, я уцепилась за подоконник, пытаясь подтянуться и долезть до ручки окна. Грация тюленя, данная мне от природы и волшебного заклинания: «Пока все не съешь из-за стола не выйдешь!», продлевала жизнь старушке.

Отлипнув от окна, маленькая Золушка, которую не взяли на бал, немного расстроилась от мысли, что крысы оказались проворнее, поэтому прикатила камень и встала на него ногами. Окно открылось, а я, постанывая, как ежиха в процессе родов, вползла внутрь, шлепнувшись с таким грохотом, что едва ли не потеряла сознание. На мгновенье мне показалось, что родственников стало еще больше, но потом сознание прояснилось, а на меня нехорошим взглядом смотрела счастливая семья.

— Ты кто? — хмуро спросил суховатый бородач, успевший нарядиться во все черное. Остальные заняли оборонительную позицию.

— Любимые!!! — заорала я, бросаясь к чужим родственникам и сгребая двух попавшихся в охапку не глядя. Кто-то тоненьким голоском взвизгнул: «Мама!», а я уже прижимала их к груди, намереваясь поймать следующую партию.

— Конечно, тринадцатого родила! Вчера вечером! — обрадовалась я. — И вы все мне как дети! Ну же! Смелее! Обнимите тетушку!

— Это по какой линии ты тетушка? — зыркнула на меня худощавая старая дева, уже перешагнувшая рубеж с выданья на вынос.

— По параллельной! — обрадовалась я, пытаясь сгрести и ее. — Помню-помню, как ты голенькая по моей клумбе с крапивой бегала! Бегаешь и орешь, а я смотрю и умиляюсь! Сразу видно было, что умницей растет! Певицей будет! Пристала ко мне однажды: «Хочу певицей стать!», ну я и научила!

— Да вы что! — чопорно возразила «девица на вынос», пока я пыталась изо всех сил прижать ее груди.

— Я вас не помню! Вы никогда со мной не сидели! — бурчал толстый мужик, капризно оттопыривая нижнюю губу.

— А как же третьи нары слева? Мы тебя еще губошлепом прозвали! — мило улыбнулась я, изображая восторг от внезапной встречи. — Мне сказали, что все съехались, а я уже устала вас выслеживать по одному! Только на след нападу, вы как чувствуете — переезжаете!

нападу, вы как чувствуете — переезжаете!

— Самозванка! — горделиво заметил Одуванчик, делая самый грозный вид из всех, которые только можно представить, глядя на его тщедушные плечики.

— Я тебя тоже не помню! — я поджала губы и шмыгнула носом, выпуская мятую партию чужой родни, которая разбредалась, как пьяная. — Хотя… Вспомнила! Семья у вас бедная была… Горе-то какое! И игрушек у тебя не было! Я уж было хотела тебе каменный мячик подарить, но все руки не доходили. А у тебя быстро дошли! Если был бы девочкой, то играть было бы нечем. Балаболом тебя в детстве звали! Женился? Слыхала!