Я болею за «Спартак»
Шрифт:
Мне стало легче, и я вышел на палубу. Вскоре опять завыл ураган: мы вошли в задний виток антициклона. Представьте себе ясно это движущееся по океану кольцо ветра, и вы поймете, что когда его задняя половина оказывается там, где уже прошла передняя, ветер будет дуть навстречу волне. Поэтому шторм срывал не только гребни волн, но всю их верхнюю часть и нес водяную пыль по воздуху. Океан словно был устлан простынями белой пены.
Ночью на вторые сутки качкой выбросило Черткова из его койки с высокими деревянными бортами. Ругаясь, он залез на капитанский мостик. Хотя корабль шел по ветру, крен приближался к пределу, ледокол могло положить набок. Опасность увеличилась тем, что трюмы
Наконец шторм утих. Пассажиры, изможденные, осунувшиеся, покинули каюты и высыпали на палубу. Прислонясь к поручням, с наслаждением вдыхали бодрящий морской воздух. Успокоился и медвежонок. Степенно переваливаясь с боку на бок, он прогуливался среди нас. Одна из метеорологичек решила познакомиться с ним поближе и приласкала его. Медвежонок встал на задние лапы, оказавшись почти одного роста со своей новой знакомой. Он крепко охватил ее передними лапами и стал с наслаждением сосать металлическую пуговицу на ее брезентовой куртке. Метеорологичка терпеливо ждала, поглаживая мишку по лохматой голове. Прошло пять, десять минут — медвежонок, блаженно посапывая, продолжал сосать. Метеорологичка попыталась освободиться, но не тут-то было: звереныш угрожающе зарычал и снова вернулся к пуговице. Пришлось разыскивать Никольского, чтобы он освободил метеорологичку из медвежьего плена.
Вечером, накануне нашего прихода в Мурманск, солнце скрылось за горизонтом. Наступила настоящая ночь. И тут Арктика подарила нам свой прощальный привет: на небосклоне возникли огни полярного сияния. Они появились сначала на востоке, потом перекинулись на север, то меркли, то становились ярче и, наконец, превратились в переливавшиеся красками ризы. Ризы развивались и свивались, захватывая половину неба. Понемногу фантастическая игра света стала слабеть и наконец исчезла.
На другой день, когда на горизонте показался мурманский берег, Баренцево море спокойно нежилось в золоте осеннего солнца. Трудно было себе представить, что всего сутки назад ледокол штурмовал огромные водяные валы.
«Малыгин» вошел в узкий, извилистый мурманский фьорд — темно-синяя вода, серые, зализанные морем шероховатые гранитные скалы, желтая, красная, лиловая осенняя листва — великолепная яркая палитра. Справа показались и исчезли домики Александровской научной станции. Ютились в изгибах берега рыбачьи хижины. Ледокол обгонял груженные треской моторные и парусные лодки.
К вечеру в амфитеатре отлогих гранитных гор открылся Мурманск, где пять лет тому назад не было ни одной улицы, где сейчас жило уже шестьдесят тысяч человек, открылся в грохоте пыли и стройки, с вздымающимися к небу стрелами кранов и остовами строющихся зданий. Сотни рыбачьих судов, целый лес мачт и рей виднелись в широкой бухте.
«Малыгин» подошел к молу. Развернулись кольца канатов, ловко брошенные матросами. Их подхватили на берегу, закрепили вокруг кнехтов. Звонил машинный телеграф: Чертков стоял, командуя, на мостике. Но ледокол никак не мог пришвартоваться. Прошло четверть часа.
— Уйдите с палубы! — бешено крикнул Чертков стоявшим у поручней метеорологичкам.
В их присутствии капитану не хватало «нужных» слов, чтобы его команда была точной и действенной. Метеорологички, опешив, скрылись в каютах. С капитанского мостика тотчас же послышались крепкие, отборные, «нужные» слова. Через несколько минут «Малыгин» стоял намертво пришвартованный.
Чертков снял фуражку и вытер лоб....Мы с Валентиной сошли на берег и пошли в город. Приятно было почувствовать под ногами твердую почву. Сезон ловли рыбы был в разгаре. На улицах пахло треской. Она продавалась во всех магазинах, ларьках и прямо с рук. Валентина молчала. Потом стала поеживаться.
— Мне холодно, вернемся на ледокол, — жалобно сказала она.
Грело солнце, было тепло. С моря дул, правда, легкий бриз, но на Валентине была кожаная куртка. Я пошел дальше, мне совсем не хотелось возвращаться.
— Говорю тебе, что я замерзла, — еще жалобнее сказала, прижимаясь ко мне, Валентина. Казалось, она готова была заплакать.
Теперь она совсем не была похожа на ту настойчивую женщину, которая заставила меня второй раз поехать в Арктику, делила с мужчинами все трудности полярного рейса, во время шторма, рискуя жизнью, спасала медвежонка. Вот и пойми их, этих женщин...
На другой день мы ехали поездом в Ленинград. За окном была Карелия, гранитные скалы, густые леса в осеннем багрянце и голубые озера. По грунтовым, крепко укатанным дорогам ехали рядом с железнодорожным полотном в прочно сработанных тележках солидные крестьяне-карелы, проплывали в окне вагона деревни с добротными деревянными домами. Остался позади такой же деревянный Петрозаводск. А затем Лодейное поле, Волхов, Колпино, Ленинград...
...Мы идем с Валентиной по набережной Невы. Светлое небо стелется над городом Ленина. В этом светлом далеком небе, в могучей, широкой реке есть что-то, что роднит Ленинград с Арктикой, делает его как бы преддверием далекого Севера...
Штурм пика Коммунизма
Таджикско-Памирская экспедиция и ее руководитель. — Цели и задачи восхождения на пик Коммунизма. — Дорога из Москвы в Ош.
Большой кабинет уставлен книжными шкафами, на полках и стеллажах — образцы минералов. На стене висит фотография: широкий глетчер, словно ледяная река, течет между двумя грядами обрывистых снежных пиков. Лед, снег и камень.
Из-за письменного стола встает высокий, широкоплечий, слегка сутулый человек. Он смотрит спокойно, чуть-чуть благожелательно. Лицо не расплывается в официально любезную улыбку, не становится подчеркнуто серьезным.
Первая встреча, обычно определяющая отношения, складывается просто и легко.
На столе лежит карта Таджикистана: восточную его часть составляет Памир, мощный горный узел, квадратом врезающийся в рубежи Китая, Индии и Афганистана, западную часть — страна, рассеченная снежными хребтами на ряд широтных речных долин с субтропическим климатом, с плодороднейшей лессовой почвой, отделенная от Афганистана извилистой лентой Пянджа. Эти две части Таджикистана разграничивает западный край Памирского нагорья, область древнего оледенения, гигантских глетчеров и снежных пиков, заброшенный на юг кусок Арктики, еще недавно лежавший на картах сплошным белым пятном.
Наклонившись над картой с карандашом в руке, Николай Петрович Горбунов рассказывает, раскрывает передо мной перспективы экспедиции, в которой мне как спецкору «Известий» предстоит принять участие.
Таджикистан, юго-восточная окраина нашего Союза, последним вошел в семью советских республик. В стране, освобожденной от двойного гнета — царизма и местных феодалов, разоренной войсками эмира бухарского, бандами Энвера и шайками басмачей, только семь лет тому назад, в 1926 году, собрался учредительный съезд Советов.