Я дрался на Т-34. Третья книга

^{Бой в Румынии}

Я наколотил много танков Румынии и Венгрии. Ночи короткие, не темные. Мы подошли к каналу и стоим. По другой стороне канала проходила дорога, по которой отходила немецкая колонна. На фоне неба я разглядел силуэт и по нему ударил. Один загорелся. Следующий за ним танк наскочил на него и задергался – начал искать, как ему обойти подбитый танк, развернуться, но не успел – вторым снарядом я его уничтожил. Преследование – это легкие бои.

В октябре сорок четвертого 170-я танковая бригада вышла к развилке шоссейных дорог, 4 км северо-восточнее Сентеш. Комбриг Чунихин вызвал меня к себе и лично поставил задачу: «Возьми свои шесть танков, роту автоматчиков и четыре орудия. За ночь выйди к переправе через реку Тисса, в районе Чонград, и захвати шоссейный и железнодорожный мосты». Для ориентировки сообщил, что с такой же задачей туда идет передовой отряд 181-й танковой бригады. После короткой подготовки передовой отряд растворился в ночной тьме.

Продвигались полевыми дорогами, прямиком полями, преодолевая ручьи и каналы. Шли по тылам противника, в кромешной осенней темноте, стараясь не обнаружить себя, не вступать в бой и не задержаться. Маршрут определяли по силуэтам отдельно стоящих домов в хуторах, деревень и посадок, сверяя его по карте, подсвечивая фонариком.

Остановились у одного добротного каменного дома. Не достучались – запуганные мадьяры не отвечали. По карте маршрут должен пересекать узкоколейную железную дорогу, а ее все не было. Я стал волноваться. Остановились. Вперед, в разведдозор, выслали лейтенанта Бикмулина с десантом автоматчиков. Ждем 15 минут – никаких известий. «Вперед!» – командую я. Идем на большой скорости и натыкаемся на танк Бикмулина. Сам он безмятежно спал на сиденье. Это взбесило всех. Коля Максимов вытащил из танка сонного Бикмулина, дал ему в ухо, выматерил: «Ты что делаешь, скотина?! Тебя зачем послали?!» Лейтенант только оправдывался: «Так я же вперед послал разведчиков Скляренко и Горбкова». – «Ладно, – сдерживая себя, сказал я, – не время сводить счеты. Разберемся. Вперед, все за мной!» Отряд на повышенных скоростях помчался к Тиссе на переправу. По пути забрали автоматчиков. Бикмулин шел в хвосте колонны. Вышли к железной и шоссейной дорогам на Чонград. Вскоре подошел передовой отряд 181-й танковой бригады в составе трех танков и взвода автоматчиков.

Танки вышли к соединению дорог. Автомобильная дорога шла по высокой насыпи вдоль Тиссы. Под углом к ней по такой же высокой насыпи подходила железная дорога. Примерно в пятистах метрах от реки обе дороги делали резкий поворот под девяносто градусов и шли к мостам параллельно в двухстах-трехстах метрах друг от друга, образуя как бы бутылочное горло, ограниченное высокими насыпями. В нем находилось небольшое болото, поросшее камышом, и стоял домик станционного смотрителя. Девяти танкам двух передовых отрядов было тесно. Они скучились, лишая себя маневра и даже мешая друг другу вести огонь. Мы с командиром передового отряда 181-й бригады вначале переругались, затем благоразумие взяло верх, и мы обсудили план совместных действий. Автоматчики привели железнодорожника с женой, которые пытались удрать из дома на другой берег. Мадьяр перепугался, от страха икал, размахивал руками и что-то лопотал. Не зная языка, трудно было его понять. Допрос прекратили. Подальше от греха, его с женой водворили обратно в дом.

После короткого раздумья я направил командира танка лейтенанта Алексашина на автомобильный мост разведать оборону, а если повезет, захватить его. Взводу Максимова приказал поддержать его огнем. Алексашин был человеком, способным на дерзкие действия. Для выполнения задачи нужен был именно такой офицер.

Брезжил рассвет. По долине реки Тисса поднимался туман. Он заволакивал мост и подступы к нему. Бодрила легкая утренняя прохлада. Танк Алексашина с трудом поднялся на крутую, высокую насыпь и на большой скорости пошел по узкому шоссе. Справа и слева простиралась пойма, заросшая деревьями и кустарниками. Тихо. Но при подходе к мосту противник обнаружил танк Алексашина и открыл сильный огонь. Один за другим взорвались перед танком и на броне осколочные снаряды. Чиркнув по башне, ушла в сторону болванка. Автоматчики прижались к броне и спасались от губительного огня за башней. Танк остановился, начал сдавать назад. Отстреливаясь под прикрытием огня танков Максимова, Алексашин с трудом отошел. Подтвердились данные разведки стрелкового корпуса – мост обороняли до пехотного батальона, 6 танков, 2 самоходных орудия, несколько зенитных и арт. батарей, а в 15 км северо-западнее в готовности стояли еще 15 танков.

Стало ясно, что без пехоты, артиллерии и авиации атаковать по узкой шоссейной дороге с высокой дамбой бессмысленно. Мы доложили обстановку и получили приказ оседлать железную и шоссейные дороги и не допустить подхода к Сентешу и выхода из него частей противника. По обоюдному согласию танки 181-й танковая бригады перекрыли железную дорогу и удерживали ее, а я растянул свои танки вдоль железной дороги и взял под обстрел шоссейную дорогу. Расчет оказался верным.

С утра все три бригады корпуса перешли в наступление. Завязались уличные бои. Поняв бессмысленность сопротивления, венгерские части провели перегруппировку и контратаковали в северо-западном направлении. Большая колонна тылов под прикрытием двух танков, а за ними и боевые части стали удирать из Сентеша по шоссе через мост на Чонград. Вот тут-то они и попали под огонь наших танков. Началась паника, давка, неразбериха. Подгоняемые страхом, машины пытались обогнать друг друга и прорваться на переправу, но попадали под огонь танков с фронта. Многие в ужасе останавливались и пытались развернуться обратно в Сентеш, но попадали под фланговый огонь, горели, разваливались на куски, скатывались на обочину, сваливались с насыпи и опрокидывались. Страх и паника докатились до войск в Сентеш. Отступление превратилось в бегство. Лавина БТР, автомашин, повозок накатывалась на передние машины. Началась давка. Все больше машин и повозок сваливалось или скатывалось с насыпи. Люди бросали машины и разбегались в разные стороны, спасаясь от огня танкистов. Мы рвали колонну на части. Фантастическое зрелище!

Полный разгром отходящего противника завершили главные силы корпуса. Ни один танк, ни одна машина или повозка до переправы не дошли. Все они остались в свалке на шоссе от Сентеш до переправы через р. Тисса. К исходу 8 октября город Сентеш был полностью освобожден и 18-й танковый корпус вплотную подошел к переправе у Чонград. В это время немцы взорвали оба моста. Вот этого я себе простить не могу до сих пор. Железнодорожный и шоссейный мосты через р. Тисса в районе Чонград имели большое стратегическое значение. Они открывали путь на Будапешт, к Дунаю, в глубь Венгрии. Наш 18-й танковый корпус и войска 53-й армии получили бы возможность выйти на оперативный простор. И трудно предположить, как бы развивались в дальнейшем боевые действия. Почему не взяли мост? Да слишком сильно был укреплен, подготовлен к взрыву, страшно было заскочить на мост и преодолеть его, когда он будет подорван и ты окажешься в реке или за ней один на один с врагом? Думаю, лучше было бы сковать противника с фронта, не проявляя слишком большой активности. Нарастить усилия на плацдарме. Создать специальный отряд, ударить ночью, внезапно, с тыла. Сбить и окружить охрану моста, захватить его и обезвредить. В этих условиях противник вряд ли бы решился на подрыв моста. Но… получилось так как получилось.

Утром подъехали комкор генерал-майор Говоруненко и начштаба корпуса полковник Белозёров с опергруппой. Страшная свалка подбитых и искореженных дымящихся машин, кладбище трупов людей и лошадей потрясли генерала. Более жуткого зрелища трудно представить. За этот бой я был представлен к званию Героя Советского Союза, однако присвоили мне его только в 1995 году.

Я после этой операции первый раз получил деньги за подбитые танки. Коля Максимов быстро нашел пролетку и утром рано, не позавтракав, мы поехали в Тимишоару. Через час пути мы въехали в город. Одна из первых вывесок, которую мы смогли прочесть, была «Ресторан». Остановили возницу, отправили его назад. Сами слезли. Заходим. В ресторане ни души, полумрак, столики, застеленные белыми скатертями. Садимся. Перед нами вырастает официант и дает нам меню на румынском языке. Мы показываем жестами: надо поесть. На смеси немецкого и русского объяснили, что хотим поесть. Он принес закуску, потом отбивную. Очень вкусно поели. Он спрашивает: «Кафе? Те?» Я Колю спрашиваю: «Ты кофе когда-нибудь пил?» – «Да». – «А я нет, только ячменный. Надо попробовать». Официант: «Кафе? Коньяк? Рум?» Во думаю, интересно, кофе с коньяком или с ромом. Как это так? Коля говорит, я с коньяком, а ты с ромом. Принесли нам чашки туда грамм по тридцать рома и коньяку налито. Кофе горячий, я как вдохнул, дыхание перехватило, я закашлялся. Вот, думаю, испортили хороший напиток. Выпили. Коля спрашивает: «Ты коньяк пил?» – «Ни разу». – «Я тоже». – «Давай? – «Давай». Мы подзываем официанта. Просим принести коньяк. Он приносит бутылку и по рюмочкам разливает. Коля берет у него из рук бутылку и разливает по фужерам. Запиваем уже другим кофе, что нам принесли. По второй – бутылки нет. Я говорю: «Ты ром пил?» – «Нет». – «Я тоже. Официант, ром!» В зал уже вышел повар в колпаке, посмотреть, что происходит. Выпили мы и рома. Расплатились, вышли из ресторана пьяные в дым. Прошли немного, и на перекрестке стоит наша регулировщица. Движения нет. Мы к ней, давай приставать, она от нас отбивается. Ее подружки, заслышав визг, выглянули из второго этажа и кричат: «Идите сюда, что вы к ней пристаете». Мы к ним. Заваливаемся. Говорим: «Так у нас деньги есть. Гуляем!» Дали им денег, чтобы они сходили в магазин. Но пока они ходили, мы уснули мертвым сном. Проснулись уже на другой день: «Где мы? Как сюда попали?» Девчонки нас на смех подняли: «Вот кавалеры, пришли, погуляли». Нам стыдно страшно. Мы по стакану чая выпили и смылись. Пошли по городу. Зашли в ателье. Я себе заказал шапки кубанки, Коля – тоже, и костюмы заказали. На следующий день все было готово. Потом идем, глядим, у подъезда стоит дамочка. Ну мы зашли, да так там и остались на два дня. Девчонка и мать, ею торговавшая. Денег у нас почти не осталось. Идем по улице. Коля хватает первую же попавшуюся лошадь под уздцы. Возница пытался сопротивляться, но Коля похлопал по кобуре пистолета, и тот успокоился. Сели, поехали. Подъехали к магазину. Взяли коробку вина, конфет кулек, пряников. Выкинули все оставшиеся деньги, но, видимо, мало. Продавец что-то закричал. Пришлось помахать перед его носом пистолетом, чтобы замолчал. Махнули в Ковачи. Колонна вытянута. Доложили комбригу, что прибыли. Устали мы страшно. Залезли в штабной автобус и уснули. Припасы тоже положили. Просыпаемся. Надо похмелиться, а остались только конфеты и пряники.

Надо сказать, для того, чтобы получить деньги, надо было доказать, что ты подбил, нужно, чтобы были очевидцы, подтвердили. Была специальная комиссия, которая, если не ленилась, ездила, проверяла. Например, самолет сбили, летчики себе припишут, зенитчики себе, пехота себе – все же стреляют. Как-то командир зенитной роты прибегает: «Василий Павлович, вы видели, что самолет сбили?!» – «Видел». – «Это мы сбили. Подпишите, что вы были очевидцем». В итоге выходило, что не один самолет сбили, а три-четыре. Когда закончилась война, у нас было приказано подвести итог боевых действий по всем операциям. Нарисовали карты, командир бригады провел совещание, в завершении которого выступил начальник штаба с докладом о потерях противника и своих. Считать наши потери было очень трудно. Сколько танков погибло, не всегда точно учитывали. А потери противника по нашим донесениям можно было посчитать спокойно. И вот тут начальник штаба говорит: «Если бы я брал все донесения командиров батальонов Брюхова, Саркесяна, Отрощенкова и Московченко, то войну бы мы закончили на полгода раньше, уничтожив всю немецкую армию. Поэтому я все их донесения делил пополам и отправлял в штаб корпуса». Думаю, что штаб корпуса все эти донесения делил пополам и отправлял в армию и так далее. Тогда, может быть, какая-то достоверность в них была. А как мы писали донесения за день: «Наступали там-то и там-то. Прошли столько-то километров, на таком-то фронте. Вышли на такой-то рубеж. Потери противника: столько-то танков (танки мы хорошо учитывали – за них деньги платят), минометы, орудия, личный состав – кто их считал? Никто. Ну, напишешь человек пятьдесят. А когда в обороне сидели. Стреляли и стреляли: «Ну, пиши два орудия и один миномет»…

Вообще, с немцами тяжело воевать. У меня к ним не было ненависти, просто это был противник, которого надо уничтожать. С пленными я не воевал, не расстреливал, а собирал и отправлял в тыл. Вот, например, был такой случай в Венгрии, под Будапештом, числа 25 или 26 декабря 1944 года. Мой батальон (я с конца 1944 года уже командовал батальоном) оторвался от основных сил бригады километров на двадцать и вышел к Вертеш-Боглар, перерезав дорогу на Будапешт. Остановились в рощице на высотке, а под нами в лощинке, примерно в километре, небольшой населенный пункт и дорога, по которой шла колонна противника, а в ней я насчитал шестьдесят три танка. Ввязываться со своими пятнадцатью танками в бой было бессмысленно. Я доложил командиру бригады. Тот приказал остановиться и наблюдать, а сам вызвал на них авиацию, которая их раскромсала возле Бичке.

А мы остались в этой рощице. Пока стояли, на нас наскочили три немецких связиста, тянувших провод. Их скрутили. Пытались с ними говорить – никто немецкий язык не знает. В воронку посадили, поставили автоматчика, чтобы не убежали. Потом смотрим, а против движения колонны едет «Опель-Адмирал» – машина классная, видать, начальники едут. Они свернули с дороги и, решив срезать или просто заплутав, поехали левее этой рощицы, где мы стояли, по полевой дороге. Я вскакиваю на танк, хватаю автомат и механику кричу: «Давай наперерез!» Он рванул и точно перехватил машину. Я выскакиваю из танка, даю очередь по мотору. Машина остановилась. Офицеры, что в ней сидели, и водитель остолбенели. Я автомат на них наставил и командую: «Вег». Вылезают четыре лоботряса – три офицера и водитель. Я: «Хенде-хох!» Они руки подняли. Один вдруг бросился бежать по ходу движения машины. Я за ним, решив, что с остальными наши сами справятся, но те даже не шевельнулись. Вдруг он поворачивается и бежит обратно. Ага, думаю, испугался, засранец. Он подбегает к машине, хватает из нее портфель и бежит в другую сторону, к той колонне, что по дороге прошла. Я за ним. На бегу стреляю в него – не попал. Вторая очередь – тоже мимо. Это только в кино быстро попадают, а в жизни – нет. А тем более на бегу из ППШ. Третья очередь, и автомат заклинило – утыкание патрона. Я начинаю передергивать затвор. Он понял, что что-то случилось, повернулся, видя, что я колупаюсь с автоматом, достает парабеллум и стреляет. Мимо! Теперь уже я от него бегу к машине, а он за мной. Повезло – я еще раз передергиваю затвор, и автомат застрочил. Тогда поворачиваюсь – он еще не остановился и бежит на меня – и даю длинную очередь. Немец как будто на стену наскочил и упал. Подошел поближе, для уверенности еще очередь дал. Забрал у него портфель, часы, парабеллум. У меня самого было два пистолета на поясе и за пазухой, но почему-то я не догадался ими воспользоваться, когда автомат заклинило. Посмотрел в портфель – там какие-то карты. Еще подумал, что, наверное, это что-то важное, раз немец вернулся к машине их забрать. Подцепили эту машину тросом к танку. Водителя – за руль. Лоботрясов – в машину. Связистов немецких и трех автоматчиков – на танк, и приказал двигаться в штаб бригады. Оказалась, что в портфеле была карта контрудара в районе города Секешфехервар, утвержденная фюрером. Вот как этот эпизод описывается в книге Сергея Матвеевича Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» (М.: Воениздат, 1989):