Я дрался на Т-34. Третья книга
Шрифт:
– Ладно, действуй решительнее!
– Есть! – облегченно вздохнул комполка. Минут через 40 он вновь докладывал: – Товарищ генерал! Противник силой до полка пехоты при поддержке 15 танков контратаковал. Полк с боями отошел на исходный рубеж, с трудом отбиваемся.
Тут генерал дал волю своим чувствам и в конце прокричал:
– Негодяи! Я выезжаю и на месте разберусь!
Майор был явно расстроен. И тут же приказал готовить пехоту и танки к атаке. Вскоре на «Виллисе» подкатил генерал, в распахнутой шинели и папахе набекрень. Не выслушав доклада, командир полка ехидно спросил:
– Где твои воронки и бешеный обстрел?
– Кругом вас, – обведя рукой, показал на окрестности майор. И, как по заказу, противник произвел огневой налет. Мощные взрывы потрясли землю,
– Хватит дурить и втирать мне очки. Поднимай полк, и вперед, – приказал комдив.
– Есть! – глухо ответил комполка и подал сигнал атаки. Пехота поднялась. Жиденькая цепь во главе с командирами батарей, рот и взводов с негромким криком «Ура!» пошла в атаку. Танки, на ходу обогнав пехоту, устремились к роще. Подпустив атакующих на дальность прямого выстрела, артиллерия, танки и пехота противника открыли ураганный огонь. Вот тогда грозный генерал почувствовал силу огня противника. Забившись в траншею, оставленную пехотой, он изредка высовывал голову и наблюдал, как идет атака. Не дойдя до обороны противника, понеся большие потери, пехота залегла. Остановились танки и самоходные установки. Загорелся впереди идущий танк. Весь экипаж погиб. Вспыхнули две самоходки. Под огнем врага отходили автоматчики, вынося на плащ-палатках тяжелораненых. Большие потери понес стрелковый полк. Молодой майор стоял в оцепенении, мертвенно-бледный, наблюдая, как по дурости комдива гибнут остатки дорогого ему полка. Он рисковал жизнью, обманывая генерала, ради сохранения жизни своих людей, заранее зная исход боя. Счастливая случайность спасала остатки полка и танкового батальона от полного истребления. Перейди противник в контратаку, несдобровать бы и ретивому комдиву. Но враг был уже не тот. Он тоже вымотался и избегал активных боевых действий. Атака захлебнулась в самом ее начале. Не дожидаясь отхода полка, генерал вылез из траншеи, сел в подскочивший «Виллис» и умчался, не попрощавшись даже с комполка.
– Вот так, капитан, – проводив комдива взглядом, горько промолвил майор. – Я хотел спасти людей. Не получилось.
Темнота покрыла весь ужас и позор бесславной атаки по прихоти самодура. Ночью подсчитали потери, вынесли и похоронили убитых, отправили в тыл раненых. Комполка приказал подать ужин. На стол легла нехитрая снедь. Подняли солдатские кружки с водкой, и майор глухо, с болью в сердце, произнес: «За невинно и бесславно погибших. И пусть они кровавой памятью будут на совести того, кто не внял голосу разума, посылая их на верную и бессмысленную смерть!» Все молча выпили.
Закончил я войну в Австрии… Мой батальон остановился у перекрестка дорог, 1 км юго-восточнее Штрасс. Я развернул танки в линию фронтом на запад, перекрывая шоссе на Энс. Экипажи разлеглись, кто на танке, кто на земле – блаженствуют. Подъехала кухня. Офицеры на поляне расстелили скатерть, на которую поставили закуску и откуда-то появившийся ром. Под крики «Ура!» сдвинули кружки.
Штаб бригады с батальоном автоматчиков, 3-м танковым батальоном и тылами расположились в районе Шпремберг.
Вечером радист моего батальона по радио поймал сообщение о капитуляции фашистской Германии. Доложил мне. Я сообщил комбригу. Полковник Чунихин ответил: «Не знаю. Жди официального сообщения. Не расслабляйся. Усиль бдительность. Поддерживай порядок». Всю ночь с 8 на 9 мая бригада провела в ожидании, в приподнятом настроении. По дорогам с запада на восток, с юга на север и обратно возвращались в родные края толпы людей разных национальностей – узники концлагерей, угнанные в неволю беженцы.
Я устроился в доме, на первом этаже которого было кафе, а на втором – жилое помещение сбежавшего с семьей хозяина. Утром проснулся, открыл настежь окно, сел на подоконник. Красота! Горы, цветущие яблони, ярко зеленые поля озимых, солнце. Для меня, как для сельского жителя, это было как бальзам на душу. И так мне грустно стало! Война закончилась, а что же дальше?! Чем же заниматься?! Понятно, что армия будет сокращается. Есть шанс попасть под это сокращение. Тогда что? Хорошо, среднее образование есть, могу поступить в институт. В какой? Можно в институт физкультуры податься – я физически развит,
в футбол играю очень прилично, на лыжах бегаю отлично… Вот в таких раздумьях меня застал визит заместителя командира бригады майора Новикова. Я его встретил. Он спрашивает:– Вася, что ты хмурый?
– Чему мне радоваться? Война закончилась. Я что умею? Марш совершить, оборону построить, в атаку людей повести. За годы войны у меня никаких неясных вопросов не было. А что сейчас впереди? Куда податься?
Он посмотрел на меня искоса и говорит:
– Я тебя не понимаю. Ты жив остался, остальное все приложится! Ты останешься в армии, пойдешь в Академию. Перспектива у тебя очень хорошая.
– Так-то оно так. А может, уволиться?
– Да ты что?! В таком возрасте командир батальона, и задумал увольняться?! А кто же будет служить! Ни в коем случае!
– Хорошо. Я подумаю.
Видимо, он рассказал о нашем разговоре Чунихину. Комбриг приехал на следующее утро:
– Вася, я слышал, что ты сильно загрустил.
– Мне не ясно, что делать дальше, чем заняться.
– Найдешь чем заняться. Давай, не грусти! Тебе же только 21 год, ты уже командир батальона. Ты самый молодой командир батальона в нашей бригаде и в нашем корпусе. Ком-кому, а тебе сам бог велел в армии оставаться и служить. Никто тебя никогда не уволит, если ты сам не будешь кочевряжиться, умолять и просить. Ты пойдешь еще в Академию, у тебя очень большая перспектива. Единственное, что я прошу, выброси всю мишуру из головы, наводи порядок в батальоне. Учись командовать им в мирное время. Это тебе пригодится, когда ты после Академии пойдешь на полковое звено.
Кривов Георгий Николаевич
Не то мы делаем, упускаем преимущество наше…
Перед войной мы жили недалеко от Ташкента. В полдень 22 июня мы услышали по радио сообщение о том, что началась война. Мы, мальчишки, рванули в военкомат, но нам отказали, сказав, что мы не достигли призывного возраста. Так что конец сорок первого и начало сорок второго года я работал на эвакуированном из Москвы самолетостроительном заводе сначала учеником токаря, а потом токарем.
Летом 1942 года в возрасте семнадцати с половиной лет меня приняли в Харьковское танковое училище, эвакуированное в Черчик. Сначала я прошел мандатную и медицинскую комиссии. «Хочешь быть танкистом?» – спрашивает медик. «Хочу». – «Здоров». Потом были экзамены, тоже довольно формальные. Некоторые по сорок ошибок в диктанте сделали, но их приняли.
Первое время в училище было тяжело. Спали мало: не успел лечь, а уже кричат: «Подъем!». Уставали ужасно, но я выдержал. После семи месяцев обучения мне присвоили звание лейтенанта и в составе роты послали в Нижний Тагил за танками.
Вот там мы наголодались! В училище-то хорошо кормили, а тут мизерная тыловая норма. Что-то нам удавалось купить на базаре, но все равно было очень трудно. Что меня удивило, так это скорость, с какой собирались танки. За нашим экипажем закрепили бронекоробку, на ней еще катков не было. Посмотрели, как идет сборка, и пошли на обед. Через час возвращаемся – нет нашей коробки! С трудом нашли. Она уже на катках, к ней уже башню краном подводят. Мальчишка внизу под танком бандажи резиновые прикручивает. Каждый день двадцать пять танков ставят на платформу!
Собрали наш танк, я, как командир, получил часы, перочинный ножик, шелковый платочек для фильтрации топлива, и поехали на фронт.
Экипаж у меня был четыре человека. Механик-водитель, Крюков Григорий Иванович, был на десять лет старше. Он перед войной работал шофером и уже успел повоевать под Ленинградом. Был ранен. Он прекрасно чувствовал танк. Я считаю, что только благодаря ему мы уцелели в первых боях. Стрелок-радист, Тихомиров Николай Николаевич, тоже старше меня, крестьянский мужичок, слов говорил мало, всегда мерз, всегда в шинели. Я считал, что, когда в бой идешь, никаких шинелей – только гимнастерка и брюки. Да и портупеи чтобы не было, а то висли и на ней… Он так в шинели, бедненький, и погиб.