Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

— «Особист» у вас в полку был? Его боялись?

— «Особист», конечно, был. Пожилой такой дядька. Тихий, спокойный, такой простой. Совершенно его не боялись. Он к летчикам очень хорошо относился. Он нашу работу понимал. И мы тоже его работу понимали. Ну, а когда люди друг друга понимают, жить легче.

Помню, у меня уже вылетов 30 было. Он меня отзы­вает в сторонку: «Иван Иваныч, ты же уже опытный, у командования полка на хорошем счету... Ты там посмот­ри повнимательнее, кто в бою уклоняется, кто еще че­го... Если такое заметишь, шепни мне потихоньку...» —

«Конечно, — говорю, — как только, так сразу...» Смот­рим друг на дружку и смеемся... Потому, что и я пре­красно понимаю, что мужику надо отчитаться «по меро­приятию», и он прекрасно понимает, что я «стучать» не буду. Разошлись глубоко довольные друг другом. Всем все понятно.

Кстати, наш «особист» и не дал замполиту на меня дело раздуть. Вначале замполит на меня комполка по­стоянно жаловался, но тот ему сказал, что Кожемяко, он из детдома, поэтому и неуправляемый — говорит, что хочет. Перевоспитывать же меня нет у комполка ни времени, ни особого желания. Тогда замполит уже совсем разошелся и пошел к «особисту», что, мол, уже пора бы и нашим «компетентным» органам поин­тересоваться, откуда у лейтенанта Кожемяко появи­лись сомнения в необходимости партийного руково­дства в Вооруженных силах? Как я уже сказал, наш «особист» был мужик простой, и, видимо, поэтому он особо над «поставленной задачей» не раздумывал: «Пошел на х..!» (Мне это потом рассказали.) На этом все его «расследование» и закончилось. Ну, а с «осо­бистом» связываться замполит не рискнул, себе доро­же выйдет. В общем, побился наш замполит в эту «стену», а потом, когда в корпусе началась серьезная реорганизация, комполка под благовидным предлогом от него и избавился, перевели замполита куда-то в другую часть.

—Допустим, кто-то из летчиков написал донос «особистам» — каккнему отнеслись бы товарищи?

—Его бы презирали. С ним бы в бой никто не поле­тел. Просто отказывались бы, и все. А дальше комполка от «стукача» бы избавился. Зачем в полку летчик, с ко­торым никто не летает?

— Непонятно мне: вот вы заявили, что с зампо­литом не полетите, а разве комполка не мог вам приказать с ним лететь?

— Ну, приказал бы, а я бы не подчинился.

— А разве за неподчинение приказу комполка не мог вас отдать под трибунал?

— Теоретически мог. Но на практике бы комполка не стал бы с этим связываться. Трибунал сразу бы раз­бирательство начал, почему опытный боевой летчик не подчинился приказу? И что бы они выяснили? Я бы за­явил, что наш замполит слабак и трус, лететь с таким — верная смерть и подмога немцам, а остальные летчики это бы подтвердили (мы же друг за друга горой стоя­ли). Осудили бы меня или нет, еще неизвестно, а ком­полка огреб бы «по полной». Должность уж точно бы по­терял, а оно ему надо? Легче и проще замполита на боевые задания не ставить.

— Били ли морду техникам за плохую подготов-куквылету?

— Это еще зачем? Если я взлечу, а самолет заба­рахлит, и на земле выяснят, что в этом техник вино­ват, — ему трибунал. Техник это прекрасно знает и луч­ше лишний час не поспит, но самолет подготовит к вы­лету как надо.

— Могли летчик дать другому по башке за пло­хие поступки в бою—типа, товарища бросил, стру­сил и т. п.?

— Это запросто. И по башке дать, и заявить, что «я с тобой, б...ть, больше не полечу!» Вот как я замполи­ту. Но вообще у нас в полку таких случаев больше не было.

— На ваш взгляд, когда мы окончательно завое­вали господство в воздухе?

— К концу 1943 года. Именно с этого времени мы в воздухе творили, что хотели. Если нам надо было бомбить, то бомбили, все разносили. Если наглухо надо было закрыть район от немецких ударных ма­шин, то закрывали, хрен кто пролезет. Реально люф­тваффе уже ничем нам помешать не могло — не было у них для этого сил, хотя тяжелые бои еще продолжа­лись.

— Чем мы обеспечили это господство? Пре­взошли немцев числом, мастерством или «боль­шой кровью»?

— Все было. И летчики опыт набрали, мастерство приобрели. Знали, на что и как надо надавить, чтобы у немцев слабина выперла. И числом превзошли. И кровь была. Большая. А как же? Войны без крови не бывает.

— Страх на войне — чего вы боялись больше всего?

— Ничего не боялись! Я, например, ничего не боял­ся. Ни смерти, ни плена, ни калекой остаться. Пока это­го нет, то чего об этом думать?

— Хорошо, а в бою чего боялись?

— Увидеть противника позже, чем он тебя.

— Насколько для наших летчиков-истребителей была характерна «мессеробоязнь»?

— Это было явление довольно распространенное, до самого конца войны. Все молодые летчики через «мессеробоязнь» проходили. Это нормально. «Мессер» чересчур серьезный противник, чтобы им пренебре­гать. Внезапной атаки «мессера» нельзя не бояться. С опытом это проходило.

— Из вашего рассказа у меня сложилось впе­чатление, что «як» был истребителем специально для охраны Ил-2. То есть если бы мы в таких коли­чествах не делали Ил-2, то скорее всего, мы бы и не делали в такихколичествах«яки». Насколько, на ваш взгляд, моемнениеправильно?

— Я думаю точно так же. «Яки» делались именно как дополнение к Ил-2.

Мое мнение такое: «яки» — Як-7Б, Як-1 и Як-9 — были средними истребителями. Верхний предел сред­него уровня — нет особых недостатков, но и нет особых достоинств. Ну не хватало у «яка» «тяги»! Слабачок. Но!.. Будучи во всем средним истребителем, «як» был чертовски хорош в «непосредственном прикрытии» ударных машин, а в прикрытии именно Ил-2 «як» вооб­ще был королем.

Лучше «яков» «илы» никто прикрыть не мог, в этой ипостаси даже Ла-5 «яку» уступал. Ил-2 и «яки» взаимно дополняли друг друга: они — меч, мы — щит. Ведь как только «мессера» ни пытались зайти на наши штурмови­ки — и сверху, и снизу, и справа, и слева, «раздергива­ли» нас как могли, но каждый раз мы успевали их встре­тить раньше, чем они сумеют зайти в атаку. В этой бе­готне вокруг ударных машин «як» был вне конкуренции.

— То есть можно сказать, что выпуск «яков» оп­ределялся не какими-то особыми симпатиями к конструктору Яковлеву, а простым расчетом — сколько-то там «яков» на сколько-то там «илов»?

— Ну да. Где-то один «як» на два «ила». Вот как у нас было в корпусе: одна истребительная авиадивизия на «яках» — на две штурмовые авиадивизии на Ил-2. И если бы не «илы», то думаю, что наша промышлен­ность выпускала бы что-нибудь другое, а не «яки». Или выпускали бы «яки», но не в таких количествах.

— У меня сложилось впечатление, что в наших истребительных полках количество сбитых немец­ких самолетов было каким-то второстепенным по­казателем. Я прав?