Я — эбонитовая палочка

Я тогда понял, что скоро перестану ходить.

Даже, помню, испытал мрачную радость: перестану ходить, а там и умру, всем легче будет. А отец — отец пожалеет тогда и вернется.

Мама часто ревела за стенкой, в большой комнате.

Реабилитационной группы в то время не было. А если и была, то лишь в проекте. К нам периодически заходила педиатр из районной поликлиники, немолодая усталая женщина, выписывала обезболивающее, витамины, какие-то лекарства.

Как-то, посмотрев на меня, лежащего бледным трупом на кровати, она отвела маму в прихожую и на клочке бумажки записала ей телефон. Только он на пенсии, предупредила она, одеваясь. Может и отказать.

Так в моей жизни появился Виктор Валерьевич Усомский.

Ему было семьдесят четыре. Он ходил с палочкой, мягко подшаркивая. Тонкие усики. Живые глаза. Твердый голос. И костюм. Всегда. Непременно.

Я его сначала невзлюбил.

С моими ногами он сразу стал обращаться бесцеремонно — мял, сгибал, выворачивал, колол. Я извивался и кричал от боли. Я бы, наверное, подрался с ним, если бы мама не придерживала меня по его просьбе. Все мои удары доставались ей.

"Не, это мы переборем, — уверенно говорил он, вдавливая пальцы мне в бедра. — Переборем, перенастроим. Летящей походки, конечно, не обещаю…"

"А з-зачем, з-зачем тогда? — плевался я. — Я же все р-равно б-буду урод!"

"А затем, — наклонялся он ко мне, — что ноги в человеке еще не все. Не главное. Главное здесь и здесь".

Ладонь его невесомо прикасалась к моим груди и голове.

"А х-ходить?"

"Важно, — говорил он, — чтобы ты хотел ходить. И мог. И ног своих не стеснялся. Каждый человек, Коля, живет двумя жизнями. Да-да. Есть жизнь тела. Пришел-ушел. Съел-выпил. Она, по сути своей, скучна и однообразна. Не без приятных моментов, но все-таки… А без внутренней жизни, жизни души и разума она еще и бессмысленна".

"И че… чт-то?" — вздыхал я.

"А то, что тебе необходимо растить в себе этот смысл. Учиться думать. Учиться жить для чего-то. Тогда все внешние неудобства будут преодолимы. Или же вовсе окажутся не существенны. Вот ты читать любишь?"

И Виктор Валерьевич опять мял мои ноги, а я кричал.

"Н-нет! Н-не знаю!"

"И зря, — он обтирал потный мой лоб вафельным полотенцем. — Очень зря. Книга — это мостик. Мечта. Мудрость. Логика. Она все дает. Детективы читал когда-нибудь?"

В руке его возникала и взмахивала серыми страницами книжка в мягкой обложке. "Убийство в Восточном экспрессе" — золотились буквы.

"С-сказки… П-про Урфина Д-джуса…"

"Ну, сказки тоже хорошо, — кивал Виктор Валерьевич, подставлял стул к изголовью, садился, располагая палочку между колен. — Давай вместе почитаем. И разберем. Просто неинтересно, когда бездумно. — Он подбирался и начинал: — "Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени…" — И тут же отвлекался: — Итак, пять часов. Важно это? Не знаю. Но на всякий случай запомним. "Ранним морозным утром…"

С тех пор я люблю представлять события своей жизни как главы или главки какого-нибудь детективного романа.

Мне нравится разбирать их на составные части, на побудительные движения, на эмоциональные порывы, нравится видеть отдаленную взаимосвязь. Нравится смотреть на все, как на загадку, требующую участия.

В какой-то мере я этим живу.

Это ведь обо мне: "Народу опять было — не продохнуть. Я встал за низеньким, лысеющим мужчиной…"

Поезд постоянно подтормаживал. Тетка облизывала ярко-красные губы розовым языком.

Что я знаю о зомби? — думал я. О классических? Немного, собственно. Жрут людей. Разлагаются. Медлительны. Никакого сходства с попытавшимся сбить меня мужчиной.

Что еще? Немота. Кровожадность. Все не то.

Вот я стою, стал мысленно реконструировать я ситуацию. Сергей — от меня справа. Краем глаза уже видится наплывающее сзади синее пятно. Потом — толчок. Это Сергей сбивает меня с траектории зомбибега.

Если бы не он, смел бы меня бегун на рельсы. И сам бы, скорее всего, упал.

Дальше… Дальше я уже лежу, и бегун, видимо, тоже сидит-лежит, каким-то образом остановленный, оглушенный и пришибленный.

— Площадь Восстания.

Ч-черт! Чуть не ухватил!

Клацнули двери. Затолкались, застучали каблуками. Пахнуло одеколоном. Кто-то обмахнул мое лицо букетом цветов.

Итак, общее… Что же общее?

Зомби идет за живым. Так. Попадись на пути его преграда, он так и будет биться в нее, чувствуя впереди добычу.

А мужчина этот — он тоже бежал ко мне, сломя голову. Если предположить, что старушки в вагоне как раз о нем говорили, то он действительно мало кого замечал. Обезумел? Действовал инстинктивно? Как зомби? Ему надо было добраться до меня любой ценой?

А ведь горячо.

То есть, получается, некая зашоренность, безразличие ко всему, что отлично от цели, и роднит. Вполне логично тогда. Но возникает вопрос: почему он бежал ко мне? Что он хотел от меня?

Я чуть присел, расслабляя правую ногу.

Определенно была здесь взаимосвязь с сидением на барьере. Дурак буду, если нет.

Может ли все это быть розыгрыш?

Сильно сомневаюсь. Вообще — смысл неясен. Розыгрыш какой-то ни о чем получается. И по времени опять же… Никто что-то не подскакивает, не объявляет: "Улыбнитесь! Вас снимает скрытая камера!"

С потоком на переходе совсем тонко. Это надо было сотни две людей подговорить, да время рассчитать, да какую-то синхронность отрепетировать. А реши я не закрывать глаза? Или открой невовремя? Ой-нет, погодите-погодите, Николай, мы еще не совсем готовы?

В общем, бред.

Я придвинулся ближе к дверям. Нахальная тетка вышла на Восстания, сразу вроде и свободнее стало. Вспышками пронеслись лампы.

— Чернышевская.

Ну вот, следующая — моя.

Часами я не пользуюсь. От часов у меня тянет кисть. Через день хоть на стенку лезь. Хорошо, время можно просто посмотреть в мобильнике.

Итак, девять пятьдесят две.

Я повертел телефон и спрятал его во внутренний кармашек куртки. Застегнулся. Девять пятьдесят. С передышками в офис я доберусь к половине одиннадцатого. Это в лучшем случае. По нынешним ногам — к без двадцати, к без пятнадцати. Крику будет…

"Ты, Николай, безответственный, неисполнительный, попросту плохой человек. И ваши ноги вас не спасают. Не в ногах дело, ты понимаешь? В голове".

Я представил покрывающуюся пятнами Светлану Григорьевну и вздрогнул.