Я — эбонитовая палочка

— Площадь Ленина. Финляндский вокзал.

Что ж, на выход.

В коленях похрустывало. Короткий зал станции тянулся и тянулся, отмечая мой ход порциями скользящих меж пилонами пассажиров. В резиновый поручень эскалатора я вцепился уже на последнем издыхании. Вверх!

Так, необходимо посидеть. Обязательно. Страшно подумать, что там с икрами. Небольшой массаж, отдых, попробовать хоть чуть-чуть расслабить…

Я заковылял в здание вокзала. Извините, Светлана Григорьевна, пять минут. Вон и скамейка у стены. Уф-ф!

Я закачался на сиденьи, оглаживая ноги — от коленей к ступням, от коленей… Милицейский наряд, косясь, прошел мимо. Черные куртки. Короткие автоматы.

— М-мы с-сидели на барьере, — шептал я икрам какую-то на ходу приходящую в голову лабуду, — м-мы забыли о к-карьере, словно где-то в к-кавалерии, м-мы седло п-по росту меряли.

Допустим, думал я, что и зомби, и пассажиры в переходе — вещи одного порядка. Реакция на меня. Розыгрыш отметем. Гипноз… Гипноз тоже. Тогда реакция пассажиров — правильная, а у зомби, получается, излишняя. Или же вовсе остаточная.

А вывод? Я фыркнул. Вывод: я притягиваю людей.

То есть, раньше не притягивал. Так явно, скажем, не притягивал. А теперь — пожалуйста. Правда, с чего бы так по-разному? Нет, может быть, может быть. Только все равно не верится. И разумное зерно в моем неверии есть: случай, в общем-то, единичный. Необходимо подтверждение. Лучше два-три. Вдруг я губу раскатываю, а люди, проходя, просто думали: рассмотрим-ка мы придурка, сидящего на барьере, поближе?

Хотя тоже, конечно, так себе теория.

Я зажмурился. Вспомнить что-нибудь хорошее… А что вспомнить? Кроме Феодосии в памяти как-то… Ну, вот елка новогодняя была…

— Молодой человек.

Меня легонько стукнули по плечу.

Я открыл глаза. Сдвинув кепи на затылок, передо мной стоял милиционер из только что прошедшего наряда. Веснушчатый, нос картофелиной. На ремешке на запястьи висела дубинка. Неужели я его притянул?

— Д-да?

Милиционер козырнул:

— Документы ваши, пожалуйста.

— С-сейчас.

Я похлопал себя по карманам. Телефон справа, портмоне… ага, портмоне слева. Интересно, подумал, может так быть, что на новогоднюю елку только представители власти реагируют, а на Феодосию — вообще все?

— В-вот, — я подал паспорт.

— Вы нарочно заикаитесь? — спросил милиционер, щурясь.

— Н-нет. Д-дэцепэ.

— А-а…

Мой паспорт повертелся в чужих пальцах, распахнулся на разделе регистрации и был смущенно возвращен. Милиционер козырнул снова:

— Извините. Все в порядке.

— Н-ничего.

С икрами было глухо. Если только вечером отпарю…

Я встал. Триста метров по почти прямой, в сущности, ерунда. Во всяком случае, ноги пока управляемые.

Шаг. Еще шаг. Конечно, начинаю немного заваливаться. Зато кто-то сердобольный придерживает дверь на выходе.

— С-спасибо.

Город пах бензином и сдобой. Газетный киоск на углу тонул в махровом печатном многоцветьи. Глянец бил по глазам. Парочки прогуливались по площади.

Шаг, еще шаг.

Я работаю аудитором. Правда, невыездным. Фирма маленькая, но с репутацией и приличным портфелем клиентов. Здесь, на улице Комсомола, у нас крохотный офис в две комнатки на шесть человек.

Я люблю работать с цифрами. И мне кажется, я очень хорошо к этому приспособлен. Видимо, это своеобразная компенсация моим ногам. А еще мне нравится, когда из хитросплетения чисел возникает строгая, четкая картина. Доходы. Расходы. Прибыль. Иногда я и вовсе чувствую себя Эркюлем Пуаро. От бухгалтерии.

Звучит, как генерал от инфантерии, да?

Маршрутное такси, взвизгнув тормозами, остановилось передо мной, клацнула дверь, выдавились пассажиры. Тоже, наверное, можно подумать, что я их притянул…

Я заторопился. Первый дом. Второй. Черная дверь в торце третьего. Ф-фух!

— П-привет, Р-рита.

Я ввалился в прихожую. Опустился на низкий пуфик. Зеркальная створка гардероба отразила мое лицо — гримаса страдальца, бледный лоб.

— Здравствуйте, Николай Викторович.

Рита, как всегда, робела.

Она сидела за миниатюрной конторкой и мне с пуфика были видны лишь ее темные волосы, собранные на затылке в скромный хвостик.

Рита была и секретарем, и делопроизводителем, и даже просто фирменным подай-принеси.

Нашей начальнице, Светлане Григорьевне, она приходилась какой-то совсем уж дальней родственницей, в офис была взята по блату и душевной доброте (хотя я бы, наверное, удавился от такого счастья) и часто выступала у нас в роли безответной девочки-для-битья.

А мальчиком-для-битья был я.

Светлана Григорьевна — женщина полная, нерастраченных форм — характер имела взрывной, раздражительный и не любила, когда кто-нибудь ей перечил. Стоило произнести что-то не в тон или в момент ненастроения попасть ей на глаза — все, в твой адрес уже несутся громы и молнии, мат-перемат, бессмысленные обвинения в предательстве и вредительстве и пожелания сгореть, раствориться, расшибить башку, выпрыгнуть с десятого этажа или покончить с собой еще каким-нибудь экзотическим способом.

И боже вас упаси возражать.

Светлана Григорьевна вставала тогда в позу Хрущева на ассамблее ООН, лицо ее шло пятнами — кровь приливала к жирной шее и тряским щекам, носок левой ноги отбивал боевой ритм, глаза сверкали и ввинчивались, кулак возносился — и неважно кто там был рядом, клиенты, сотрудники, случайные люди — яд ее летел в несчастного и жалил, и жалил, голова-сердце, голова-сердце-печень, пока она не выдыхалась.

Я-то быстро просек, что при первых признаках священного начальственного безумия лучше всего уткнуться носом в пол и ждать окончания бури не прекословя.