Я есть, Ты есть, Он есть

Он подошёл к ней. Сел на ручку кресла. Посмотрел в её глаза проникающим взглядом. Лена увидела, как тяжело пульсирует жилка на шее. Шея — не молодая. Примятая.

Кровь пополам с водкой. Сердце устало, но качает. Он сел рядом, чтобы сердце получше качало. Не так тяжко.

— Ты мне поможешь? — спросил он. — Не дашь подохнуть?

— Не дам. Я умею. Я поддержу.

Он поверил и успокоился.

Потом они ушли врозь. Она — раньше. Он — через десять минут.

Лена вошла в ванную. Зажгла свет. И увидела себя в зеркале. Она была красивая. Этого не могло быть, но это было.

Андрей любил её рисовать. Овал лица — треугольником, с высокими скулами. И большие зеленые глаза. Кошка. Глаза преувеличивал. А щеки преуменьшал И сейчас в гостиничном зеркале Лена увидела преувеличенные глаза и овал треугольником. Горе что-то добавило. Присмуглило. Подсушило. Но осенний лист тоже красив. И его тоже можно поставить в вазу, украсить жилище. Жизнь продолжается.

Вошёл Елисеев. Едва разделся и сразу грохнулся.

— От тебя воняет алкоголем, — сказала Лена.

— Ну и что теперь с этим делать? Лечь на другую кровать?

— Нет, — сказала она. — Останься.

Они лежали рядом и слушали тишину.

— Ты никогда не говорил о своей жене, — А зачем о ней говорить?

— Но она же существует…

— Естественно.

— А какая она?

Он помолчал. Потом сказал нехотя:

— Высокая. Сутулая. Это оттого, что у неё всегда была большая грудь. Она стеснялась. И сутулилась.

— Ты её любил?

— Не помню. Наверное…

— У вас есть дети?

— Нет.

— А постель?

— Нет.

— А какая её роль?

— Мёртвый якорь.

— Что это значит?

— Это якорь, который болтается возле парохода и цепляется за дно. Он не держит. Но корабль не может отойти далеко. Не может уйти в далёкие воды.

Его корабль болтается у причала, как баржа. Среди арбузных корок и спущенных гальюнов.

— А зачем тебе такая жизнь?

— Я не должен быть счастлив. Иначе я не смогу останавливать мгновения. Или остановлю не те. Счастливый человек не имеет зрения. Он имеет, конечно. Но другое.

— Это ты все придумал, чтобы оправдать своё пьянство и блядство. Можно серьёзно работать и серьёзно жить.

— Можно. Но у меня не получается. И у тебя не получается.

— Мой муж умер.

— Я об этом и говорю. Твой муж серьёзно работал и серьёзно жил, и это скоро кончилось. Когда все спрессовано, то надолго не хватает. Надо, чтобы было разбавлено говном.

— Ты же говорил, что хочешь быть мне еврейским мужем…

— Хочу. Но вряд ли получится. Я пьянь.

— Пей.

— Я бабник.

— Это плохо. Мы будем ссориться. Я буду бороться.

— Я пошляк.

— Но любят и с этим. Ты только будь, будь…

Он навис над ней и смотрел сверху.

— Ты правда любишь меня?

— Не знаю. Ты проник в меня. Я теперь не я, а мы. Я стала красивая.

— Ты красивая. С этим надо что-то делать…

— А что с этим делать?

Они обнялись. Его губы были тёплые, а внутренняя часть — прохладная. От этого Тепла и прохлады сердце подступало к горлу, мешало дышать.

Лена заснула в его объятиях. Ей снился океан, в который садилось солнце. Лена улыбалась во сне. И выражение лиц у обоих было одинаковым.

В последний день съёмок они не расставались. Лена и Елисеев уже ничего не скрывали, хотя и не демонстрировали. Каждый делал своё дело. Лена клеила бакенбарды, укрепляла их лаком. Елисеев останавливал мгновения, но дальше, чем на метр, от Лены не отходил. А если отходил дальше, то начинал оглядываться. Лена поднимала голову и ловила его взгляд, как ловят конец верёвки.

В гостиницу отправились пешком. Захотелось прогуляться. Елисеев нёс её сундучок с гримом и морщился.

Болел палец.

Впереди шла и яростно ссорилась молодая пара, девчонка и парень лет по семнадцати. Может, по двадцати.

На нем были круглая спортивная шапочка и тяжёлые ботинки горнолыжника. На ней — чёрная бархатная шляпка «ретро». Такие носили в тридцатые годы. Девчонка что-то выговаривала, вытягивая руки к самому его лицу.

Парень вдруг остановился и снял ботинки. И пошёл в одних носках по мокрому снегу, держа ботинки в опущенной руке.

— Антон! — взвизгнула девушка. — Надень ботинки! — Но он шёл, как смертник. Остановить его было невозможно. Только убить.

— Ну и черт с тобой! — Девушка перебежала на другую сторону улицы.

Парень продолжал путь в одних носках, и по его спине было заметно, что он не отменит своего решения. Это была его форма протеста.

— Антон… — тихо окликнула Лена.

Он обернулся. Его лицо выражало недоумение.

— Надень ботинки, — тихо попросила Лена.

Антон не понимал: откуда взялись эти люди, откуда они знают его имя и почему вмешиваются в его жизнь.

Он шевельнул губами — то ли оправдывался, то ли проклинал…

Лена и Елисеев прошли мимо. Обернулись. Снова подбежала девушка, тянула пальцы к его лицу. Он стоял босой, ослепший от протеста. Они не могли помириться, потому что были молоды. Они хотели развернуть жизнь в свою сторону, а она не разворачивалась. Торчала углами.

Тогда Антон бросает вызов: если жизнь с ним не считается, то и он не будет считаться с ней. И — босиком по снегу. Кто кого.

Лена неторопливо складывала свой чемодан. Неторопливо размышляла. В Москве можно будет повторить иркутскую схему: он войдёт в её дом со своей дорожной сумкой и её чемоданом. Поставит вещи в прихожей. Снимет плащ. И они отправятся на кухню пить кофе. Потому что без кофе трудно начинать день. Потом можно будет лечь и просто заснуть — перелёт был утомительным. А потом отправиться на работу. Правда, у него есть жена, мёртвый якорь. Но мёртвому не место среди живого.

Мёртвое надо хоронить. Их корабль выйдет в чистые воды для того, чтобы серьёзно работать и серьёзно жить.

Елисеев стоял перед зеркалом, брился и смотрел на своё лицо. Он себе не нравился. Смотрел и думал: «Неужели ЭТО можно любить?»

* * *

Погода в Москве была та же, что и в Иркутске. Мокрый снег. Хотя странно: где Москва, а где Иркутск…

Елисеев вошёл в свой дом и первым делом направился в туалет.

Он не снял обуви, и после него остались следы, как от гусениц. Грязный снег мгновенно таял на полу, превращаясь в чёрные лужицы. Вышла жена. Увидела лужи на полу, но промолчала. Какой смысл говорить, когда поздно. Когда дело уже сделано. Теперь надо взять тряпку и вытереть. Или его заставить взять тряпку и вытереть после себя. Елисеев стоял и мочился. В моче была кровь.