Я играл в футбол с пеленок. Книга о Владимире Казаченке

Мотя. Вставная глава

В семидесятые-восьмидесятые «Зенит» существовал благодаря всего нескольким людям. Это в первую очередь генеральный директор завода ЛОМО Михаил Панфилович Панфилов и его заместитель Евгений Альфонсович Вершинский. А третьим в этом ряду я бы поставил легендарного нашего администратора Матвея Соломоновича Юдковича. Это был человек уникального обаяния, влюбленный в футбол и готовый на все для футболистов.

Он был незаурядным рассказчиком и очень интересным собеседником. Это, кстати, журналистский миф, что в команде Юдковича звали Дедом. Это прозвище придумали именно журналисты. А футболисты всех поколений до последнего дня звали его Мотей, и ему это очень нравилось.

Работал он в «Зените» очень долго, мне, да и многим футболистам, казалось, что он был в нем всегда. Был до меня; я закончил, а он продолжал работать в клубе, словом, он его олицетворение. Был Мотя человеком разноплановым. Веселым, добрым, но мог и разозлиться, вспылить. Администратором он был талантливейшим, влюбленным в свое дело, а другие в этой профессии не приживаются. Матвей жил работой, жил «Зенитом», жил проблемами ребят. Банально звучит, но все мы были ему как родные дети. Никакого преувеличения в этом нет. Сейчас уже многие не понимают в полной мере, что это за должность такая – администратор футбольной команды.

В советское время именно администратор был первым лицом клуба. Поездка на матч в другой город: авиабилеты, отель – все на нем, это понятно. Но и врач для тещи футболиста – тоже его забота, детский садик для ребенка, билет в кино на премьерный показ – это все он. Матвей мог все.

В те времена, куда бы ты ни зашел, в фешенебельную гостиницу или непрезентабельную, всегда висела табличка «Мест нет». Я до сих пор уверен, что эти таблички тогда прибивали на века. Администратор футбольной команды обязан был разрешить эту проблему. Матвей умел это делать как никто.

Матвей Юдкович, Юрий Морозов и Герман Зонин в школе «Смена».

Дефицит был всеобщий. А если чего-то нет, но футболисту нужно, это ведь скажется на игре! Мотя умел преодолевать все эти барьеры. Он был коммуникабельным, обожал общение, хотя и был вечно занят. Шарму ему добавляло необычайное внешнее сходство со знаменитым артистом Ростиславом Пляттом. В связи с этим постоянно возникали разные истории. В те годы мы в Москву ездили на матчи «Красной стрелой». И однажды идем всей командой по перрону и видим стоящего в окружении друзей Плятта. Все мы дружно загалдели: «Мотя, подойди». Подвели Матвея к Плятту. Народный артист и сам поразился необычайному внешнему сходству, хотя, как мне показалось, появление двойника его не обрадовало. Матвей этим сходством иногда пользовался. Ему вообще был присущ артистизм. Я думаю, он был артистом не хуже Плятта, только нашел себя в иной сфере. Жизнелюбие, чувство юмора били у него через край. С годами понимаю, что он, отлично зная все тогдашние трудности жизни футболиста, всегда входил в положение каждого из нас… Мы вот не всегда входили в его положение, но Мотя все это терпел. Действительно, он был нам как отец. Бегали к нему по любому вопросу.

Все тренеры, сменявшие друг друга в «Зените», работали с ним и боялись с ним расстаться. Тем более что спортсмены – люди суеверные. Артем Григорьевич Фальян, например, на всех выездах требовал люкс в гостинице и… чтоб номер был только 8! И у Моти он всегда жил в люксе под номером 8. Мотя звонил заранее в гостиницы, договаривался, там с люкса отдирали табличку, вешали требуемую восьмерку, потом снова меняли.

Помогал он безотказно и тем, кто давно в команде, и тем, кто вчера приехал и еще неизвестно, насколько здесь задержится. И в возрасте за семьдесят он оставался молодым по духу человеком. Мотей его переставали называть и начинали величать по батюшке, когда приходило время выдачи формы. Форму тогда выдавали раз в год, была она товаром дефицитным даже в командах высшей лиги…

И вот недели за две до дня Х футболисты начинали: «Матвей Соломонович, может, вам портфельчик поднести?» – или еще какие-то шуточки отпускать в этом духе. Дня за два до раздачи формы у Моти портилось настроение. Он понимал, что ему предстоит титанический труд. Мотя не был склонен к ведению гроссбухов, но вел, куда денешься? Почерк у него был своеобразный. В его администраторский талмуд все записывал наш оператор Женя Дубов, Мотя писанины не любил. Жене он диктовал, знал все наперечет, держал все в памяти, но мог и свериться с записями. Мотя делал пометки на настольном календаре. Я мог подделать любой каллиграфический почерк, а вот Мотины каракули – с трудом. Как-то вечером зашел я в Мотин кабинет на базе (мы с ним дружили, и ключ от кабинета он мне давал), долго изучал его обрывочные записи, почерк…

И написал на листке календаря следующим днем: «Выдать Казаку бутсы». Очень старался почерк подделать, хотелось мне друга разыграть. Утром приезжает Мотя, я захожу к нему, сижу жду. Вижу – прочитал. Задумался, перевернул несколько листков назад, размышляет. И происходит у нас такой диалог:

– Мотя, ты не собираешься исполнять обещанное?

– Да что я тебе обещал?!

– Ну как же, мы с тобой договаривались, ты обещал бутсы мне выдать, записал даже, помню, на сегодня.

– Да когда это было???

– Да вот, помнишь…

– Да с какой стати я должен выдавать тебе бутсы?!

– Ты же сам написал! Почерк твой?

– Мой…

Матвей громко кричит: «Дубов, иди сюда, неси мои талмуды!» Дубов приносит гроссбухи, изучал их Мотя часа два. Матвей уже склонялся выдать бутсы, но его пугало, что ребята увидят, что происходит, начнутся вопросы: может, всем дают… Мотя был человеком слова, завернул бутсы в какой-то пакет, принес мне: «Кому-нибудь скажешь – убью!» Я спрятал пакет в шкаф, решив вечером ему вернуть эти злосчастные бутсы. Но до вечера они у меня не долежали. Часа через два прибегает Матвей: «Я все проверил, ну не должен я тебе бутсы выдавать, все ты получил, что положено!» Пришлось покаяться и все ему вернуть.

А на ту шутку он ничуть не обиделся, хохотал долго. Сам любил кого-нибудь разыграть.

Вспоминается еще один случай – в самолете. Мотя расположился в кресле сзади меня и уснул. Стюардесса ходит все время около нас и поглядывает на него. Я говорю:

– Девушка, что вы ходите, мешаете спать? Это же Ростислав Абрамович Плятт!

Девушка на шутку с отчеством ни малейшего внимания не обратила, радостно отвечает:

– Да вот и я вижу – сам Плятт, не знаю только, что бы ему приятного сделать.

«Обучаю» девушку, зная Мотины слабости:

– Принесите ему чашечку кофе, пирожков горячих.

Через пару минут все это ставят перед проснувшимся и недоумевающим Мотей. Причем, судя по приятному запаху, это не тот кофе, что пассажирам подают. Тот доволен, но подвох чувствует и посматривает на меня.

Я ему шепотом говорю:

– Ты, главное, рот не раскрывай.

Ну, этого Мотя не мог. Понял он все быстро и принялся заигрывать со стюардессой:

– Вот, привязался к этим шалопаям-футболистам, решил с ними в Ленинград прилететь. Тем более что у меня там два творческих вечера….

Стюардесса сообразила, нам тоже принесли хорошего кофе. Хуже стало, когда пилоты попросили у народного артиста автограф. Пришлось мне подделывать, взял грех на душу. Сам «Плятт» был в шоке, когда у трапа его встречала черная «волга» – летчики вызвали для народного артиста. Отступать было некуда.

В самолетах – а летали-то мы постоянно – Мотя засыпал мгновенно. Я ему даже иногда завидовал. В начале семидесятых летали на Ан-10, а там толком и кабины-то не было, пилоты сидели практически вместе с пассажирами. Вот они вышли покурить (тогда это разрешалось), и слышу, один другому говорит: «Сегодня повезло, шума моторов не слышно. Мужик один в первых рядах храпом все заглушает». Пригляделись – Мотя! Он и стоя мог спать. А мог и не спать, если обстановка требовала. Как-то в Донецке была нелетная погода, рейс всё откладывали, он провел в аэропорту трое суток! И в итоге сумел организовать дело так, что рейс из Симферополя залетел за нами в Донецк. Я его звал в гостиницу отдохнуть, а он отвечал: «Вернемся домой – отосплюсь!»