Я ищу детство

Благостно улыбаясь, к нам входит Костя Сигалаев. За ним идёт Степан Авданин. Костя садится за парту, Авданин — напротив него, на стул. Оба они, кажется, немного навеселе.

— Вот, — говорит Костя, показывая на Алёну, — отличница. Профессором будет. А это парнишка с нашего подъезда, над нами живёт.

— Знаю я этого парнишку, — басит Авданин, — стекло в котельной на прошлой неделе футбольным мячом разбил.

Я краснею.

— Это не он разбил, — сверкнув глазами, вступается за меня Алёна, — это Генка Частухин разбил.

Алёна видела, как мы играли в футбол около котельной. Октябрь ударил по мячу, попал в меня, мяч отскочил — и в окно котельной. «Авторство» за разбитое стекло явно спорное. Но мы, естественно, не стали спорить, кто больше виноват, а мгновенно смылись.

— Да его уже вставили, — успокаивает Авданин принципиальную Алёну. — Подумаешь, стекло — ерунда. Надо же где-то ребятишкам футбол гонять.

— Надо, надо, — великодушно соглашается Костя, — как же без футбола? Без футбола нельзя.

— А стекло — чепуха, — морщится Авданин, — одно разбили — другое вставили.

Авданин настроен сегодня что-то очень уж миролюбиво. По-видимому, они с Костей где-то хорошо выпили, но посчитали, что мало, и теперь пришли домой к Сигалаевым добавить. В таких замечательных обстоятельствах вспоминать о такой мелочи, как стекло, конечно, нет никакого смысла, несолидно. Но я-то прекрасно знаю Авданина. Сегодня, находясь в приятном расположении духа, он мне простил стекло, а завтра или послезавтра обязательно придёт к нам домой и потребует с отца или у мамы трёшку за футбольные «успехи» сына.

Но опасения мои не подтверждаются.

— Генка Частухин стекло вставил, — рассказывает Авданин Косте. — Я Евдокима позвал и говорю: что же ты пострела своего распустил? Стекло государственное кокнул и был таков… Ну, Евдоким, конечно, Генке подзатыльник. Тот является и говорит: дайте замазки и гвоздей, а стекло я сам куплю. Отпустил я ему сто граммов оконной замазки и пяток гвоздей — он и вставил. Сам разбил, сам вставил.

— Вот видишь! — торжественно поворачивается ко мне справедливая Алёна.

Авданин и Костя милостиво смотрят на меня, как бы разрешая мне и в будущем бить все стёкла, какие я сочту необходимым разбить, но при этом я должен помнить и о том, что все новые стёкла взамен старых, разбитых, придётся вставлять мне самому.

Я молча делаю вид, что всё понял и благодарю взрослых за радужные перспективы, которые они передо мной открыли. А в голове невольно рождается мысль: молодец Генка, что пошёл и вставил без лишних слов стекло. Если у меня будет ещё такой случай, я тоже пойду и вставлю. Без лишних слов.

И Алёна молодец, думаю я. Как она заступилась за меня, а? Девчонка, а не побоялась с взрослыми спорить. И мне обязательно надо будет за кого-нибудь из наших пацанов перед взрослыми заступиться.

Авданин и Костя удовлетворённо обмениваются взглядами. Они очень довольны и сами собой, и проведённой с молодёжью воспитательной работой.

— Вот ежели бы все жильцы так поступали, — поднимает указательный палец Авданин. — Чего сломал, сам исправил. Например, плохое настроение, дверью хлопнул — она с петель и слетела. Бывает? Бывает. Настроение — штука хитрая, дело понятное. А зачем к Авданину бежать — Авданин, я с тёщей поругался, навесь дверь обратно! Пошёл в магазин, купил болтов, сам взял молоток — и дверь на месте. А возьми электричество? Пробки перегорели — рысью к Авданину. Что такое? Авданин, поставь пробки. А им красная цена сорок копеек. Пошёл в лавку на рынок, купил пяток и жги хоть каждый день. Только сам меняй, дело нехитрое. Нет, все бегут к Авданину — дай, сделай, помоги. А у меня на сегодняшний день от жильцов сорок семь заявок на слесарные работы, шестьдесят четыре на столярные. А где плинтусы взять, где кронштейны найти? У нас каждая мелочь на учёте, каждая щепка в дело идёт. Социализм — это что такое? Это учёт. Так нас товарищ Ленин учит. А они всё идут и идут — Авданин, дай того, Авданин, дай сего. А у Авданина шесть корпусов на руках, тридцать четыре подъезда, триста пятьдесят квартир. Шуточное дело?

Управляющий нашими домами Степан Авданин — очень колоритная фигура. Это весьма прижимистый и в чём-то даже чересчур скуповатый хозяин. У него всегда всё подсчитано, всё записано в инвентарных книгах, всё прикинуто на весах, всё учтено в уме и на бумаге, всё рассортировано и надёжно спрятано в подвалах шести корпусов, находящихся под его коммунальной командой. Ежедневно вращаясь в круговороте постоянных жалоб и просьб от жильцов, в хороводе мелких аварий и крупных поломок, в гигантской карусели непрерывных ремонтов, нарушений, исправлений, водопроводных авралов и канализационных трагедий, Авданин ежеминутно последними словами клянёт строителей наших домов, сдавших все шесть корпусов с шестью миллионами, по его мнению, недоделок (хотя главным строителем, главным прорабом строительства наших домов был он сам, Авданин, и, может быть, именно по этой причине ему так хорошо и известно точное число недоделок).

Жуткие проклятия посылает Авданин и в адрес главных виновников всех своих злоключений — авторов этого чудовищного замысла («метода народной стройки»), хотя одним из авторов крамольного замысла является его лучший друг Костя Сигалаев.

Со слов Авданина (из его каждодневных прений с жильцами во дворах всех шести корпусов) явствует, что на строительство наших домов было отпущено ровно вполовину меньше кирпичей, чем это требовалось по элементарным правилам каждой нормальной стройки, на две трети меньше цемента, чем этого требовалось, на три четверти меньше извёстки, на четыре пятых — краски, на пять шестых — пиломатериалов, на шесть седьмых — кровельного железа, а замков, шпингалетов, кронштейнов, плинтусов и всяких там задвижек ему, Авданину, вообще никто не отпускал, всё это якобы достал он сам, на свои собственные, кровные деньги.

И поэтому никаких разговоров о внеочередных ремонтах, починках, исправлениях и доделках он и слышать не хочет, так как некому и нечем ремонтировать, исправлять и доделывать — нет ни средств, ни материалов, ни людей.

Осаждаемый с утра до ночи жалобщиками, заявителями, требователями, просителями, а то и просто откровенными вымогателями, Авданин всегда держится до последнего «окопа». Только тогда, когда его берёт за горло кто-нибудь из очень настырных наших жильцов, он со вздохом берёт из сейфа ключи, отмыкает тайные двери в одном из своих подвалов и почти со слезами выдаёт требуемое.

Во всех же остальных случаях он бьёт просителей цифрами. Шесть корпусов. Тридцать четыре подъезда. Триста пятьдесят квартир (и в каждой, понимаешь ли, ванна стоит, плита стоит, унитаз, пёс бы его драл, стоит). Полторы тысячи окон. Три тысячи дверей. Шесть тысяч шпингалетов!

А он, Авданин, один. Один!

Так какого же рожна вам, граждане ответственные съёмщики, надо? Ремонт?! А может, вам в кухне пальму поставить? А может, стены в туалете японским шёлком обтянуть?

Долговязый и носатый, Авданин всегда смотрит с высоты своего роста на жильцов наших домов с недоумением и обидой, как бы говоря: «Ну что вам от меня надо? Ну, почему вы, граждане проживающие, хотите лишить меня последнего здоровья, которое я и так на семь восьмых потерял на строительстве домов, в которых вы сейчас худо ли, бедно ли, но всё-таки живёте?»

С утра до ночи Авданин ходит между нашими корпусами с прорабской полевой сумкой — планшеткой в руках. Постоянно недовольный вид, откинутая назад голова и прямая спина до смешного делает его похожим на единицу. «Я один, я один! — молча вещает Авданин своей вытянутой в длину сухощавой фигурой во всех шести дворах наших корпусов. — Я один, а вы хотите лишить меня всех моих коммунальных запасов, накопленных с таким трудом? Вы хотите, чтобы я, единственный страж общих интересов, бросил все эти богатства в ненасытную пасть прожорливого чудовища под названием «Постоянный и непрерывный индивидуальный ремонт»? Нет, дорогие граждане, вам меня не сломить, я не согнусь под ураганом ваших усталых просьб и письменных прошений. Вас много, а я один, и поэтому будьте любезны выстроиться по ранжиру (то есть согласно датам поданных заявлений) и спокойно дожидаться своей очереди».