Я из огненной деревни…

Партизаны 425-го партизанского полка, когда им сообщили связные, что в Городце всех людей загнали в несколько хат и собираются жечь, бросились туда. Партизаны уже знали, сколько немцев и полицаев, где посты: «и потому не надо было рассредотачиваться по деревне». А командовал батальоном как раз местный житель Платон Максимович Цагельников. «Немцев — кого убили, кто удрал». Прибежали к тем хатам с заколоченными окнами, дверьми. Люди сначала боялись откликаться. А вдруг всё еще немцы, полицаи в Городце, может, их это голоса…

Тогда спасли, спаслись. Но, уже испытав такое, жители Городца по второй тревоге сразу перебрались в лес.

«…Живем там, — продолжает свой рассказ Мария Гавриловна Ковалева, — в Городец же ходим бульбу копать. Взять что-нибудь, хлеба испечь. Хаты ж стояли. На жерновах где-то намелешь и придешь ночью в Городец, испечешь и — ношу назад, в лес. Ну, и так вот… Тут одного изловили:

— Где люди?

— Где ж люди — в лесу.

Он и привел туда. Ну, как привел, они давай брать баб. Некоторые поутекали, а некоторых — побрали. Ну и в Городец. И Замошье, и Гуту, и Селибу, и беженцев. Беж€нцы тут смоленские и всякие… А мой хозяин утек, и я утекла. Ну, утекла, в болоте посидели… И, словом, немцы дали коня сестре моей и — иди. Она привела детей в хату мою. Еще одни там были… И немцы говорят:

— Езжайте, забирайте одежу.

Все ж ведь там, одежа там пооставалась, только детей забрали, коров пригнали в Городец. А они, наши, кричат… Раева эта:

— Лени-ик, иди домой! И я тоже выхожу.

— Ну, вот, Манька, — говорит моя сестра, — поедем домой, мы в хате уже, печь истопила, детям картошки напекла, детей спать уложила.

Ну, мы едем, одежу взвалили, едем. Ага, холодно было: на покрова, осень. Ну, и мы едем домой, сейчас, как выезжаем — тут уже люди стоят. Людей вывели уже. Тех, что заперты были: побрали их, привезли, раньше, чем нас, тех людей. Как только мы подъехали, они нашего коня забрали — и сюда, во двор, к хозяину. А нас — в этот табун. А моя сестра:

— Ай, пан, а киндеры? Киндеры, а боже ж мой, а где мои киндеры?!.

А они в хате. Подводит ее к нам, к нашей хате:

— Быстро, быстро!

Немец так. А женщина, что ездила по одежу, это, кричит… Четверо или пятеро у нее было детей. Она кричит:

— Ма-а-ама, веди детей!

Мать ее вывела детей — она из хаты, и моя сестра в хату, а сестрины дети на печи спят. И он прикрыл дверь и повел нас.

Вопрос: — А сестра осталась в хате, с детьми?

— Ага. И еще некоторые женщины остались в хате. Ну, ладно. Прогнали в конец села. Сюда вот, как едешь, во, из Быхова, где теперь остановка, сюда пригнали. Сейчас пригнали, ну, и тут поставили. Поставили, ну, и стой тут. Боже ж мой, дети кричат. Ага. Они пошли на другую сторону улицы и сейчас — раз, выстрел. А эти дети: „а-а-а-а!“ — кричат. Дак одна смоленская баба — четверо детей — дак она говорит:

— Деточки, чего вы кричите, помучуть немного, постращають и пустють.

Ну, тут и мы уже, мы уже тут канителимся:

— А бабочки, а любочки, а что делать, куда погонят?

— Никуда не погонят, — заявляет полицейский, — По_ убиваем, попалим. Все вам!

Ну, и тут, во, они еще раз выстрелили. Через выстрел эти люди стали уже канителиться. Они сейчас заворачивают:

— Ком, рус, ком, ком, ком в хату!

Вогнали нас сюда, в хату эту. Там, правда, в этой хате, пола не было. Тогда, как бомбежка была, дак выдирали полы, этот пол и все это. Думали: „Поедем в лес и отсидимся, а война кончится, дак приедем, дак хоть землянку какую из тех досок сделать“. Пола там не было. Ну, и нас — сюда. И очередь — р-р-р-р!.. Из пулемета в двери. Кого убили, кого ранили. Дверь заколачивают и поджигают дом этот.

Там один говорит:

— Тетка Манька, ходи, во тутка светится. Ямка такая, картошку ссыпали.

— Светится! Дай-ка мы будем драть эту землю.

А я уже ранена. Мне уже некуда. Вся вот так в крови. Босая. Покрова, снежок уже, босая и вся уже вот так в крови, голая ж! А боже ж мой! Давай мы так колупать, давай. Темновато тут было — сумерки.

— Лезь, чего не лезешь!

Я полезла. Вылезла. И он за мной. Дак я уже как вылезла, поползла в ямки — там когда-то кирпич делали. Дак я ямками и там на огород, там — двор, я — туда. Боже ж мой — собака!.. Ну, раз собака — я на огород и поползком, поползком… Стожок стоял — я под этот стожок рачком. И уже у меня все… Во тут вырвало кусок, и теперь рана есть та. Ну, и лежу, думаю… Лежу и вдруг слышу — пулемет катится: тр-тр-тр! И немцы. Думаю, ну все. Оттуда вылезла, а тут помирать уже буду. Я слышу, кричит Мархвочка та:

— Лю-ди! Идите домо-ой, паны-ы зовут!

Вопрос: — Это они заставили кричать?

— Заставили. Взяли и повели. И приказали: „Зови всех людей!“ И она кричит:

— Люди! Идите домой, паны зовут!..»

На это дело, чтоб лучше загнать, выманить из лесу, затравить людей, у зверья были и свои собаки — полицейские. Их люди так и прозвали — «бобиками».

Рассказывает Вольга Павловна Громовичиз Клинников Докшицкого района Витебской области:

«… Мы все собрались и поехали в лес. В лесу сидели там. Тогда понаехали эти немцы. Тут один был полицейский из нашей деревни. Двое было их. Сейчас они прискочили… Знали, где мы схоронились.

Прискочили:

— Езжайте домой, вас никто трогать не будет. Не сидите в лесу. Они вас трогать не будут, только те будут убивать семьи, которые в партизанах. А этих никого не будут убивать.

Это Харченок был, Кастусь, он помер уже… Войнич Макар был. Это они нас агитировали, чтобы мы домой приехали. Если бы мы в лесу были, то, може, и остались бы. Но они от нас не отстали, пока мы домой не собрались.

Приехали мы домой, а тут уже немцы наехали в нашу деревню. Тут уже у нас было двое в партизанах. Дак сразу их семьи забрали. А нас это не трогали еще.

Сидят девчата, собравшись, на улице. Тут пришел „народник“ [49] и спрашивает:

— Тут Сушко Юлия есть?

Никто ничего — молчат. Тогда она сама говорит:

— Есть.

— Ах, это вы?

— Я.

Так она сама. Ихних погнали родителей, дак она не хотела одна оставаться.

49

Так иронически называли власовцев.

— Выходи!

А тогда еще спрашивает:

— А Сушко Зося?

— Есть.

Девки уже большие. Всю они ночку пересидели в том Дворе, а вот раненько, часов в пять, гонят их. Как раз около нашей хаты, сюда, на луг. А там гумно стояло. Как Раз мамин родной брат забран был. Мама моя, как только увидела — так вся и обомлела.

— Мамочка, — говорю я, — нам всем так будет. Ну что ж, поубивают — ничего не сделаешь. Гады нашли, то побьют уже…

Повели их туда, где постройка стояла, загнали в ту постройку. Сначала убили их, а потом запалили эту постройку. Из автомата. Только три раза провели.