Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР

В поездах пахло карболкой (они борются с инфекцией). Проводник вам с порога купе из громадного чайника с длинным горлом наливает горький зеленый чай. На станциях китайцы выходят на платформу и делают физзарядку. Мух и крыс они уже переловили.

Все китайцы, по велению Мао Цзэдуна, одеты в темно-синие спецовки, женщины в штанах

Китайская еда ужасна, я притворялся, что ее ем (тихонько выплевывал в ладонь и потом складывал в карман, в носовой платок). Население тощее, болеет глистными извазиями. Попадает паразит из воды - вода всюду грязная, богата отбросами, стоячая (реки многоводны, и в низины сбрасывают воду). А медицина во время нашей поездки еще была в стадии организации, если не считать народной китайской медицины с ее очковтирательскими шаманскими иглоукалываниями и бесконечными снадобьями (конечно, среди них могут оказаться и ценные средства).

В США я побывал уже четыре раза: в первый раз в качестве делегата на V Всемирный конгресс по внутренней медицине в 1958 году и далее через каждые два года, то есть 1960, 1962 и 1964 годах - как представитель Института терапии, в составе групп по обмену учеными по кардиологии, предусмотренному специальной конвенцией между СССР и США. Ответные поездки американских кардиологов в СССР состоялись также через каждые два года - в 1959, 1961, 1963 годах. Таким образом, хотя эти поездки были кратковременными - две недели каждая - я имел возможность познакомиться с Америкой и даже привыкнуть к ней. Это слово «привыкнуть» особенно уместно тогда, когда идет речь о новых, необычных условиях жизни. Таковыми мне показались условия жизни американцев в первый раз; в четвертый раз я ходил по улицам Нью-Йорка «как у себя дома». Мне даже стало казаться, что этот город прост, доступен и, что бы там о нем ни писали, начиная с Максима Горького («Город желтого дьявола») и до последних наших журналистов, в нем вполне можно жить и, вероятно, работать, - там все работают, и, по крайней мере, если судить по моей специальности, работают отлично.

Общие первые впечатления о стране: грандиозные масштабы, большие пространства, деятельный народ, богатство, общедоступный комфорт, любезность и простота в обращении, масса автомобилей, все хорошо одеты.

Грандиозные масштабы, большие пространства, деятельный народ, богатство, общедоступный комфорт

Конечно, позже, по мере знакомства с Америкой, возникают и критические суждения о ней, среди них особенно размеры контрастов в социально-экономической жизни и несчастная проблема негров.

Первая поездка в 1958 году на конгресс в Филадельфии пала на апрель - начало мая. Нас было трое, кроме меня - П. Е. Лукомский и З. В. Янушкевичюс [250] . Самолет, тогда еще не реактивный, доставил нас из Парижа в Нью-Йорк за 12 часов.

В аэропорту, еще в самолете, объявили, что русских встречает представитель госдепартамента. Это оказался переводчик Даллеса и Эйзенхауэра, русский по происхождению и мой тезка по имени-отчеству, А. Л. Логофет. Фамилия греческая, он православный, окончил до революции Петербургский университет по историко-филологическому факультету. Во время Временного правительства Логофет был послан по какому-то делу в Канаду, в связи с приходом к власти большевиков решил не возвращаться сразу домой, а подождать, что будет дальше. И вот это «дальше»: скитался по разным странам Европы и Америки; впрочем, он нам неохотно рассказывал об этом периоде своей биографии, и нам неясно, кем и где он был в эти годы. Последние десять лет он живет в Вашингтоне и служит - в качестве кого точно, нам также осталось неясным. «Я американский гражданин, но люблю свою родину, Россию», - сказал он как-то в вагоне первого класса в экспрессе «Филадельфия - Вашингтон», все недолгие часы поездки декламируя стихи Апухтина (он наизусть знал и многих других наших поэтов, часть которых мы, русские профессора, даже и не читали, за исключением выученных в школе отдельных стихотворений Фета, Майкова).

250

Янушкевичюс Зигмас Ипполитович (1911 -?) - советский терапевт, академик АМН СССР и АН Литовской ССР (1968). С 1953 года - директор Каунасского медицинского института и заведующий кафедрой госпитальной терапии. НИИ физиологии и патологии сердечно-сосудистой системы в Каунасе получил его имя.

Логофет нам сразу заявил, что госдепартамент поручил ему передать приветствие советским делегатам; он сказал, кроме того, что он надеется быть нам полезным как гид и переводчик. Кстати, все трое мы плохо владели в ту пору английским, и переводчик, да еще представитель власти незнакомой страны, нам был, действительно, полезен. Он же и устроил таможенные и другие формальности.

Перед нашим отбытием из Москвы мы послали в нашу часть Организации Объединенных Наций телеграмму Ф. Ф. Талызину [251] , бывшему тогда советником по культуре (или что-то в этом роде), и Н. Н. Кипшидзе [252] , работавшему в качестве врача при нашем представительстве; мы рассчитывали, что они нас встретят. Оказалось, телеграммы не дошли. Из аэропорта мы позвонили им с помощью Логофета и - хотя это было по тамошнему времени раннее утро - они прикатили на машине. Мы вскоре же сели в самолет, отправлявшийся в Филадельфию, где нас уже встретили, как и многочисленных других делегатов конгресса, его устроители.

251

Талызин Ф. Ф. (1903-1976) - член-корреспондент АМН СССР, ректор I МОЛМИ с 1952 по 1955 год, советник по вопросам медицины в представительстве СССР при ООН.

252

Сын Н. А. Кипшидзе, см. ссылку 201.

В Филадельфии нас, как и других приезжих, устроили в новом отеле «Шератон»; там же проходил и конгресс.

Появление мое на трибуне было встречено аплодисментами

На следующий день, с утра, открылся конгресс, и одним из первых - согласно программе - выступал и я с докладом «о некоторых новых данных по проблеме инфаркта миокарда».

Появление мое на трибуне было встречено аплодисментами. Очевидно, понравился сам факт, что на конгресс в США прибыл из Советской России докладчик (тогда это было редкостью). Я сделал свое сообщение на английском языке; были даны очень удачные слайды (к чему так привыкли участники конференций за рубежом). Под конец я извинился «for my bad English». По окончании мне сильно хлопали - настолько, что мне пришлось привстать с места и раскланяться, что вновь сопровождалось «бурными аплодисментами».

В самом начале доклада на конгресс явился из Бостона Пол Уайт [253]– самый уважаемый кардиолог в США. В перерыве нас с Полом Уайтом и президентом конгресса (профессором Миллером из Филадельфии) окружили корреспонденты, нас снимали и в заключение повлекли в какую-то комнату выступать по радио. Мне предложили говорить по-русски, но фразу за фразой переводил (достаточно точно) какой-то репортер. В кулуарах ко мне подходили, жали руки, говорили, какой прекрасный доклад я сделал и т. д. и т. п.

253

Уайт Пол Дадли (1886-1973) - знаменитый американский терапевт-кардиолог и общественный деятель.

На следующий день в филадельфийских газетах были специальные заметки о докладе русского делегата, а через несколько дней в газете для врачей «Medical News» (12 мая 1958 года) доклад был напечатан почти целиком с весьма положительными примечаниями. Ретроспективно могу сказать, что с этого моего выступления родилась моя «международная репутация» как советского ученого-кардиолога. Кстати, в этом докладе говорилось, во-первых, об экспериментальном инфаркте миокарда, вызываемом при сочетании кормления кроликов холестерином и бега их в тредбане, во-вторых, о толковании инфарктной электрокардиограммы с биохимической точки зрения, в-третьих, о затяжных формах инфаркта.

Два моих спутника также участвовали в повестке конгресса - П. Е. Лукомский был членом «круглого стола» по поводу лечебного значения антикоагулянтов (я еще боялся, как он выйдет из положения, если начнутся вопросы, но таковых было очень мало), а Янушкявичюс сделал доклад о классификации баллистокардиограмм - метод, к тому времени уже переставший интересовать американцев (а позже и нас).

Во время конгресса я был приглашен на заседание Правления общества (я тогда был включен в так называемый национальный комитет, то есть орган, состоящий из представителей входящих в данное международное общество стран. Позже я был избран членом основного руководящего органа, по-нашему, президиума правления, но так до сих пор в этом качестве реально и не фигурировал, так как в дальнейшем мне не удавалось бывать на конгрессах данного общества - потому ли, что они бывали то в Западной Германии, то в Аргентине, потому ли, что я переключился на конгрессы кардиологов, я и сам не знаю - про то знают наши начальники, куда пошлют - туда и едем, и на том спасибо). Правление состоялось в одном из небоскребов на высоте 60-го этажа, в каком-то салоне банкира. Был отличный ланч, и шли неторопливые разговоры о делах общества и будущих его конгрессах. Я понимал тогда английскую речь с большим трудом, а мои примитивные фразы спускал с языка только в крайней крайности («таил молчанье в важном споре»).

Что касается Филадельфии, то город мне понравился сочетанием старины (еще колониального периода), старых зданий в английском стиле и памятников и новых легких высотных домов из дюралюминия и стекла. Мы посетили Independence Hall, построенный в первой половине XVIII века, в котором в 1776 году была оглашена независимость колоний и через десять лет - конституция Соединенных Штатов. Это скромное двухэтажное здание с высокой красивой каланчой, с часами и колоколом (символом свободы). Мы осмотрели Carpenters Hall, в котором в 1774 году заседал первый конгресс нового государства. Снизу, с узкой Брод-стрит, идущей с севера на юг, мы глядели на гигантскую статую Уильяма Пенна (от него - название штата Пенсильвания), казавшуюся нам каким-то лилипутом.

Из музеев сперва мы зашли в учреждение, в котором выставлен громадный макет сердца. Можно было войти в сердце, в предсердия, проникнуть в желудочки и вылезти в аорту или легочную артерию, ощупав клапаны, сосочковые мышцы и т. п. Музей этот, кажется, носит имя Франклина и должен популяризировать основные законы медицины, физики и других естественных наук для широкой публики и особенно школьной молодежи. Все-таки хорошая штука, полезно было бы и нам завести такую.

Затем мы посетили музей Родена. Это небольшой особняк, в котором выставлены многие реплики великого скульптора в бронзе и мраморе. Имеется и некоторое число оригинальных этюдов и рисунков. Особенно выделяется «Eternal Springtime», 1884 («Вечная весна»): юноша и девушка, слившиеся в поцелуе. Некоторые поздние вещи (например, The Cathedral, 1910 - две руки, якобы символизирующие готический храм, или «Рука бога») мне не понравились. Вообще и нельзя сравнивать с музеем Родена в особняке Бирона в Париже.