Я люблю тебя как врага

Устали они от меня что ли, несмотря на огромную любовь? Ой, сколько у меня новых платьиц, и кукол! Отправляют в пионерский лагерь, я не хочу, но меня убеждают, что это здорово, я не хочу. Но уже в автобусе, и оказываюсь в своём первом пионерском лагере «Ласточка», в Анапе. Всё незнакомое, дети со всех концов СССР, мы такие непохожие. Подруга моя, ясное дело, из Москвы – Лена. Я не ощущала здесь теплоты, дежурное соблюдение режима, материальное лагерное благополучие. Что за счастье – у мальчика из нашего отряда день рождения, приехал его папа, и нас ведут в кафе есть мороженое. Вырваться на свободу, за ограду! Знакомство с Чёрным морем, жарко, но нам дают зайти в воду только на два метра от берега. Из громкоговорителя льётся "Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились в белых журавлей" (10). И я не нахожу себе на скамейке места, ищу в небе журавлей, хочу помахать им рукой. Едим шелковицу. Вожатые строгие, почти злые. На ночь закрывали все двери, и если мы хотели писать, то просачивались ночью через балкон. В эту ночь вожатые гуляли и для подстраховки закрыли все двери, и на балкон тоже, и в комнату. А я сильно захотела писать. Долго терпела. Все спали. Я терпела.

– Лена, я писать хочу, уже не могу, что делать?

– Терпи.

– Не могу.

– Спи.

Когда мне показалось, что все уже спят глубоким сном, не выдержала, и написала на пол у двери.

– Ты что наделала? Здесь же паркет! Он вздуется!

Не все спали. И стали меня ругать и смеяться. Вытерла влажное своим вафельным полотенцем, а утром украдкой долго и неумело его стирала. Стыдно очень, и я написала Злате, чтобы меня забрали. Злата мгновенно примчалась, устроила мне очную ставку с вожатыми. Те превратились из удавов в кроликов, Злата – большая, умная, властная, добрая, мужчины всегда сдавались сразу и добровольно.

Рая берёт меня с собой на курорт в Ейск, мы живём в частном секторе. Огромный дом, у нас – крохотная комнатка, помещаются только кровать и старинный платяной шкаф, напротив – окно в соседнюю комнату, за занавеской – молельный с иконами угол молоденького батюшки, родственника хозяев. Он в чёрном, но я его совсем не боюсь, он добрый, показывает мне, Рае, другим постояльцам огромные церковные альбомы с иерархией служителей Христовых.

В мою задачу входит не проговориться дяде Виталию про того дядю, который тоже приехал с нами в Ейск из Приморско-Ахтарска, он так красиво ухаживает за нами, везде водит, всё покупает. Но вот они меня забыли, я в комнате одна, на улице гроза, за окном начинают молиться, непривычно и поэтому страшновато, но за мной приходят из большой мужской комнаты, забирают к себе, и вот я уже ем узбекскую дыню, принимаю подарки. Хорошо!

Из Ейска я привезла песни, которые исполняла в Казахстане с горячей страстью:

– Говорят, что из-за меня сохнут парни день ото дня, а я песню пою свою: захочу-полюблю, захочу – разлюблю, а возьму и брошу! (11)

– Ах, мамочка, на саночках каталась я весь день, повстречала Костика, ах, мамочка, зачем? (12)

Не прошло и трёх месяцев, как меня вернули в Казахстан. Толстую, загоревшую, поумневшую, обнаглевшую в смысле вкусившую свободы, с двумя чемоданами одежды и игрушек! В маму я буквально впилась своей обострившейся в разлуке любовью. Я боготворила маму. Она тоже отдохнула: безумно красивая – в белых волосах новый гибкий змейкой обруч, и гипюровая коричневая с золотом кофточка! А дом встретил меня переставленной мебелью и арахисом в белой глазури.

Конечно, моим главным воспитателем являлось небо. "Если бы ты знал эту женщину, ты бы не стал пить с ворами" (13). Я бы хотела, чтобы это было про меня. Нескромно? Да я всю жизнь убиваю в себе нескромность, зачем вот только. Непосредственное ночное общение с миллиардами звёзд расставило всё по местам, я осознала своё место, роль, время действия в этом мире сразу. Заставила родителей поставить кровать на лоджии, часами разглядывала жизнь звёзд, ужас, как это – я могу видеть звезду, которой уже и нет, так долго идёт к нам свет. Комары выжили меня довольно быстро, в нескольких метрах от дома закругляется широкий Ишим, по обоим берегам много зелени, им раздолье. Мама подарила "Курс общей астрономии". Эх, эмоциональную составляющую звёзд я потяну, но вот физики мне не хватит.

Девчонки сделаны из:

– Лина, домой!

Кричит мама в форточку.

– Ещё рано!

– Минута молчания!

И мы всем двором разбегаемся по домам. Светлая память павшим в годы Второй Мировой Войны – это свято, с самых ранних лет ощутима наша связь.

Я – старательная домашняя хозяйка! Даже немного террористка. Полироль уходил литрами. С соответствующим «ароматом» дома, тогда полироль представлял из себя абсолютно тяжёлый химикат. Как намажу всю мебель! Позже подсказали, что его надо употреблять по объёму в десять раз меньше. И хорошо, досуха растереть. Я стала так делать, и после могла долго любоваться результатом, забегая справа, слева, исправляла погрешности, высунув язык. Ну а уж если кто позже своими грязными пальцами эту гармонию нарушит! Оскорблялась.

Зимние каникулы долгие, дома вместо ковров пока ещё байковые одеяла, я их выносила на улицу и фанатично обрабатывала снегом и веником, чтобы высохшие ёлочные иголки не досаждали домашним. Мама почти плакала, потому что это опять был перехлёст. Силёнок не хватало выбить из одеял весь снег, радостно сопя, я их дотаскивала до дома, снег таял, одеяла становились насквозь мокрющими. Меня учили, что в следующий раз надо по-другому. Я этого не слышала, потому что жила уже в телевизоре, где шёл мультик про славного Незнайку и его друзей. Так хотелось к ним! Кузнечик опять сидел в траве.

По поводу терпения, ответственности, отваги родителей. Мы с мамой дома. Тетрадь. Манипуляции с ней. Скрепка от тетради. Я её потеряла.

– Мама, нигде нет скрепки. Я её съела.

Мама же весь этот страх со мной терпела, и непонятно, кто боялся больше.

Весна, нам с Лерой не хватало десять копеек на покупку карамели «Орбита» в магазинчике на улице Мира, цвет карамели – синий, решилась попросить недостающее у прохожих, мама поинтересовалась, на какие деньги я купила карамель. Била меня мама ремнём, будучи одета в нарядную розовую комбинацию, и сама поражающе красивая, самозабвенно, как предателя Родины, больно, страшно, стыдно. Выглянув в окно, я увидела, что собрался весь двор и люди показывали на наши окна. Всегда их любила, и они мне нередко снятся и сейчас. Успокаиваюсь, когда там горит свет.

В необъятной степи железнодорожный разъезд № 307. Здесь дед Вася служит главным по железной дороге. Кусочек земного шара содержался в отменном порядке. Фронтовик, он начинал плакать уже на первых кадрах любого фильма о войне. Поезд, шедший на фронт, потерпел под обстрелом крушение, и дед остался жив, потому что безропотно уступил нижнюю полку полному, грубому человеку, согнавшему его.

Огород обнесён забором, на котором из металлических конструкций выложено: "Мы за дружбу и мир." Самогон прятать бессмысленно, его почти нежно любили, находили, даже если он сокрыт в дальний амбар под крышу, и по принятии в дело вступал баян, раскрывавший недопонимаемые мной глубины в трезвом виде тихого и послушного деда. В селе восемь домов, каждая семья для выживания занимается животноводством и растениеводством. Во все стороны видна линия горизонта. Развлечений уйма, и все они – настоящие взрослые. Гоняем с дедом на мотоцикле по степным просторам. Считаем, взмывая на качелях, вагоны в мчащихся мимо поездах. До восьмидесяти бывало. О, поезд остановился, мы выстраиваемся под пышащим жаром тепловозом, и машинисты, они рады нашим энергичным пламенным приветствиям, бросают нам кучи разноцветного тряпья, и мы мастерим одежду куклам.

На улице в открытом поле – печь, в ней пекут румяные, ароматные, нежные блины, смазывают их гусиным пером, обмакивая в тёплое с комочками месиво, приготовленное из яиц, масла и сливок. Всегда находился повод для темпераментного застолья. До кучи собирались студенты, помогающие в ремонте железнодорожных путей, медицинские работники, обрабатывающие помещения от очередной, возникшей поблизости, инфекции, родственники. Но иногда становилось скучно. Вот, в такое «скучно» я совершила страшный проступок. Через форточку пробралась в окно к соседской девочке, она дома одна. Мы заигрались. И, поскольку, мне было категорически запрещено к ней идти, так как баба находилась во временных контрах с её мамой, эта девочка отвечала периодически подходившим к окну бабе и маме, что меня у неё нет. Время летело, мы играли. Становилось всё тревожнее. Могло случиться, что угодно: поезд мог меня перерезать, как это часто здесь происходило с коровами, опять же беглых заключённых всегда много. Не выдержала, и, наконец, вышла к маме из-за шторы. В этот раз меня избили просто ужасно. Баба приговаривала «ремнём, ремнём, от руки небольно». Мама слушалась свою маму. Я осталась живой, потому что пришёл дед. Нескоро. И он тоже считал, что меня надо наказать. В принципе, конечно, правильно побили. Но очень сильно и долго. Если ложь принимают за правду, лгун привыкает, получается, что вроде как он и не врёт, и теряется совесть, внутренний ориентир, Бог в человеке. Кто знает, может быть, я бы действительно стала опасной для общества в противном случае. А так только для себя. Но ведь главное – общественное, а потом уже личное.

"⁹Притом, если мы, будучи наказываемы плотскими родителями нашими, боялись их, то не гораздо ли более должны покориться Отцу духов, чтобы жить?

¹⁰Те наказывали нас по своему произволу для немногих дней; а Сей – для пользы, чтобы нам иметь участие в святости Его." (14)

Детство не является исключением для возможности заболеть. И даже можно попасть в больницу. В детском саду «Сказка» нас накормили испорченным творогом, и мы почти все заболели дизентерией. Когда мы ели этот творог, космонавты Волков, Пацаев и Добровольский не вернулись из космоса. И всё внимание опекающего нас персонала оказалось прикованным к радио, а не к творогу. Мы сопереживали и вели себя тихо.