Я люблю тебя как врага

Ехать на машине ночью по казахстанской степи равно одинокому парению в открытом космосе. Особенно если ты только пассажир, и главное твоё занятие – глазеть в окно. А зимой, в буран появляется ощущение опасности и одновременно романтики защищённости тем, что ты в тёплой машине и фарами можно осветить часть пустой темноты. Редкие машины навстречу и иногда кто-то даже смеет обгонять. Стихия природы вокруг и чувство, что ты один и главный на Земле.

Степногорск. Закрытый советский город. С московским обеспечением. Ещё бы. Здесь открытым способом добывали урановую руду и производили биологическое оружие, для испытаний или производства которого самолётами завозили обезьян. Народ всё знал о вредности, но жил и работал здесь, подкупленный относительно широким предложением товаров народного потребления. Вереница обнесённых колючей проволокой тайных объектов. И апельсины в сетках. Мы редко иногда приезжали и останавливались на ночь у Нины, маминой двоюродной сестры, очень женственной и тогда ещё не заматеревшей от жизненных невзгод. Нежность её характера и внешности со временем превратилась в искажённую ужасом гримасу, как на картинах Эдварда Мунка. Приезжали мы за импортной одеждой, мне надо соответствовать экономическому факультету университета. Наши красавицы подходили ко мне и возмущённо спрашивали:

– Это у вас там продаётся?

На первом курсе я прилетела сюда на маленьком самолёте, повезло, купила очень приятное настоящее французское ярко розовое платье. Возвращаться пришлось в аварийном порядке, опаздывала из-за бурана на московский самолёт. Только эйфория от покупок помогла не заметить болтанки в деревянном кукурузнике А-2. Иногда я покупала одежду полагающегося мне сорок четвёртого размера, никто не подсказывал, что для определения правильных цифр надо прибавить ещё шесть. Потом ушивала, был у меня бардовый югославский костюм шитый-перешитый из-за этой наивной дремучести. В одни из зимних каникул нам удалось уговорить папу выделить для поездки в Степногорск автобус, голубой такой, с мордочкой, помните? Папа злился, говорил, что мы, его бабье царство, гробим его. А мы что? Нам надо. Он тоже поехал с нами. Мама пригласила двух учителей из своего коллектива. На обратной дороге нас тормозил встречный буран. Вдруг водитель резко остановил автобус. Он заметил на дороге нечто необычное. Это лошадь. Она лежала в крови. Её сбили и уехали. Папа приказал водителю съехать на обочину. Детям запретили выходить. Лошадь изранена стеклом. Папа мучился не меньше лошади, он по десять раз входил и выходил из автобуса. Говорили, что её надо пристрелить. Я не понимала почему и не помню, как это всё закончилось.

5. Приключения человеческого спаниельки Тиля

Весёлый был Тиль и даже под конец своей земной жизни он очень любил ласкаться. В октябре Амир сказал:

– С детства хочу собаку!

– Какую?

– Как Бим.

Бима подарил своей маме Степан, институтский друг моего мужа, когда внезапно умер в сорок два года от инфаркта Стёпин отец, почти министр, или даже министр рыбного хозяйства, хороший умный человек. Английские кокер спаниели всегда мне нравились, я согласилась. По газете «Из рук в руки» договорились с теми, кто этим занимается. Опалиха, это красивейшее место в Красногорском районе, там, где сборы травяные медицинские производят. Ну такие стояли многоцветная природа и радостное солнце, когда мы ехали за Тилем. Хозяйка оказалась искренне приветливой. В прихожей, в углу нас ждали несколько щеночков, и их мама. Я взяла на руки Тиля. Ему нет и двух месяцев. Под попкой, ой, то есть под хвостом, у него висел маленький кусочек сухой какашки. Стало пронзительно жалко не умеющую за собой ухаживать живую игрушку.

– Линочка, оставьте этого, он забияка. Вот, посмотрите, какая девочка, чёрненькая с белыми вставочками, а вот какой послушный мальчик.

Но мы то с Тилем уже переглянулись! Забияка. «Наши в городе».

– Я уже взяла его на руки. Не могу его предать.

Да, так я считала.

У малыша всегда проявлялся очень звонкий голос. Динь! Тиль.

Первый раз появившись в квартире, он явно смущён масштабами территории и тем, что остался один, в смысле без других членов своей собачьей семьи. Как все маленькие, часто писался. По народному совету для этого весёлого дела приспособили газеты.

– Тиль, писай, плиз, здесь. – Он честно и много писал, газеты моментально менялись. Однако хозяин стал шлёпать Тиля за разные провинности газетой.

– Амир, он перестанет писать на газету.

Перестал. Делал это рядом.

Мы с Тилем очень любили свежие огурцы. Во время моих кампаний по уходу за своей красотой, сводящихся к наложению маски из огурцов, происходила одна и та же история: Тиль находил меня в любом месте и начинал постепенно, один за другим снимать огурцовые кружочки. Хруст, с которым он их аппетитно ел, приводил меня в дикий весёлый восторг, вся мимика приходила в движение и маска уже смысла не имела.

В одно из утр пристроилась за столом и стала составлять список дел, вдруг понимаю, что давно не слышу Тиля.

– Тиль, ко мне!

Молчание. Забегаю в спальню. Одеяло лежит на полу и двигается. И тишина. Он запутался в одеяле, пододеяльник старого образца, с вырезом по центру, вместе с ним упал на пол, и так видно испугался, что совсем молчал.

Обрадовался освобождению.

Любил гостей. Аля, моя университетская подруга, растроганно рассказывала, как она обрадовалась, когда, немного потерявшись от нас в лесу на съёмной даче, в Соснах, она уже почувствовала себя забытой, а нечего, дома писать надо, вдруг увидела развевающиеся уши Тиля. Мол, Аля, ты где? Давай, мы тебя ждём. Он всегда всех проведывал и соединял.

Увлеклась уборкой квартиры, правда, что есть прямая связь между наведением бытового порядка и раскладыванием мыслей по «полкам» в голове. Периодически выскакивала на балкон. Зима. Мороз щипается. На очереди пылесос, главный враг Тиля. Понятно, спрятался. Но уже долго не вижу его. По ощущениям уже минут двадцать. Зову раз, два, три. Тогда ещё не было стеклянной полностью двери на балконе. Да, да. Ну и выражение у этой симпатичнейшей морды я увидела, когда спешно открыла балконную дверь. Хвостик так задвигался, скорость света отдыхает. Первые десять лет своей жизни Тиль – чемпион по бегу и шустрости.

Амир любил покупать продукты по субботам на Ленинградском колхозном рынке, а я старалась соответствовать высокой культуре гастрономического быта их семьи, готовить калорийную еду.

Хотя как по мне: квартира должна быть чистой, поесть можно в красивом месте, а главное – приобщиться к интересному, ну или пообниматься.

Примерно поработав электрической мясорубкой, мы налепили живых котлет из говядины и баранины. Их получилось очень много, они всё лепились и лепились, ведь там ещё лук, морковь и зелень, загрузили морозилку, а последнюю партию штук в восемь оставили на столе, на деревянной доске. Через некоторое время Амир сказал, что надо типа их пожарить.

– Пожарь.

– А где они?

– Ты же их в морозилку убрал.

– Я не убирал, думал, ты убрала.

Конечно, Тиль их съел. Все. Ох, как же плохо ему было. Он любил покушать. С экстазом. В меня.

– Малыш, ты ведь англичанин, аристократ, где твои манеры?

Женской заколкой-крабом пыталась собрать его уши, куда там, особенно после борща приходилось их мыть с шампунем.

Жилось в главном здании университета на Ленинских Горах в период аспирантуры, здорово. Ощущение избранности, медовые три года, соловьи, бушующая сирень, интересная публика, молодость, звуки любви из каждого второго окна, жареная картошка, в сентябре – арбузы. Открытие: сбивающий дыхание, яркий в контрастах связанных личностей, втягивающий в желания странной, трагично нежной, порочной любви с умным взрослым мужчиной, тайного неуловимого путешествия с ним в автомобиле сквозь Америку шестидесятых, набоковский шедевр «Лолита». Дождь. Томление. Волны чувств. Снова. И снова. Но конец. Полная власть молодости над старостью, но ценой отвращения к ней.

– А что это у тебя за книга – «Алла», – поставив ударение на последнем слоге, настороженно спрашивает Элька, подруга с юридического факультета.

– Да не Алла, а Алла. Пугачёва.

Но в следующий раз Элька произносит фразу, сделавшую невозможной продолжение дружбы.

– Мы же не азиаты какие-нибудь! – Обедаем в ресторане "Славянский базар", жаль, что нельзя сразу встать и уйти, как это я обычно резко по жизни делаю. Почему, понятно. Вот только зачем?

Никогда не шла на компромиссы в направлении воинствующего национализма, благодаря воспитанию советской средней школы и советскому кино, я никогда в своей жизни не унижу человека по расовому или национальному признаку. И люди вокруг меня будут таять, ведь именно в непосредственно произнесённых словах бытового общения просвечивается национализм. Не сразу людей вели сжигать в газовые камеры, это случилось после нажатия на кнопку спрятанной внутри неприязни к несколько иной физиологии людям. Тлеющий процесс, готовый вспыхнуть в недоброй или слабой натуре. В нашей интернациональной семье, типичной для многострадальной казахстанской земли, веками принимавшей ссылаемых сюда по политическим мотивам русских, немцев, чеченцев, поляков, украинцев, турков, да что там – людей, и подчинившейся цинично-романтичному целинному освоению края, представлены многие нации. Как ссора – папа, любя, указывает маме, что поляки – предатели, а мама папе, любя и защищаясь, что казахи некультурные. Русских не трогают, у мамы отец русский, а у папы – мама. А я думаю – кто я? Но это не кризис самосознания. Это понимание ответственности за необходимость всех примирить.

К вопросу веры: у меня есть образованнейшие подруги, которые, несмотря на национальную семейную традицию, говорят:

– Линка, ну знаем мы, знаем, что Бог – Иисус Христос.

Они боятся обидеть родителей, сменив веру.

"Господи, все народы – создание рук Твоих, обрати их от вражды и злобы на покаяние, да познают все Твою любовь" (17).

И есть подруги – русские, украинки, польки, занимающиеся реинкарнациями, эзотериками, феншуями и едящие в пост конину и сало. Это как душа потрудится. Удивительно парадоксальным образом в вопросах межнациональных и межрелигиозных отношений доброй оказалась коммунистическая теория, провозгласив равенство всех и отмену религий, тем самым вроде бы устранив почву для столкновений. Впрочем, по сути это лицемерие.