Я — начальник, ты — дурак

В перерыве собрания я подошел к Калашнику и показал ему текст заметки, которую уже прочитал Макеев.

— Хорошо, — сказал Калашник.

— Можно засылать в печать?

— Ты что?! Конечно, нет. — отказ был категоричным. — Такие вещи так не делаются.

Спросить «А как?» было бы полным признанием своей некомпетентности, хотя я и в самом деле раньше такого рода информации не готовил.

— Что прикажете? — задавая вопрос, я постарался продемонстрировать максимальную готовность бежать туда, куда мне укажут, рыть землю там, где потребуется.

— Кончится собрание, бери в машину, захвати своего генерала и поедем в Главпур к Епишеву. Там все и решим.

«Захватить» своего генерала я не мог. Куда актуальней был вопрос, захватит ли он меня в свою машину. Что если вдруг Макеев уже подрядился подвезти кого-то из безлошадных чинов до здания министерства.

Я нашел Макеева в группе генералов, которые толпились в глубине сцены у стола с минеральной водой. Шаркнул ножкой, изобразил на лице высшую степень почтения к большим звездам.

— Николай Иванович, Михаил Харитонович просил после собрания ехать к Алексею Алексеевичу для уточнения содержания информации. Вот текст. Разрешите мне ехать в редакцию?

Произнося эти слова, я даже не догадывался, насколько они не вписываются в традиции аппаратных тонкостей. Это только со стороны казалось, что главному редактору можно и не брать с собой в чертоги высокого начальства бравого солдата Швейка в подполковничьем звании, если все можно сделать и самому. Правила номенклатурных игр требовали иного подхода. За все должен отвечать самый маленький исполнитель, и брать его ответственность на себя никакой начальник не стал бы. Мою просьбу к главному редактору взвалить на свои плечи даже такой пустяк, как согласование с Епишевым информация о министерском собрании, можно было расценить проявлением беспредельного нахальства или скрытого желания подставить своего шефа под удар. В любом случае, если у кого-то возникнут претензии к публикации, Макеев должен был иметь возможность с возмущением потребовать: «Ах, подать сюда Тяпкина-Ляпкина» и Тяпкину-Ляпкину, то бишь мне, надлежало тут же оказаться под начальственной дланью.

— Поедешь со мной, — распорядился Макеев. — Ты писал, ты и доведешь материал до конца.

Приехали на улицу Маршала Шапошникова, ныне снова получивший название Колымажного ряда. Прошли в здание Главпура. Поднялись к кабинет начальника. Миновали приемную, в которой сидел помощник Епишева добрейшей души полковник Воронов, вошли внутрь святилища.

Епишев прошел к своему столу, снял китель, аккуратно повесил его на спинку кресла и сел.

— Читай.

Я начал с заголовка.

— Гарнир пропусти, — остановил меня Епишев. — Читай список лиц…

— «На собрании присутствовали, — начал я, — министр обороны Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский…

Прочитал и сделал паузу. Посмотрел на умные, озабоченные ритуалом священнодействия лица моих высоких начальников.

— Дальше, — разрешил Епишев.

— Начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза М.В. Захаров…

— Ну вот, поехал! — Калашник недовольно скривил губы.
–

Почему я должен напоминать тебе, как надо писать? — И тут же, почти взахлеб продекламировал. — Начальник Генерального штаба, тире, первый заместитель министра обороны… Нельзя же в самом деле так обрезать должности…

— Сделано, — доложил я с подобающей степенью рвения.

Макеев старался не смотреть в мою сторону. Епишев крутил в пальцах авторучку.

— Дальше.

— Начальник Главного политического управления генерал армии А.А. Епишев…

— Ну нельзя так! Нельзя! — Калашник сморщился как от зубной боли и пристукнул ладонью по столу. — Сколько можно так самовольничать? Надо писать: «Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота». Неужели не понятно, что по газете во всех вооруженных силах сверяют жизнь?

Макеев не выдержал и бросил на меня бронепрожигающий взгляд: ах, ты, раздолбай Мамай губастый! Как же тебе не стыдно подставлять так себя, меня и газету!

— У меня так и написано, — пытался оправдаться я. — А прочитал для сокращения времени.

— Нет! — Калашник поднял перст указующий. — Изволь в вопросах принципиальных обходиться без всяких сокращений.

— Хорошо, дальше, — сказал Епишев.

— «Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал советского Союза Н.И. Крылов…»

— Стоп, стоп, — теперь уже по столу постучал Епишев. — Дальше должностей не перечисляй. В конце концов мы даем в газете не штатное расписание. Называй только звания.

— «Маршал Советского Союза Н.И. Крылов, Маршал Советского Союза В.И. Чуйков…»

— Стой, не спеши, — остановил меня Калашник и посмотрел на Епишева. — Я думаю, Алексей Алексеевич…

Тот утвердительно кивнул, хотя Калашник так и не сообщил того, о чем он думает. Видимо, мой промах государственным мужам был столь очевиден, что им хватило простого намека.

— Кто там у тебя по списку после Чуйкова? — задал вопрос Калашник.

— Главный маршал авиации Вершинин.

— Отлично. Кто еще?

— Маршал авиации Судец.

— Вот их и пиши. Потом вставишь Чуйкова.

— Постой. — Епишев отставил чашку из которой временами прихлебывал чаек. — После Судеца… — сказал и посмотрел на меня. — Как правильно склонять его фамилию? Судеца или Судца?

— Есть две возможности. Если по правилу молодца, то склоняется так: молодец — молодца. Значит, надо говорить Судца. Если склонять по правилу подлеца, то будет: подлец — подлеца. Тогда надо говорить Судеца.

— Значит, я не ошибся, — Епишев позвенел ложечкой по чашке. — После Судеца пиши: генерал-полковники М.Х. Калашник и П.И. Ефимов. После них укажи — маршал и все такое, — Чуйков…

Так впервые я попал к самому котлу политической кухни, на которой варилось хлебово официальной информации, предназначенной миллиону читателей. Именно таким был тираж «Красной Звезды» в те годы.

Обычный читатель, бросив взгляд на заметку о собрании партийного актива центрального аппарата министерства обороны вряд ли читал ее до конца, а уж тем более никогда не вникал в то, чья фамилия за чьей следует. Те, кто знали Чуйкова по войне, воевали под его началом, узнавали из заметки, что Василий Иванович еще жив и даже посещает собрания. И невдомек таким читателям было, что место, на котором помещена фамилия прославленного героя Сталинграда, до миллиметра измерено и определено дошлыми политиками, которым нет никакого дела до того, что фамилия Чуйкова (даже не маршала, а еще генерала) вошла в советскую и российскую военную историю и останется в ней на веки вечные, пока останутся в памяти людей понятия Сталинград и Сталинградская битва, а о генерале Калашнике вкупе с его коллегой по Главпуру генералом Ефимовым по большому счету никто никогда не вспомнит. Для тех же, кто выстраивал фамилии высоких участников собрания по номенклатурному ранжиру куда важнее было отразить не то, кто сколько стоит на самом деле для истории, а то, что думают об этом человеке в данный момент чиновники в Центральном комитете «родной ленинской партии», что в последнем разговоре сказал о нем действующий министр обороны или начальник генерального штаба.

История — это мертвое прошлое. Политика — живое настоящее и чтобы усидеть на своем хлебном месте, чтобы не чувствовать, как под тобой качается стул, надо постоянно угадывать, кто за кем стоит в иерархии действующей власти.

Не менее получаса мы утрясали список фамилий, пока наконец не получили разрешение возвращаться в редакцию, где по графику уже должен был подписываться в свет завтрашний номер газеты.

Вернувшись в редакцию, я быстренько перепечатал заметку, отнес ее на подпись Макееву и заслал в типографию. Казалось бы — дело сделано, но оказалось не так.