Я не боюсь

– Что значит «Red Dragon»? – спросил я папу.

Он пожал плечами и ответил:

– Это твоя мама знает.

Мама прикрыла рот ладошкой и засмеялась.

– Ты совсем дурачок, я же английского не знаю!

Папа посмотрел на меня:

– Ну так что? Ты его даже не попробуешь?

– Прямо сейчас?

– А когда, завтра?

Я стеснялся попробовать его перед всеми.

– Я могу отнести его в дом?

Череп вскарабкался на велосипед.

– Если ты не хочешь испытать его, это сделаю я.

Мама дала ему подзатыльник.

– Ну-ка слазь сейчас же с этого велосипеда! Это Микеле.

– Ты правда хочешь унести его в дом? – спросил папа.

– Да.

– А сможешь сам?

– Конечно.

Мама сказала:

– Ты с ума сошёл, Пино? Велосипед в доме? Все перемажет.

– Он будет аккуратным.

Моя сестра сдёрнула очки, бросила их на землю и принялась плакать.

– Мария, сейчас же подними очки! – разозлился папа.

Она скрестила руки.

– Нет! Я их не подниму, это нечестно! Все только Микеле, а мне ничего!

– Потерпи, придёт и твой черёд. – Папа достал из грузовика коробку, обёрнутую синей бумагой с большим бантом. – Вот твой подарок.

Мария быстро нацепила очки и начала развязывать бант, но он не поддавался, тогда она начала рвать его зубами.

– Подожди! Бумага очень красивая, ещё пригодится.

Мама развязала бант и развернула бумагу.

В коробке лежала Барби с короной на голове, одетая в белое атласное платье и с голыми руками.

Мария чуть сознание не потеряла.

– Барби-балерина… Какая красивая…

Папа застегнул тент грузовика.

– Теперь, надеюсь, с подарками не будете приставать следующие лет десять.

Мы с Марией стали подниматься по лестнице: я с велосипедом, она – с Барби-балериной.

– Она красивая, правда? – повторяла она, не сводя с неё глаз.

– Очень. Как ты её назовёшь?

– Барбара.

– Почему Барбара?

– Потому что Барбара сказала, что, когда вырастет, будет похожа на Барби. Барби – это Барбара, но по-английски.

А с Бедняжкой что будешь делать, выбросишь?

– Нет. Она будет её служанкой. – Потом посмотрела на меня и спросила: – А тебе твой подарок понравился?

– Да. Но я думал, что это будет совсем другое.

В эту ночь я спал со стариком. Я только-только забрался под одеяло и собирался полистать Тэкса, когда он вошёл в комнату. Казалось, что он внезапно постарел ещё лет на двадцать.

– Спишь? – прохрипел он.

Я закрыл журнальчик и повернулся к стене.

– Нет.

– Фу-у! Я сварился. – Он зажёг лампочку рядом с кроватью и начал раздеваться. – Намотал сегодня, наверное, тысячу километров. Спина вдребезги. Должен поспать. – Он поднял вверх брюки, осмотрел их и сморщился. – Надо бы сменить гардероб. – Поднял сапоги и носки и положил их на подоконник.

У него страшно воняли ноги.

Он пошарил в чемодане, достал бутылку виски и открыл её. Сделал большой глоток, сморщился и вытер губы рукой.

– Чёрт возьми, какая гадость. – Он взял папку, открыл её, перебрал фотографии и спросил меня: – Хочешь посмотреть на моего сына? —

И протянул мне одну.

Это была та, которую я видел утром, когда рылся в его вещах. Франческо в комбинезоне механика.

– Красивый парень, верно?

– Да.

– Здесь он ещё хорошо выглядит, это потом он похудел.

Коричневый мотылёк влетел в окно и начал биться о лампочку. Он производил глухой шум всякий раз, как натыкался на раскалённое стекло.

Старик взял газету, свернул её и припечатал его к стене.

– Эти гадские бабочки. – Протянул мне другую фотографию: – Мой дом.

Это был низкий домик с окнами, покрашенными красной краской. Из-за соломенной крыши виднелись верхушки четырёх пальм. Перед домом сидела в кресле чёрная девушка в крохотном жёлтом купальнике. У неё были длинные волосы, и в руках она сжимала, словно трофей, бутерброд с ветчиной. Рядом с домом стоял маленький гараж, а перед ним – машина, огромная и белая, без крыши, с чёрными окнами.

Какая это машина? – спросил я.

«Кадиллак». Я купил уже подержанную. Но в классном состоянии. Только резину поменял. – Он снял рубашку. – Это была отличная сделка.

– А кто эта чёрная девушка?

Он растянулся на кровати.

– Моя жена.

– У тебя жена – негритянка?

– Да. Старую я оставил. Этой двадцать три. Цветочек! Её зовут Сония. А если ты думаешь, что у неё в руке ветчина, то ошибаешься, это шпик. Настоящий шпик из Венето. Я привёз его из Италии. В Бразилии такого деликатеса днём с огнём не сыщешь. Это была целая проблема – провезти его. Меня даже остановили на таможне и хотели разрезать его на кусочки, думали, что в нём наркотики… Ладно, тушим свет, умираю, как хочется спать.

Комнату заполнила темнота. Я слышал, как он дышал и производил губами странные звуки. Неожиданно он сказал:

– Ты понятия не имеешь, как там живётся. Жизнь не стоит ни гроша. Все тебе прислуживают. Ни хрена не делаешь целыми днями. Совсем не так, как в этом говенном местечке. Пора с ним завязывать.

– А где эта Бразилия? – спросил я.

– Далеко. Очень далеко. Спокойной ночи и золотых снов.

– Спокойной ночи.

И все остановилось.

Фея погрузила Акуа Траверсе в сон. Дни следовали один за другим, жаркие, похожие друг на друга и бесконечные.

Взрослые не выходили из дома, даже когда наступал вечер. Раньше после ужина они выносили на улицу столы и играли в карты. Сейчас сидели по домам. Феличе куда-то исчез. Папа целыми днями валялся в постели и разговаривал только со стариком. Мама готовила. Сальваторе закрылся в своём доме.

Я катался на новом велосипеде. Все хотели покататься на нём. Череп наловчился проезжать все наше местечко на одном колесе. Я же не мог и двух метров.

Я почти всё время был предоставлен сам себе. Я доезжал до пересохшего источника, катился по пыльным тропинкам среди полей, которые уводили меня далеко-далеко, туда, где была голая земля, огороженная проржавевшей колючей проволокой. Ещё дальше в жарком мареве дрожали очертания комбайнов, ползающих по полям.

Иногда редкий грузовик, гружённый мешками с зерном, проезжал через местечко, оставляя за собой шлейф чёрного дыма.

Когда я ехал через селение, мне казалось, что все смотрят на меня. Вон из-за занавески шпионит за мной мать Барбары, Череп тычет пальцем в мою сторону и что-то говорит Ремо, рядом Барбара, которая странно мне улыбается. И это чувство не покидало меня, даже когда я оставался один, сидя на ветке дерева или несясь мимо полей. Даже когда, кроме скошенных колосьев и знойного неба, не было ничего кругом, мне казалось, что тысячи глаз наблюдают за мной.