Я не боюсь
Шрифт:
– Мама… мама… Почему ты плачешь? – зашмыгала носом Мария.
Я тоже почувствовал комок в горле.
– Мама?
Она подняла голову и посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами:
– Что тебе?
– Он умер, да?
Она залепила мне пощёчину.
– Никто не умер! Никто не умер! – Боль исказила её лицо, и она прошептала: – Ты ещё слишком маленький… – Она всхлипнула и прижала меня к груди.
Я заплакал.
Сейчас плакали все.
А за дверью орал старик.
Мама услышала крик и оторвалась от меня.
– Ну хватит! – Вытерла слезы. Протянула нам хлеб и сыр: – Ешьте.
Мария
– Вы не голодны? Ну ничего. – Она забрала тарелку. – Оставайтесь в постели. – Она схватила подушки и выключила свет. – Если вам будет мешать шум, накройтесь подушками. – И положила их нам на головы.
Я попытался скинуть подушку.
– Мама, ну пожалуйста, не надо. Нечем дышать.
– Слушайся меня! – взорвалась она и нажала на подушку.
Мария зашлась в плаче, словно её резали.
– Прекрати! – Мама закричала так громко, что на мгновенье за стеной прекратили ругаться.
Я испугался, что она сейчас ударит Марию. Мария умолкла.
Если мы двигались или подавали голос, мама, как заезженная пластинка, повторяла:
– Тс-с-с! Молчите!
Я притворился спящим и надеялся, что Мария сделает так же. Скоро успокоилась и она.
Мама ещё немного посидела с нами, я надеялся, что она будет здесь всю ночь, но она поднялась. Видимо, подумала, что мы уснули, и вышла, плотно прикрыв дверь.
Мы сбросили подушки. Было темно, но свет уличных фонарей проникал в комнату. Я встал.
Мария села на кровати и, нацепив очки, спросила:
– Ты чего?
Я поднял палец к губам:
– Тш-ш-ш!
И приложил ухо к двери.
Они продолжали спорить, на этот раз тихо. Я слышал голос Феличе и голос старика, но слов разобрать не мог. Я посмотрел в замочную скважину, но увидел только стену.
Я нажал на ручку.
Мария замахала руками:
– Ты что, с ума сошёл?
Тихо! – И приоткрыл дверь.
Феличе стоял рядом с кухней. На нём был зелёный комбинезон, застёгнутый до самого подбородка. Взгляд был пристальный, губы сжаты. Волосы он подстриг под ноль.
– Я?! – взвыл он, ткнув себя в грудь.
– Да, ты, – ответил старик. Он сидел за столом, положив ногу на ногу, с сигаретой в руках и жёсткой улыбкой на губах.
– Это я – пидор?!
– Именно так, – подтвердил старик.
Феличе потряс головой.
– И с чего ты это взял?
– По всему видно. Пидор он и есть пидор. Этого не скроешь. И знаешь, что хуже всего? – посмотрел ему в глаза старик.
– Нет. И что же? – заинтересованно поднял брови Феличе.
Они казались друзьями, обменивающимися секретами.
Старик погасил окурок о тарелку.
– То, что ты так ничего о себе и не понял. В этом твоя проблема. Ты родился пидором и не понимаешь этого и ведёшь себя так, как ведут только педерасты, везде, где можешь, зад подставляешь, треплешься без умолку, и всё, что делаешь или говоришь, фальшиво, как у истинного педераста. А ты уже взрослый парень, в постель не ссышься. Задумайся над тем, как ты ведёшь себя, недоносок.
Папа, казалось, прислушивался к разговору, но был где-то в другом месте. Парикмахер стоял, подперев дверь, словно дом вот-вот должен был завалиться. Мама с отсутствующим взглядом сидела
на диване. Телевизор перед ней работал с убранным звуком. Вокруг лампочки роились мошки и, обжегшись, падали в белые тарелки.– Слушайте, а давайте отдадим ему его, – произнёс неожиданно папа.
Старик посмотрел на папу и ухмыльнулся:
– Тебе бы лучше помолчать, понял?
Феличе тоже посмотрел на папу, а потом подошёл к старику.
– Ладно, я педераст, а ты, ты – кусок дерьма, за это и получи! – И врезал ему кулаком прямо в зубы.
Старик рухнул на пол.
Я сделал два шага назад и схватился за голову. Феличе колотил старика. Я задрожал, не осмеливаясь подойти к двери и посмотреть.
На кухне закричал папа:
– Ты что, совсем охренел? Крыша съехала? – Схватил Феличе за руку, пытаясь оттащить от старика.
– Этот ублюдок назвал меня пидором. – Феличе вырывался из папиных рук. – Я убью его…
Старик лежал на полу. Мне стало жаль его. Я хотел бы ему помочь, но не мог. Он старался подняться, но ноги у него скользили по полу, а руки не держали. Изо рта шла кровь. Его очки валялись под столом. Штанины задрались, и я не мог оторвать глаз от его белых безволосых икр. Наконец старику удалось ухватиться за край стола, и он, с усилием подтянувшись, медленно встал на ноги. Взял салфетку и прижал её к губам.
Мама плакала на диване. Брадобрей, словно прибитый гвоздями к двери, стоял с выражением ужаса в глазах.
Феличе сделал два шага к старику, несмотря на то что папа пытался удержать его…
– Ну как? По-твоему, это удар пидора, да? Только скажи ещё раз, что я пидор, и клянусь, с земли никогда больше не встанешь.
Старик уселся на стул, промокая салфеткой огромную трещину на губе. Затем поднял голову, пристально посмотрел на Феличе и сказал твёрдым голосом:
– Если ты мужчина, докажи нам это, сейчас. – Ненависть читалась в его взгляде. – Ты сказал, что это по твоей вине, что ты не исполнил того, что должен был. Как ты сказал? Я вспорю его, как барана, мне раз плюнуть. Я десантник. Я то, я сё. Болтун, вот ты кто на самом деле. Ты хуже собаки, ты был не способен даже караулить пацана. – Капля крови упала на стол.
– Дерьмо! – взвыл Феличе, оттаскиваемый папой. – Не буду я этого делать! Почему я должен, почему? – По его бритым щекам покатились слёзы.
– Помоги мне! Помоги! – крикнул папа Барбариному отцу.
Тот набросился на Феличе, и им вдвоём с трудом удавалось удерживать парня.
– Я не сделаю этого, сволочь! – повторял Феличе. – Я не пойду в тюрьму за тебя. Даже и не думай!
Сейчас он его убьёт, подумал я. Старик поднялся на ноги.
– Тогда я сам сделаю это. Но учти, если туда пойду я, ты тоже сядешь, отморозок. Я тебя уверяю.
Феличе вырвался из рук папы и Барбариного отца, стряхнув их, словно перхоть, и бросился к старику.
Старик вытащил из кармана пистолет и положил на стол.
– Ну, давай, сучонок, попробуй ещё раз ударить меня. Давай, давай. Я прошу тебя, ударь…
Феличе застыл на месте, как в игре «раз-два-три, замри!».
Папа встал между ними.
– Хватит! Успокойтесь, наконец!
– Ну давай! – Старик засунул пистолет за пояс.
Мама сидела в углу, плакала и повторяла, держа руку у рта: