Я не провидица

— Ох, да ладно… — Он закрывает глаза, трет лоб и снова смотрит на меня. — Я даже почти не в обиде, правда. Сам заигрался. Знал же, что ты шныряешь по дому. В кабинете тебя ловили, ноут я рядом оставлял, телефон, спать укладывал под боком. Идиот. И не то чтобы это была сделка века, но денег и месяцев работы немного жаль. Надеюсь, Якушев не завалит проект. Передай ему мои наилучшие пожелания.

Ясно. То есть ничего не ясно, но это и не моего куцего умишки дело. Суровый мужской бизнес, а я так… невовремя решила поиграть в спасительницу.

— Все, иди отсюда, — машет рукой Велесов, и на сей раз я ухожу.

Закинув рюкзак на плечо и не прощаясь. Даже дверью не хлопаю, хотя хочется, и не реву, хотя должна бы. А за ближайшим поворотом меня ловит Никита. Хватает за руку, до хруста сдавливает запястье и сморит сверху вниз голодным бульдогом.

— Если ты еще как-то ему навредила… — рычит. — Если в ближайшее время что-то всплывет…

— А ведь это ты, — перебиваю я отстраненно и опускаю взгляд на наши руки. — Ты был целью, не Велесов.

Он разжимает хватку и отскакивает, а я поднимал глаза.

— А я-то все гадала… зачем выбирать место, где никто не пострадает, но при этом неизбежно убивать лишнюю жертву. Велесов же без охраны почти не ездит. И кто подгоняет ему машину? Правильно, верный пес Никита. Убийца рассчитывал, что ты спустишься туда один. И сдохнешь один. Но в тот вечер шеф пожелал бы прогуляться до машины с дамой, и если бы не мое появление… — Я качаю головой. — Тебя спас изгиб дороги. Зрительная иллюзия. Наблюдателю показалось, что ты уже у двери, он занервничал и поторопился. Забавно, если вдуматься. Если б я не закричала, могла бы и свою миссию исполнить, и чужой мести не помешать.

Больше всего Никита сейчас напоминает труп. Бледный до синевы. От него даже могильным холодом веет, но я все равно подхожу и упираюсь пальцем ему в грудь.

— Догадался, о ком речь? Волосы с проседью, шрам на шее. Когда-то ты звал его сослуживцем, а потом перестал упоминать вообще.

Он неверяще трясет головой.

— Реши проблему, пока не утащил за собой в ад невиновных. — Я разворачиваюсь и даже делаю несколько шагов, но останавливаюсь и добавляю через плечо: — Если выживешь, у тебя будет отвратительная теща. Всю кровь тебе выпьет и выест мозг чайной ложечкой.

Теперь точно все. Можно уходить. Жаль, не помню где куртка, на улице холодно…

8. Страшная, страшная сказка

Благословенны забывающие, ибо они не помнят собственных ошибок.

(с) Фридрих Ницше

Олег Сорокин живет там же, где и пять лет назад, на пересечении Пржевальского и Озерной. Я выползаю из метро и, игнорируя холод, дождь и автобус, минут двадцать топаю по прямой до нужного дома. Могла бы и быстрее, но через каждые двести метров застываю как вкопанная и смотрю монохромные фильмы в голове. Это странная помесь прошлого, настоящего и будущего, реальности и вымысла, того, что я помню, и того, чего никак не могло быть на самом деле. Я не пытаюсь анализировать свои видения, просто впитываю каждую деталь на случай, если когда-нибудь все-таки сумею взять себя в руки и все это осмыслить.

А потом очухиваюсь перед нужной дверью. Жму на звонок.

Олег наверняка думает, что спрятался. Что я не в курсе его передвижений и даже не пыталась за ним следить. Но я следила. Долгое время после похорон Лисы. Была уверена, что он как-то замешан, что-то скрывает и чем-нибудь себя выдаст. Но Сорокин действительно выглядел безутешным. Он и прежде общительностью не отличался, но тут замкнулся в себе окончательно. Передал мне сумку с деньгами и ключи и растворился на улицах города. Я его быстро нашла, но так же быстро поняла, что жизнь зятя еще скучнее моей, и с тех пор просто приглядывала за ним вполглаза.

Похоже, не зря. Похоже, он знает гораздо больше, чем мне казалось. Во всяком случае, точно побольше моего.

Я слышу, как он подходит к двери, смотрит в глазок. Слышу, как прерывается его дыхание. И знаю, что просто так Олег не откроет.

— Ты скоро умрешь, — равнодушно говорю я, и замок тут же щелкает.

Некоторые люди не меняются, и мне кажется, Сорокин и в двадцать лет был таким же тощим, лысым и жалким. Хотя в статике черты лица у него приятные, но статичным это лицо не бывает никогда. Вот и сейчас губы его мелко дрожат, будто за ними работает аппарат по производству слов, да только наружу ничего не вылетает; ноздри раздуваются, лоб идет мелкой рябью. Мне здесь не то чтобы не рады, меня явно до одури боятся.

— Чаем угостишь? — Я закрываю дверь и, не дожидаясь приглашения, прохожу в комнату.

Думала, обстановка будет убогой, но все довольно мило. Икеевский минимализм во всей красе. Диван, кресло, какие-то полочки. И полстены увешано фотографиями Лисы. Только Лисы — ни самого Сорокина, ни меня рядом с ней нет.

Странно. Помнится, она не любила сниматься, и на всех фото походила на самого забитого представителя семейки Адамс, страдающего несварением. А тут… улыбается. Позирует. Меня почему-то разбирает смех, и я падаю в кресло, давясь хохотом и вытирая мигом набежавшие слезы.

— Господи, какой абсурд, — бормочу я, немного успокоившись, и поднимаю взгляд.

Олег стоит в дверях и в вытянутых руках держит огромную дымящуюся кружку.

— Когда? — спрашивает дрожащим голосом, опуская ее на журнальный столик.

— Что когда?

— Когда я умру? — Он садится на диван и складывает руки на коленях, точно примерный школьник.

— Понятия не имею, — отмахиваюсь я.

Действительно. При таком количестве новой информации мне не до проверки чужого будущего.

— Дура, — выдыхает Сорокин и, смахнув испарину со лба, откидывается назад. — Кто ж так пугает!

Я пожимаю плечами:

— А кто врет годами? Десятилетиями? Кто из прихоти меняет жизни?

Он молчит, шлепает губами, кривится. Затем дергается, словно от разряда тока, и бормочет:

— Никто твою жизнь не менял, только… память.

— Лиса. — Я не спрашиваю, знаю уже.

Олег кивает:

— Ваши семейные дары. Тебе видеть будущее, ей переписывать прошлое. Ну или типа того.

— И зачем? Зачем такой… огород городить?

Он не пытается собраться с духом, подобрать слова. Просто начинает говорить, как если бы готовил эту речь давным-давно и наконец услышал нужный вопрос.

— Ты в детстве не могла это контролировать. Коснешься человека или предмета и начинаешь болтать. Зачем такое внимание ребенку? И Лиска поначалу просто подчищала следы, заставляла всех забыть, а потом… потом решила перевести огонь на себя. — Заметив мой скептический взгляд, Олег начинает оправдываться: — Пойми, это было выгодно. И ты в безопасности, и заработок отличный. Ее собственный дар в этом плане был бесполезен.