Я не свидетель

Вздохнув, Левин погасил ночник и лег на бок, удобно устроив побаливающее ухо в теплую мякоть подушки...

– Это все, что у вас есть?
– мрачнея, спросил Левин.

Шоор, откидываясь в кресле, развел руками.

– Не густо.

– Как вы сказали?
– переспросил Шоор.

– В том смысле, что немного, недостаточно, - Левин покосился на бумажку: год рождения, звание, должность, дата пленения, место пребывания в плену и год гибели в Старорецком лагере для военнопленных некого Алоиза Кизе.

– Больше ничего не известно. Так я понял своего шефа, когда он делал мне поручения.

– А зачем ему это нужно спустя столько лет?

– спросил Левин, про себя ругая Михальченко, легкомысленно согласившегося заняться бессмысленным, как полагал Левин, и почти безнадежным, как он прикинул, поиском теней. Мальчишка! Загипнотизировала маячившая валюта!

– Этот вопрос я задать ему не умел, - ответил Шоор, разочарованный непонятливостью худощавого, не очень опрятно одетого человека, сидевшего напротив за столом.
– Это мой шеф, - как бы поясняя, добавил.
– На вашу работу деньги дает он.
– И подумал: - "В конце концов если это даже прихоть, вздор Густава Анерта, то не его, Шоора, забота, стоит ли покойник герр оберст Алоиз Кизе таких денег, какие Анерт угробит тут".

– Что ж, хорошо, - сказал Левин, - попробуем, хотя...
– он поиграл пальцами по бумажке, врученной ему Шоором.

– Аванс я написал, - как бы напомнил Шоор, вставая.

– Я знаю.

Они церемонно раскланялись и Шоор удалился...

После обеда явился веселый Михальченко, тяжело, шумно вмял подушку кресла, в котором недавно сидел Шоор.

– Был немец?

– Был, был, - недовольно ответил Левин.
– Ты, Иван, большой раздолбай. Зачем принимаешь такие дела?

– Так я же знал, кому поручить!
– захохотал Михальченко.

– Ни хрена ты не знал. Валюта поманила. Где ты будешь искать концы этого Кизе? Это тебе не "домушник", который хорошо наследил.

– Надо порыться в архивах, - сказал Михальченко.

– В каких?
– Левин презрительно вскинул на него глаза.

– КГБ.

– Во-первых, кто меня туда допустит? Во-вторых, это уже не архивы КГБ. Военнопленными занималось одно из управлений НКВД, а после его упразднения все было передано в созданное МВД.

– Так может, у них, - уже неуверенно сказал Михальченко, пыл его несколько поугас.

– Искать дело военнопленного Кизе среди сотен тысяч его соотечественников, сидевших в наших лагерях?

– Что же делать?

– Не знаю, - Левин, словно мстительно дразня, смотрел Михальченко в глаза.

– Он деньги, аванс, уже перечислил на наш инвалютный счет.

– Вот и купи себе японский видеомагнитофон, кассеты про американских детективов и наслаждайся, как они лихо работают.

– Ну, мы тоже не это... не пальцем деланы. Видел я их кассеты. В кино у них все путем. А на деле? Тоже мудохаются, как и мы, - Михальченко махнул рукой.

– С той только разницей, что профессиональней...

– Так что же нам делать?
– спросил опять Михальченко.
– Ефим Захарович, постарайтесь.

– Следующий раз ты тоже старайся думать. Обедал?

– Да.

– Будешь сидеть здесь?

– Да. Нужно сделать несколько звонков.

– Я пойду перекушу.

– Тут на Довженко есть хорошее кооперативное кафе, - улещивая, подсказал Михальченко.

– На кооперативное я еще у тебя не заработал, - пробурчал Левин и ушел...

7

Почти всюду снег сошел, два дня лил дождь, съедая его остатки в ложбинках. Степь, словно освободившись от тяжести снега, сделала первый весенний вздох и стала вдруг желтовато-серой, прошлогодне-осенней, но кое-где под еще скупым солнцем показалась первая щетинка недолговечной в этих местах зелени с еще живучей робкой синью каких-то полевых цветов.

Георг Тюнен видел из окна своего дома, как два верблюда, лениво наклоняя длинные шеи, общипывали влажные стебельки и медленно, словно жерновами, как-то горизонтально двигали челюстями...

Миновало почти три месяца с тех пор как Тюнен отправил своему приятелю Антону Иегупову в Старорецк письмо с фотографией, но ответа так и не пришло. Каждую ночь он просыпался, чтобы попить воды (диабетчиков всегда мучит жажда), а потом, ложась, засыпал не сразу. И в такие часы подумывал, что можно было бы и съездить в Старорецк к Антону, увидеть город своего детства, в котором не был сорок девять лет. Постепенно, но эти робкие мысли вызрели в решение. Пугало, правда, расстояние. Но однажды утром, взяв сберкнижку, он отправился в новое двухэтажное здание из серого кирпича, которое называлось "Дом быта". Там на первом этаже размещалась касса "Аэрофлота", сбербанк и почта.

Тюнен знал, что из Энбекталды нужно лететь сперва маленьким самолетом до Алма-Аты, а оттуда уже большим лайнером до Старорецка. Но билет из Алма-Аты полагалось бронировать загодя, тем более - в оба конца. Вояж этот, как выяснил Тюнен, влетал в копеечку, но это не смутило - в его возрасте расходы на жизнь минимальны, в Энбекталды ничего особого не купишь. "На похороны - на гроб, гробовщикам заплатить и на поминки останется", - невесело пошутил он в уме, и, сняв деньги со своего счета, пошел к аэрофлотскому окошечку.

– Если можно, с доставкой на дом, - попросил он девушку-кореянку в синем форменном костюме, протягивая ей паспорт.

– Через две недели, - сказала она.

Он прикинул, что вернется домой как раз под Первомай, и хотя это не имело для него никакого значения, все же почувствовал удовлетворение, что к Первомаю будет уже дома...

В дорогу Тюнен стал собираться за неделю. Старый черный чемодан из искусственной кожи, слишком кустарно имитированный под крокодилью, он поставил раскрытым на табурет, застелил свежей газетой и начал складывать нехитрые пожитки. Старался брать то, что поновее, но выяснилось, что все ношенное-переношенное, хотя и чистенькое, однако застиранное. Он долго стоял перед растворенной левой дверцей шкафа, перебирая сорочки и белье, правую створку не раскрывал - там хранились платья, пальто и прочие вещи покойной жены. Он никогда не прикасался к ним, суеверно боясь, что даже от прикосновения воздуха все рассыпется в прах и тогда уже от Анны в доме ничего не останется.

Следовало подумать о подарках для Антона, немыслимо же заявиться с пустыми руками. В воскресенье он пошел на базар, купил два килограмма хорошей мясистой кураги, в понедельник, решившись, отправился к председателю райпотребсоюза, которого когда-то знал мальчишкой, и тот распорядился продать Тюнену за наличные пять пачек импортных лезвий "Wilkinson" для бритья и пару тонкого, с нежным начесом индийского белья рубаху и кальсоны, - все это, да и некоторые другие приличные товары, отпускалось только в обмен на лекарственные травы...