Я отвечаю за свою страну

— Ничего, папаша, не трясись. Зубки оставим. В залог. Мы не дантисты. Да и клещей не прихватили.

Грабители ушли, а утильщик долго еще стоял в глубоком раздумье: кричать, звать на помощь? Но он воздержался от заявления о случившемся в милицию. В этом ограблении потом сами обвиняемые признались. Оказывается, старым утильщиком уже интересовались работники ОБХСС, и тонкая ниточка предположений привела их к другому клубку, который они недолго разматывали. И узнай Глотов и Жижичкин, сколько денег, золота, бриллиантов и других ценностей изъяли при обысках на квартире и двух дачах у их потерпевшего, сильно бы затосковали.

Смочив слюной глаза и приняв скорбный вид, Жижичкин встал у дверей загса и стал предлагать всем входившим и выходившим обручальное кольцо. Говорил, что осталось от внезапно скончавшейся невесты. Сочувствующий быстро нашелся и купил, правда, заплатил за кольцо вдвое меньше розничной цены.

Вечером, пропивая вырученные деньги, Глотов спросил Жижичкина:

— Ты что же, змей, делаешь? Зачем, когда на деле были, грозил старичку палец отрезать, если кольцо не снимется, да еще зубы вырвать. С тобой нельзя дело иметь, Слава. Ты — садист! — И Глотов сплюнул на пол в сторону Жижичкина. — Ты со мной пошел за бабками, а не фокусы вертеть. Зачем дразнить? Засыпемся, так такой, как этот дед, с костями съест, сжует.

— А засыпемся, Митюша, тогда какая разница, кто нас съест и как?

— Для тебя нет, а для меня есть. И вообще, я этого не признаю! Бери у людей, воруй, вломи кому, если придется, но зачем же травить…

— Да я, Витя, сам всю жизнь затравленным хожу. Я почему, думаешь, к тебе прилепился? Эх, да что тебе объяснять!..

— Что же, объясни, коли начал. Почему же ты ко мне прилепился? Скорей всего из-за бабок.

— Нет, Витек, денежки — они, конечно, нужны, вот пьем на них, но не они прилепили. Да разве это деньги — так, мелочишка. Не стоят риска. Финала. Не могу, Витя, тебе сказать, не решаюсь.

— Значит, в темную со мной пошел? — повысил голос Глотов. — Тогда катись от меня, отваливай с концами!

Жижичкин налил себе еще водки, выпил и продолжил:

— Не могу не травить, нет удержу! Сидит это во мне! Еще со школы, со второго класса, когда меня один парень из девятого — за что, сам не знаю, мучил, гад, проходу не давал. Ну а я… Кому пожалуешься? Мать вкалывала круглые сутки, отец был на фронте и не вернулся.

Жижичкин помолчал. И снова зажегся:

— Одного пацана поставил к стенке на перемене, приказал на колени встать, а он не встает. Потом избил его в кровь.

— А что до этого было? — допытывался Глотов, а Жижичкин отводил глаза, не хотел сказать. — Хочешь, сам за тебя отвечу? В морду он тебе плюнул! Точно?

— Ну, плюнул, — сознался Жижичкин. — Что из того?

— А то, что плевок — не кровь, не отмоешь! Дельный пацан был. Мне бы его вместо тебя.

Бледный от выпитого Жижичкин прошипел с вызовом:

— Не пошел бы он к тебе, Витя! Это я пошел, потому как я при тебе — герой, человеком себя чувствую. Смелый я при тебе. Вот и изгаляюсь над ними, нашими «кормильцами», вроде этого утильщика. Спасибо, Витя, мерси, кореш!

— Гнида ты! — бросил Глотов и сплюнул.

Вздрогнул, напрягся, сжал зубы Жижичкин. И сказал вдруг:

— Пойдем, Витя, пройдемся. Как раз последний сеанс в клубе кончился. Какая-нибудь парочка от табуна отбилась…

И снова они проверяли дамские сумочки, срывали пиджаки, обшаривали карманы. Помогал пистолет.

Когда Глотов поднабрал денег, чтобы выехать из Москвы, попробовать устроиться на новом месте, он передал «вальтер» Жижичкину.

— Верни его хозяину.

— А стоит ли?

— Стоит. У него целей будет, а понадобится, снова даст, никуда не денется.

Спустя два дня после того, как Жижичкин вернул Юрию пистолет, его арестовали. Глотова задержали у тетки под Рязанью — на него указал Жижичкин при допросе.

«Сказать все без утайки, — мысленно повторил Юрий Григорьев предложение следователя. — Хорошо, стоит только начать, но когда остановиться? На чем?»

Однако следователь опередил его.

— Дружки твои — Глотов и Жижичкин!

— Не дружки они мне, — пробормотал Юрий.

— Все вы на одной лесенке, — продолжал следователь. — Глотов — на самой верхней ступеньке, Жижичкин чуть пониже, ну а ты на первую вступил. Такая градация.

«Не вступил», — мысленно возразил Юрий, а вслух боялся отрицать. «Только начни, и ляпнешь не то…» Но пока прикидывал, как поступить, почувствовал перемену в тоне следователя. Вроде бы тот заговорил мягче, а слова звучали все жестче и жестче. Следователь как бы оттолкнул его от себя, хотя и не приближал, совсем чужим стал, хотя и не был близким.

— Вот что я вам скажу, Григорьев, совершенно серьезно. Только хотелось бы, чтобы поняли…

«Почему на «вы»? — подумал Григорьев. — Значит, вот отчего отчужденность возникла!» — И совсем стало ему не по себе, неуютно. Но какого же уюта ждать на Петровке, 38 такому, как он?

— Я уже говорил, что этот фашистский «вальтер» вы своими руками передали бандитам. Как эстафету от гитлеровца. Узнала бы морда фашистская, что к бандитам переходит его пистолет, возликовал бы: «Не пропал «вальтер»! В дело пошел!» — На лице паренька выступили красные пятна. — А кто передал? Сын фронтовика! Уж не из него ли ранил немец твоего отца? А, парень? Не из него ли стрелял?

— В отца? Почему это в отца? — встрепенулся Юрий. — Почему вы так думаете?

— Жижичкин, дружок ваш, разговорчивей. Мы ведь пришли с обыском после его показания.

— А Глотов что?

— И он тоже, слово в слово.

— Сами они взяли. Силой потребовали от меня.

— Какая разница.

«Действительно, какая разница», — мысленно согласился Юрий и спросил наивно:

— Зачем же они рассказали?

— Да потому, что они не глупее вас, Григорьев. Не скажи, тогда бы с них потребовали пистолет.

— Я с ними не ходил, ни в каких их делах не участвовал.

— Вы их вооружили. Этого вполне достаточно для обвинения, — подчеркнул следователь.

— Но я же не знал, для чего он им, для какой цели. Жижичкин попросил, я и дал. Если бы не Глотов…

— Глотова испугались?

Григорьев промолчал.

— Огнестрельное оружие не обычная вещь… Что сказал Жижичкин, когда брал? Для какой цели?

— Он не говорил. Честное слово.

— Но вы же, знали, что собою представляет Глотов.