Я отворил пред тобою дверь

– Вам больно?.

– Больно, - ответил Павлов, уже не пытаясь пошевелиться, чтобы поднять голову и взглянуть на мальчика, но тут же попросил его, - Собери, пожалуйста мои бумаги.

Он еще плохо ориентировался в происходящем и не мог оценить степени опасности своей просьбы, но бумаги и особенно гравюра для него сейчас были главным и гораздо более существенным, чем даже собственное ранение, лишавшее его возможности двигаться Мальчик послушно сполз с кресла и присев на корточки начал аккуратно собирать разбросанные по полу документы Теперь Павлов увидел его лицо - смуглое, обрамленное короткими вьющимися волосами На вид ему было лет тринадцать.

– Я сильно ранен?
– спросил Павлов, немного успокоившись за судьбу своих бумаг.

Мальчик внимательно посмотрел на него и неопределенно пожал плечами.

– Крови много, рану не видно Они стреляли в спину, я видел, потом тащили в автобус, - он говорил с легким южным акцентом, более всего похожим на грузинский.

– Откуда ты?
– спросил Павлов Все, что произошло с ним на дороге после слов мальчика вдруг вспомнилось ему, включая сухой треск сзади и удар в плечо "Значит, детские крики мне не почудились", подумал он, глядя как смуглый мальчик старательно укладывает собранные листы в аккуратную стопку.

– Из Цхинвали Знаете, где это?.

– Конечно Ты грузин?.

– Осетин С грузинами мы воюем - серьезно, но просто, как о деле вполне обычном, сказал мальчик.

– Как тебя зовут?.

– Таймураз А вы - еврей?.

– Нет, русский, - Это хорошо, - задумчиво сказал Таймураз.

– Почему?
– Павлов не удивился его вопросу, в конце концов они были в Израиле, но глубокомысленное заключение мальчика повергло его в изумление.

– Они, может быть, вас не убьют тогда Еврея бы убили...

– Кто они?
– Павлов, наконец вспомнил, что ничего не знает о террористах, в чьих руках оказался, да и вообще о том, что собственно произошло.

– Палестинцы Они с евреями воюют.

– А почему они напали на вас?.

– Мы- заложники Теперь они будут что-нибудь просить у евреев, а если они не дадут - убьют нас.

– Детей?
– конечно Павлов и сам мог догадаться о смысле произошедшего в целом, но то что захвачен был автобус с российскими детьми не укладывалось в его голове, насколько он мог сейчас соображать и анализировать ситуациюподобного история еще не знала.

Мальчик же, напротив, был совсем не удивлен и вроде бы даже не испуган.

– Детей еще лучше, - серьезно со знанием дела заметил он, - так больше подействует.

– Послушай меня, - Павлов постарался, чтобы голос его звучал как можно более убедительно и спокойно, - Никто не посмеет вас убить и никто этого не допустит Но вот со мной может что-нибудь случится Сам говоришь, крови много, а рану не видно, поэтому я хочу тебя попросить об одной услуге Можно?.

Мальчик только кивнул головой, но по выражению его глаз было видно, что он очень хорошо понимает, что имеет в виду Павлов и к просьбе относится крайне серьезно.

– Так вот, пускай эти бумаги пока будут у тебя И если со мной что-нибудь произойдет, ты их сохрани А потом, когда вас освободят отдай кому - нибудь из взрослых, лучше всего из нашего посольства Знаешь, что такое посольство?.

Мальчик снова кивнул.

– И скажи, что передать надо в Московский университет, МГУ Запомнишь?.

– Запомню А что там?.

– Это исторические документы Очень древние, вернее их копии для ученых они очень важны.

– Вы ученый?.

– Да, я преподаю в Московском университете.

– А Карину Рубеновну они убили, - неожиданно сказал мальчик.

– Кто это, Карина Рубеновна?
– говорить Павлову становилось все труднее Боли он как ни странно не чувствовал, но было ощущение, что его медленно сковывает то ли сон, то ли забытье - ему все труднее было шевелить языком, голос мальчика становился тише и был не очень четок, а сам он словно расплывался перед глазами Павлова, как если бы на них вдруг навернулись слезы, но слез не было, - Кто - Карина Рубеновна?.

– Учительница, - откуда- то издалека ответил мальчик., - наша учительница., из детдома.

Он сказал еще что-то, но Павлов уже его не слышал.

Потом он приходил в себя еще несколько раз - всякий раз от острой боли, сначала, когда его грубо перетаскивали из прохода на заднее сидение автобуса - террористы к тому времени завершили свои кровавые дела на дороге и автобус рванулся к оливковой рощице, потом еще несколько раз, когда автобус особенно сильно подбрасывало на ухабах, но каждый раз всего на несколько секунд и снова проваливался в темноту, он не чувствовал и не видел ничего, но где- то глубоко в его подсознании словно включился невидимый счетчик Это счетчик медленно и методично отсчитывал каждую каплю крови, струящейся из его тела и каждая эта капля уносила мгновение его жизни, это тоже учитывал счетчик. Считать же ему оставалось похоже недолго, и он безгласный пытался предупредить об этом угасающее сознание Павлова Быть может поэтому, на доли секунды придя в себя то ли от очередного толчка автобуса, то ли почувствовав подле себя какое-то постороннее движение, он открыл глаза и смутно различая в отдалении чей-то неясный, силуэт попросил о помощи.

Была уже ночь.

– Если бы я был генералом, то давно уже дал приказ на штурм.

– Ты дурак Если бы начался штурм они бы взорвали нас Видел - у них в зеленом мешке взрывчатка?.

– Не взорвали бы Им тоже жить охота.

– Взорвали бы. Они воюют за Аллаха, он потом прощает их и берет в рай, поэтому они не боятся умирать.

– Откуда это ты знаешь?.

– Я знаю, чеченцы тоже воюют за Аллаха, поэтому наши их не победили, а знаешь как бомбили! Все дома разрушили! Наш тоже...

Это рассуждают дети Они сгрудились на задних сидениях автобуса и даже на полу, вокруг нас с Евгением Он полу-лежит на последнем сидении, а я сижу подле него Каким-то образом мне все-таки удалось перевязать его так, что кровотечение прекратилось и сейчас он утверждает, что чувствует себя почти нормально.

За окнами автобуса светло как днем и очень шумно Ночь сегодня так и не смогла вступить в свои права Тьму рассеивают яркие лучи прожекторов, красно-синие всполохи мигалок, временами оглушительно стрекочет вертолет зависая где - то совсем рядом, слышатся чьи-то переговоры по рации, воют сирены.
– все это происходит совсем рядом и где-то бесконечно далеко, в другом, потерянном для нас быть может навсегда мире. Рассудок подсказывает, что там. который уже. час идут напряженные переговоры и на кону - ни много ни мало - наши жизни, десятки если не сотни людей в какой - ни будь сотне метров напряженно наблюдают за нами, готовые к любым действиям да и весь мир наверное взбудоражен известиями о том, что происходит в эти минуты на шоссе No 1 государства Израиль, но в сознании эти соображения укладываются плохо Оно, сознание, медленно погружается в состояние унылой обреченности Вроде бы все мы, и террористы взявшие нас в плен и мы, их жертвы - заложники обречены стать вечными обитателями злосчастного автобуса как если бы кто-то злой и могущественный начертил вокруг него страшный магический круг, проникнуть за который не дано никому и уже никогда По крайней мере ни от кого из нас ничего сейчас не зависит и это действует на всех парализующе Террористы теперь совсем не обращают на нас внимания - они заняли передние кресла автобуса, почти не покидают их и не разговаривают даже между собою лишь изредка перебрасываясь короткими тихими фразами. Мы же полу - шепотом общаемся между собой и с детьми.

– Вы оба говорите абсолютные глупости, - вторгается Евгений в эту странную детскую дискуссию Но к странности наших детей меня уже не удивляет - они много успели рассказать о себе, - Никакой Бог- ни Иисус, ни Аллах, ни Будда не позволяет убивать людей Убийство человека - самый страшный грех из всех, которые только могут быть и так гласят все религии Понятно?.

Дети вяло кивают головами и замолкают, но в том как они молчат читается полное несогласие с утверждениями Евгения Павлова Они не возражают ему, потому что эти дети усвоили едва ли не на инстинктивном уровне - возражать незнакомым взрослым мужчинам опасно, порой опасно смертельно Они предпочитают отмолчаться Похоже Евгений тоже чувствует это, нам обоим почему-то становится неловко.