Я плюс все

Баран даже не смотрит на Федотова. А так – поверх его головы.

– Привет, – говорю я и останавливаюсь.

– Ты это… – спрашивает Федотов. – Математику сделал?

И зыркает на Барана.

– Сделал, – говорю я.

Мы молчим.

– Ну ладно, – говорю я. – Мы пошли.

В магазине Баран хватает меня за локоть:

– Чего ты с ним болтаешь?!

– С кем? – говорю я.

– С этим придурком?

– С Федотовым?

– Да я не знаю! Ну с этим, который про математику впаривал!

– Это Федотов, – говорю я.

– Да хоть этот… Джеки Чан! Ты чего, не знаешь?

– Что? – спрашиваю я.

– Да он же с Иркой ходит! Волочится за ней… как этот!..

Я стою и смотрю на Барана. И думаю: «Что он такое сказал?»

– Хочешь, я ему врежу?! – кричит Баран.

– Чего разорались? – одёргивает нас кассирша.

– Хочешь, – шепчет Баран, – я ему врежу?!

Я стою перед Бараном, смотрю на него, а он почему-то расплывается перед глазами. Эх, как же это смешно!

– Гошан, ты чего? – бормочет Баран. – Гошан?! Да не реви ты! Брось ты… это! Ты чего? Ты, того… Это самое…

Баран треплет меня по шее. А я думаю: «Он мне так голову оторвёт… Ну и пусть… Буду ходить без головы… Зачем мне такая глупая голова?»

– Слышишь, Гошан?! – Баран хлопает меня по спине. – Давай деньги. Я сейчас эти куплю… Яйца! А потом домой пойдём. Ты чайку попей и спать ложись… Лады? А завтра – новая жизнь! Житуха пойдёт! Лучше старой! Ну их всех! Слышишь, Гошан?! Бабы – дуры! Я, это… Я точно знаю! Ну! А давай я тебе, это… анекдот расскажу! Про Чебурашку! Бежит, значит, Чебурашка вдоль забора и, значит, это… думает: «Когда же бочка будет?!»

Баран купил яйца. Довёл меня до дома. Поднялся вместе со мной на наш четвёртый этаж. А когда я позвонил в дверь, махнул мне рукой и умчался вниз. А точнее, с грохотом сбежал по лестнице.

И хлопнул тяжёлой дверью.

Федя Федотов?!

Федя Федотов?!

Неужели и с ним ты качаешься на бабушкиных качелях?!

– Ты нюхай, нюхай! – говоришь ты Федотову. – Когда я нюхаю бабушкины цветы, мне хочется летать!

Вы взлетаете на качелях всё выше и выше.

Качели широкие. На таких качелях может уместиться по две Иры и по два Федотова.

Но вам хорошо и так!

Вы взлетаете, взлетаете к чёрным тучкам, которые мчатся по тёмному ноябрьскому небу.

Вы взлетаете…

– Кто тут? – слышите вы. – Кто тут? Кто тут? Кто тут?!

Это твоя бабушка.

– Это мы, бабушка! – кричишь ты, не переставая взлетать к чёрным тучкам.

– Ирочка! – радуется бабушка. – А кто второй?

– Это Феденька, бабушка! – кричишь ты. – Феденька!

– Феденька! – радуется бабушка. – Какое замечательное имя! Такое имя может принадлежать только очень хорошему человеку! Как хорошо, как чудесно, Федя Федотов, что ты зашёл к нам! Сейчас мы попьём чайку! Я ведь пирожков напекла! С яблоками!

Вы хохочете!

Какое счастье! В нашем городе все старушки пекут пирожки с яблочной начинкой!

Вот это жизнь!

– Я люблю пи-рож-ки! – кричишь ты.

– Я люблю пи-рож-ки! – кричит Федя Федотов.

– Я люблю пи-рож-ки! – кричите вы.

А потом!.. Неужели потом, после бабушкиных пирогов, ты его поцелуешь?

Неужели?! Неужели?!

…Как я войду завтра в класс?

Я не знаю…

…Три часа ночи.

Где вы, мои мушкетёры?!

Д'Артаньян задумался; душа миледи представилась ему какой-то бездонной и мрачной бездной…

– Послушайте, – сказал Атос, взяв его за руку, – вы знаете, д’Артаньян, что я люблю вас. Будь у меня сын, я не мог бы любить его больше, чем вас. Поверьте мне: откажитесь от этой женщины! Я не знаю её, но какой-то внутренний голос говорит мне, что это погибшее создание и что в ней есть нечто роковое.

– Вы правы, – ответил д’Артаньян. – Да, я расстанусь с ней. Признаюсь вам, что эта женщина пугает и меня самого.

– Хватит ли у вас решимости? – спросил Атос.

– Хватит, – ответил д’Артаньян. – И я сделаю это, не откладывая.

– Хорошо, мой мальчик. Вы поступите правильно, – сказал Атос, пожимая руку гасконцу с почти отеческой нежностью. – Дай бог, чтобы эта женщина, едва успевшая войти в вашу жизнь, не оставила в ней страшного следа…

Я сплю.

До завтра ещё много снов…

Я подумаю!

Утром я проснулся очень рано.

Я умылся. Оделся. И потопал на кухню.

Я зажёг плиту. Наполнил чайник холодной водой из крана. Поставил его на огонь.

И принялся ждать папу.

Он ещё спит.

Чайник закипает. Я завариваю свежий чай. Достаю из сушки тарелки, чашки, ложки.

Разогреваю булочку на сковороде. Булочка немного подгорает. Но это не страшно. Так даже вкуснее.

– Ого! Ты уже встал? – папа появляется в дверном проёме, растрёпанный, в трусах.

– Да. Я жду тебя, – отвечаю я.

– Меня? – папа чешет свою волосатую грудь.

– Тебя.

– Сейчас! – говорит папа и скрывается в ванной.

Я слышу, как он чистит зубы и плещется под водой.

– Что-то случилось? – спрашивает папа, снова появляясь.

– Да, – говорю я.

– Что?

– Прости Баранова, – говорю я. – Не преследуй его. Пожалуйста.

Папа смотрит на меня так, словно видит впервые.

– Что?! – наконец, выговаривает он.

– Я понимаю, – говорю я, – он поступил плохо. Паршиво поступил. Но он же своё получил? Да?

Папа потихоньку краснеет.

– Папа, – продолжаю я быстро. – Ты только не нервничай. Не сердись. Я, конечно, всего не знаю! Но я же не виноват! Вы ничего не рассказывали. Правда, я не спрашивал… А когда узнал…

– Что узнал? – произносит папа тяжёлым голосом.