Я признаюсь во всём

Иоланта молчала.

— Как здорово он все уладил с этой глупой гусыней.

— С какой глупой гусыней?

— Ну с Бенни. Или, может быть, она не гусыня?

— Нет, пожалуй, гусыня, — ответила Иоланта. Белый бог отдалялся от нее все дальше.

— Наконец-то ты это поняла!

Иоланта кивнула. Мауд положила руку ей на плечо.

— Я думаю, ты совсем не такая, — сказала она примирительно. — Пошли купаться!

Иоланта не двинулась с места. Она посмотрела на Мауд так, будто внезапно проснулась.

— Что с тобой? — спросила та с любопытством.

— Ничего, — ответила Иоланта. — Пошли купаться.

Это было начало долгой дружбы. Это был конец сестры Бенвенуты, конец любви к нашему Спасителю, это было окончание целой эры. И это было началом новой эпохи, так как под влиянием Мауд Иоланта очень изменилась. Внешне она осталась такой же: тихой, хорошо воспитанной, скрытной. Однако в течение последующих месяцев она переняла многие взгляды Мауд. Девочки были неразлучны день и ночь. Их дружба стала притчей во языцех. Это была неравноценная дружба. Мауд всю себя отдавала, Иоланта всегда только брала. Не все, что она переняла у Мауд, было полезно, хотя она принимала все, не подвергая никакой критике: первые намеки о зарождении жизни, грязные, перепечатанные с ошибками на машинке порнографические романы, картинки, слухи и первые тайны начала их созревания.

Мауд созрела быстро. С двенадцатого года жизни ее уже переполняло постоянно растущее волнение, возбуждение. С ней случались удивительные истории, как ни с кем другим. Ночью, забравшись в кровать подруги, она тихо рассказывала свои истории: о садовнике, который ее поцеловал; о невероятной связи сестры Бенвенуты с сестрой Камилой; о своем отце, который развелся с ее матерью, потому что у той был любовник и она приходила домой пьяной; о некоторых мальчиках из городской гимназии; о звездах кино; о собаках на улице и о редкостных ощущениях ее собственного пробудившегося тела.

В тринадцать лет Мауд поделилась с подругой планом побега из школы. Она выглядела как шестнадцатилетняя, и с ней заговаривали водители-дальнобойщики, которые парковали свои огромные машины на улице позади школы. Шоферы, большие, смеющиеся мужчины в кожаных куртках и резиновых сапогах, делали ей через забор двусмысленные намеки, употребляя соответствующие выражения, на которые Мауд отвечала соответствующими движениями и согласием. Она пообещала взять с собой на прогулку подругу. Но Иоланте не хватило на это смелости. Она предоставила Мауд убежать одной, в безлунную ночь, в сильный дождь. Мауд вылезла из окна спальни, когда на улице уже раздавались нетерпеливые сигналы машин, и исчезла на семь дней. Сестры вышли из себя, о происшествии было сообщено полиции, и Иоланта, которая не выдала подругу, со страхом ожидала ее возвращения и новых рассказов о возбуждающих, неслыханных переживаниях.

Мауд вернулась, но о своих ощущениях она больше ничего не рассказывала. На восьмой день ее привел полицейский. Когда она вернулась, Иоланта играла в саду. Она очень сильно испугалась. Одежда Мауд была разорвана и вся в грязи, волосы спутаны, на лице были следы дешевой косметики, и выглядело оно одутловатым и больным. Полицейский тащил безвольную Мауд по тропинке, по бокам которой образовался молчаливый круг девочек, презрительно разглядывающих Мауд. Когда она взглянула на подругу, ее детский рот Иоланты искривился, и она произнесла единственное слово. Это было последнее слово, которое Мауд слышала от нее. Дома она сразу же была посажена под арест. После обеда пришел врач из лицея, чтобы обследовать ее, а вечером того же дня белая машина увезла Мауд в больницу. Иоланта еще раз увидела ее, когда Мауд вели к машине. На ней была ночная рубашка, Мауд выглядела бледной и больной.

— Она больна, — сказали девочки перед тем, как идти спать. Потом они рассказали все, что узнали от поварихи, привратника и прачки. Болезнь Мауд была отвратительной, она разъедала лицо и кости, эта болезнь была неизлечимой и со временем делала человека слепым и безобразным. Заражались ею, связавшись с испорченными мужчинами и занимаясь с ними любовью.

Сердце Иоланты громко билось, она сжала руки и подняла горящие глаза к потолку. Так вот как это происходит! Когда любишь — заражаешься страшной болезнью и попадаешь в больницу. Любовь была грязной вещью с грязным именем. Любовь разъедала лицо и тело, делала глухими, немым и глупым. Любовь была болезнью. Все было противно — картинки, книжки, стишки. Противно и мерзко. И это была любовь.

23

В 1933 году Иоланта потеряла обоих родителей.

Отец по политическим и личным мотивам не представлял для себя возможным жить дальше в Германии, поэтому сначала застрелил свою жену, а затем застрелился сам. Свое состояние он завещал дочери, которая как раз сдала экзамены и теперь могла покинуть школу при монастыре. Государство не признало права на наследство и присвоило собственность и деньги. В одну ночь Иоланта, рожденная и воспитанная в богатой семье, осталась без средств и крыши над головой. Добрые родственники, проживающие вблизи голландской границы, взяли ее к себе. Иоланта попала на большой крестьянский двор. Ей было восемнадцать лет, и она оставалась девственницей. Она работала в бюро, писала письма, рассчитывала налоги и расходы, выплачивала заработную плату. Деревенский парень, большой и сильный, преследовал ее своей любовью. Она отклоняла его ухаживания — Иоланта боялась его. Он принимал ее поведение за кокетство. В ее девятнадцатый дня рождения, на который он также был приглашен, он напился и, воспользовавшись случаем во время ночной прогулки с Иолантой, предпринял банальную и жестокую попытку изнасиловать ее. Она кричала и защищалась, сильное отвращение поднималось в ней. Однако вокруг было темно и тихо, на крик никто не прибежал. Она понимала, что теряет силы, чувствовала запах его губ, ощущала тяжесть его тела, видела его отвратительные, убийственные руки, слышала его бессмысленный стон — и сдалась. Но ему помешали. Их обнаружил дядя, который вышел искать Иоланту. Парень отпустил ее и убежал. Иоланта лежала обессиленная, опустошенная, ей казалось, что ее вываляли в грязи. Она с трудом повернулась на бок, и ее стошнило.

На следующий день она покинула двор. Она поехала в город, устроилась секретаршей к адвокату и долгие месяцы жила в паническом страхе заболеть. Она консультировалась у бесчисленных врачей, находила у себя симптомы болезни и не могла спать.

— Я больна, я должна была заразиться, я чувствую это! — кричала она врачу, который хотел ее успокоить определенно отрицательным результатом анализа. Ее послали к психоаналитику, маленькому еврею, которому — это был 1933 год — еще было разрешено практиковать, но который уже собирался в эмиграцию. Ему удалось освободить ее от параноической мысли, что она больна. От других параной он ее не излечил: она начала со страшной силой, бессмысленно и не отдавая себе отчета, флиртовать, у нее было множество связей и любовных историй, ни одна из которых не удовлетворила ее. В этом она, однако, всегда обвиняла своего партнера, так как маленький еврей сказал ей: «Вы совершенно нормальная женщина с совершенно нормальным чувственным восприятием. И если вы не будете удовлетворены связью с мужчиной, то в этом будет виноват он, а не вы».

Виноват мужчина, а не она, Иоланта верила в это. Она стала ненавидеть мужчин, Иоланта стала их мучить. Она была довольно симпатичной, и многие мужчины пытались добиться ее расположения. Ей доставляло удовольствие видеть, как они страдали, когда она им отказывала, и как они бесились, когда она их мучила. Иоланта считала, что она умна, предусмотрительна и никогда не допустит такой глупости, как неразумная Мауд, которую доставили назад в школу грязной и больной только потому, что она всего один раз «любила». Иоланта никогда не «любила». Она позволяла любить себя. Это казалось ей смыслом всей жизни.

В 1939 году, когда началась война, ее работодатель был арестован, и она потеряла место. Оттого, что ей было все равно, что делать дальше, и от тоски по приключениям, она пошла служить в воздушный десант. Для этого не требовалось особых знаний, немецкой армии нужны были люди, и Иоланта тотчас стала военнообязанной. Она попала в Польшу. Комендантом дивизии был некто обер-лейтенант Мордштайн. Иоланта сталкивалась с ним каждый день. Они сидели в одном бюро. Высокий, стройный, приятной наружности, он стал ухаживать за Иолантой. Она ответила на его ухаживания в своей привычной холодной манере, восприняв это как рутину. Она принимала его приглашения, ходила с ним в ближайший фронтовой театр, пила вино, танцевала и смеялась. Но он был ей чужим, как любой другой — грязный, больной, мерзкий — мужчина.

Педантичный и мужественный Мордштайн по профессии был военным. Холодность Иоланты, ее равнодушие сводили его с ума. Это и было, собственно, причиной того, что он так быстро в нее влюбился. Он делал ей подарки, даже предлагал выйти за него замуж, но все оставалось по-прежнему, она не становилась ему ближе.

Он уже почти смирился с тем, что должен прекратить безнадежные попытки, когда вдруг произошло нечто, что глубоко его удивило.

Это случилось однажды днем, когда у обоих был выходной. Они ехали за город в его машине. Стоял тихий солнечный осенний день. Ничто не предвещало внезапного налета вражеских бомбардировщиков, когда поляки с мужеством, на которое способна только армия, которая уже знает, что проиграла, атаковали склад немецких боеприпасов. Взрывы сотрясали маленькую деревеньку, по которой как раз проезжал Мордштайн и поблизости от которой, в лесу, как раз находилась цель налета. Ударной волной Иоланту выкинуло из машины. Мордштайн остановился, выпрыгнул за ней, поднял ее, потерявшую сознание, на руки и потащил через сущий ад рушащихся домов, взрывающихся бомб и горящих бараков в ближайшую часовню.