Я пытаюсь восстановить черты

14 февраля в полдень Вессели повез меня знакомиться с дирекцией театра «Талиа». Я встретилась с директором театра и режиссером спектакля «Закат». Был еще и какой-то журналист, довольно настырный. Вессели перевел мне, что присутствующие потрясены моим внешним видом: ожидали встретить старушку лет под семьдесят.

Режиссер Кароль, довольно молодой, живой, очень симпатичный человек, прежде всего сказал, что все они большие почитатели Бабеля, которого они считают одним из величайших мировых писателей. Кароль добавил, что чем больше пройдет времени, тем больше будет Бабель признан и возвеличен. Пьесу «Закат» они считают замечательной, но им было очень трудно, так как она несценична. Они боялись антрактов и при постановке смогли их избежать. Для этого нужно было придумать связки между отдельными действиями. Сначала они пробовали привнести что-то от себя, но оказалось, что Бабель этого «не терпит»: в пьесе ничего нельзя изменять, ничего чужеродного нельзя к ней добавить. Только при помощи бабелевского текста из других рассказов удалось сделать связки между действиями. В постановке нет ни одного слова, которое не принадлежало бы автору.

Режиссер Кароль рассказал, как он вышел встречать первого секретаря венгерской компартии Яноша Кадора, который приехал на спектакль. Кароль взялся было за шляпу, чтобы приветствовать Кадора, а тот ему сказал: «Не снимайте шляпу». Режиссер удивился: «Почему?» — «Чтобы снять ее перед Бабелем после спектакля», — ответил Кадор. Спектакль «Закат» Яношу Кадору очень понравился. Кароль рассказал также, что он был в Москве, где его спросили: «Почему Вы ставите «Закат» Бабеля? Есть же другие пьесы советских писателей». Кароль ответил: «Дайте мне такого же качества пьесу, и я ее с удовольствием поставлю». Больше вопросов не было.

После театра мы с Вессели поехали в издательство, где была издана последняя маленькая книжка Бабеля. Нас принимал директор Иожеф Язверени, веселый, смеющийся человек. Он сказал, что скоро собирается в Москву, и просил разрешения побыть у нас дома, хотя бы одну минуту. Вессели рассказал, что директор из рабочих, большой лодырь, по вечерам играет в карты со своим другом пастором. У него очень дельный заместитель, и поэтому дела в издательстве идут хорошо. Из этого издательства мы спустились на несколько этажей вниз, где помещалось издательство «Европа», в котором Вессели когда-то работал. Собрались многие сотрудники, большинство из которых говорили по-русски. Они показали мне роскошные книги по искусству, факсимиле старинных рукописей с тончайшими рисунками в цвете и золоте; эти издания были выполнены на великолепной бумаге. Из этого визита мне запомнилась одна из сотрудниц издательства, которая долго сидела в Советском Союзе в лагерях. Запомнились и необычайные по смелости слова главного редактора издательства о Венгрии: «Мы — машина, которая попала в яму, но так как моторы у нас сильные, то как-нибудь выберемся на дорогу».

На следующий день, перед походом в театр, мы с Вессели зашли в цветочный магазин, где я купила большую корзину цветов для артистов и написала им поздравления. В театре нас посадили в главной ложе. Спектакль шел два с половиной часа без антракта и держал зал в большом напряжении.

В спектакле было много режиссерских находок: использовались проекции картин Шагала. Особенно удачно этот прием работал в придуманной театром сцене перед трактиром, где сменяющие друг друга проекции создавали впечатление бреда пьяного Менделя. Сцена, которая у Бабеля проходит в синагоге, была дана перед синагогой. Эпизод в синагоге с убийством крысы опротестовала Венгерская еврейская община. На сцене — декорация входа в синагогу: две двери, одна для мужчин, другая для женщин. Слышны пение и молитвы. Перед входом разыгрывали диалог о ценах на товары; там же Беня узнавал о предполагаемой продаже отцом заведения. Актеры играли очень хорошо: не совсем по-одесски, но я нашла, что это даже лучше, так как Бабель становился более интернационален. Я нахожу, что между венгерским спектаклем по пьесе «Закат» и спектаклем, поставленным позднее в Москве режиссером Гончаровым, было много общего. Конечно же, они отличались в деталях. Фигура Менделя Крика в венгерском спектакле была гораздо импозантней, чем персонаж, которого у Гончарова играл Армен Джигарханян. Заканчивался спектакль на сильной драматической ноте: среди притихшего застолья долго плакал старый Мендель Крик.

После окончания спектакля мы собрались в кабинете директора. Пришли актеры, игравшие в спектакле: Ковач (Мендель), Шамодвари (Беня), актриса Дейка (Потаповна). Директор театра Эмиль Кёрёш, очень хороший актер играл роль Бен Захарьи. Разговорам не было конца. На нашей встрече присутствовали и журналисты.

На следующий день утром я встречалась с корреспондентом еврейского еженедельника «Новая жизнь». Увидев меня, корреспондент, мужчина лет под семьдесят, был явно разочарован. Спросил с удивлением: «Вы не еврейка?» А потом спрашивал, был ли Бабель верующим человеком. Расспрашивал о спектакле, интересовался, знаком ли мне еврейский быт. Ему хотелось, чтобы я сказала, что у евреев дети не бьют отцов.

Вечером того же дня мы с Вессели были приглашены в гости к заместителю председателя Академии наук, члену ЦК компартии Венгрии Дьюле Хевеши. Он оказался очаровательным человеком необычайной скромности — один из честных коммунистов. Он долго сидел в Советском Союзе в тюрьмах и лагерях, его били. Стал больным и глухим человеком. Жена Хевеши Ольга, тоже не совсем здоровая женщина, бывшая актриса, долго жила в Советском Союзе. Ее высылали в Киргизию. Теперь она светская дама, бывает на приемах в парламенте.

Во время визита к Хевеши я узнала, что Дьюла и был тем «фальшивым женихом», с которым, по рассказу Бабеля, уехала в свадебное путешествие Ирма Яковлевна, будущая жена Шинко. В тот же день я написала письмо Ирме Яковлевне в Югославию, в котором передала привет Эрвину. Здесь, в Венгрии, все ругали его книгу «Роман одного романа», в которой он много писал о Бабеле и обо мне.

20 сентября мы с Вессели на машине поехали в сторону озера Балатон. На обратном пути заехали в дом творчества писателей. Расположен он был на горе, в полутора километрах от Балатона, в парке большого графского имения. Сейчас же вокруг нас собрались писатели, чтобы послушать рассказы о Москве, о России. Вессели смешил меня тем, что каждый раз, когда входил новый писатель, он говорил: «А это наш Булгаков», «наш Есенин», «наша Ахматова».

Из пребывавших в доме творчества писателей мне особенно запомнился Лангьель, работавший когда-то в Москве на кинофабрике «Межрабпом Русь». Представляя его мне, Вессели сказал: «А это наш Солженицын». Одет он был необычно, в вельветовый комбинезон и мягкую рубашку. Лангьель сам сварил нам кофе. Оказалось, что он долго сидел в Советском Союзе в тюрьме, был женат на русской, очень красивой и умной женщине, которая сошла с ума, и теперь жил один. Лучшие его произведения оставались ненапечатанными. В Союзе на то время опубликован был только один его роман в очень плохом переводе. «Если бы встретил переводчицу, то побил бы», — сказал Лангьель.

У Лангьеля в то время гостила «бабушка Венгерской революции» Елена Душинская — старая, слегка согнувшаяся женщина с очень серьезным и умным лицом. Она напомнила мне русскую революционерку Стасову, которую я встречала в гостях у В. А. Мильман, секретаря Эренбурга. Душинская была полькой, в то время жила в Канаде и в Венгрии была в гостях. Оказалось, что Вессели в свое время освобождал Душинскую из тюрьмы.

Прощание с Лангьелем было трогательным. Выяснилось, что он знал Бабеля, про которого говорил, что тот умел перекроить любую кинокартину. Когда в картине что-то «не проходило», то звали Бабеля, и он помогал. Это был его заработок, но делал он все легко, весело и талантливо.

На обратном пути из Дома творчества писателей мы свернули на боковую дорогу, чтобы посмотреть старинный дом. Бывший хозяин дома был крупным виноделом, имел триста гектаров земли, сам выращивал виноград, сам делал из него вино для причастия. Все ближайшие церкви покупали это вино. Такого вкусного вина не делал никто, и хозяин преуспевал. Сын бывшего хозяина, меценат, сохранил за собой два гектара земли. Вино, что он делает, пьют гости — писатели и художники, и по-прежнему ближайшие церкви берут вино для причастия.

Хозяин отсутствовал; дверь нам открыла женщина, тетка хозяев, очень доброжелательная и симпатичная. Такого дома, который она нам показала, я не видела никогда. Огромные комнаты до предела наполнены старинной мебелью и вещами. В столовой очаг, все стены увешаны медной и бронзовой посудой, тростями, трубками, на полках — фарфоровая посуда с рисунками, невероятно красочными. Чисто вычищенная утварь сверкала, искрилась. Чистоту в кухне поддерживала та женщина, которая открыла нам дверь. Везде масса книг, в кабинете все стены из книг. Этот дом, который никогда не разорялся, можно было целиком отдавать под музей старинного венгерского быта. Мне почему-то стало немного грустно, быть может, от мысли о безвозвратно ушедшем прошлом…