Я пытаюсь восстановить черты

А в другой раз Бабель рассказал, что как-то зашел домой к Перецу Маркишу [29] . Дома был только отец Переца, и Бабель решил подождать. Чтобы польстить старику, он сказал: «Ваш сын пишет очень хорошие стихи». Седовласый старик помолчал, а потом ответил: «Соломон писал меньше и лучше». «Всё понимает старик», — заключил Бабель.

Перелистывая как-то на даче только что вышедшую и очень толстую книгу одного из известных наших писателей, Бабель сказал:

— Так я мог бы написать тысячу страниц. — А потом, подумав, добавил: — Нет, не мог бы, умер бы со скуки. Единственно, о чем я мог бы писать сколько угодно, — это о болтовне глупой женщины…

29

Маркиш Перец Давидович (1895–1952) — советский поэт и прозаик, писавший на идише. В 1939 году получил орден Ленина. Расстрелян в годы сталинских репрессий. (Примеч. сост.)

Бабель очень любил детей, особенно грудных. Лида спала в комнате с няней или моей мамой, когда она к нам приезжала. И вот ночью крадется в халате Бабель к кроватке девочки, наклоняется и прислушивается. Мама спрашивает: «Что Вы?» — «Боюсь, что Вы крепко заснете, а она задохнется».

Когда мы жили в Белопесоцкой на даче, Бабель однажды привез для Лиды целую кучу белья и красное платьице с белым матерчатым цветком. Приехав, он не застал нас дома. Догадавшись, что мы гуляем в сосновом лесу неподалеку, он схватил платьице и пришел к нам на поляну, чтобы надеть его на Лиду. Это было ее первое платье, до сих пор она носила летом распашонки. В платьице пятимесячная Лида сразу стала похожа на годовалую девочку. Бабель ликовал.

Как-то раз Бабель привез в Белопесоцкую погостить Таню, дочь известного наездника Н. Р. Семичева.

Девочка была так меланхолична и неподвижна, что никак нельзя было ее растормошить — она не хотела гулять, не заводила подружек, сидела больше дома и читала да ходила вечером со мной на почту, откуда я звонила в Москву, когда Бабель был там. Однажды я ее спросила, кем она хочет быть, когда вырастет. Она ответила: «Актрисой». Я чуть не расхохоталась и рассказала об этом Бабелю. «От девочки в двенадцать лет дом должен ходить ходуном, она должна вносить в дом веселье, пляски, песни, тут — вялость, замкнутость, неподвижность», — сказал Бабель.

А потом оказалось, что Таня Семичева стала актрисой, и неплохой. И так бывает в жизни.

Однажды в Белопесоцкой Бабель поймал Лиду буквально на лету. Мы смотрели, как она бойко ползает по кровати, и вдруг каким-то броском она выскочила за ее пределы и грохнулась бы об пол, если бы не Бабель. Мы тогда очень перепугались.

Лида начала ходить в десять месяцев и к году уже отлично бегала. Она еще не говорила, но преуморительно гримасничала и, видимо, понимая, что окружающих это смешит, становилась всё более изобретательной.

— Нам теперь хорошо, — сказал как-то по этому поводу Бабель. — Придут гости — занимать их не надо. Мы выпустим Лиду, она будет гостей забавлять…

А иногда, смеясь, говорил:

— Подрастет, одевать не буду. Будет ходить в опорках, чтобы никто замуж не взял, чтобы при отце осталась…

1938 год мы встречали дома одни. Лиде был почти год, и она спала в соседней комнате. В 12 часов она вдруг проснулась. Бабель принес ее к нам в комнату и посадил в детское креслице, а потом налил ей в рюмку шампанского, не больше чем с наперсток. Лида выпила с удовольствием и вдруг развеселилась, стала хохотать, размахивать руками, всё швырять на пол. Мы смеялись вместе с ней до тех пор, пока она вдруг не заснула тут же в кресле, и Бабель отнес ее в постель.

На дачу в Переделкине, где Бабель в 1938 году взял в аренду дом у Литфонда, мы с Лидой и моей мамой, приехавшей из Томска, переселились в начале лета. Позже мой брат Игорь с женой привезли к нам свою дочь Аллу, которая была примерно на год старше Лиды. И моей маме пришлось ухаживать за двумя девочками. Молодая украинская пара с девочкой пяти лет согласилась у нас жить, выполняя обязанности сторожей и прислуги. В этом году Бабель впервые не поехал со мной в отпуск и остался на даче с Лидой. Он пояснил, что не хочет оставлять девочку. А мне посоветовал: «Пригласите одну из самых добродетельных ваших подруг и поезжайте с нею. Я вам советую выбрать такой маршрут: поезжайте в Одессу, остановитесь там дня на три, а оттуда — пароходом вдоль крымского и кавказского побережий. Во время путешествия по морю вы можете сделать две сухопутные поездки. Сойдете с парохода в Симферополе, оставив за собой каюту, осмотрите панораму и город и автомобилем доедете до Ялты, а лучше даже до Ливадии, где прогуляетесь по парку и по царской тропе до Ротонды. Пешком или на автобусе прибудете в Ялту, где можно пообедать и погулять до отхода парохода. Затем снова сядете на ваш пароход и поплывете дальше. В Сочи вы снова сойдете с парохода и автобусом или автомобилем проедетесь до Гагр. Потом снова поплывете до Батуми. И где вам больше всего понравится, там вы и остановитесь. Я позабочусь, чтобы вам была забронирована каюта на пароходе от Одессы до Батуми».

Я поехала со своей сослуживицей Софьей Ильиничной Корецкой по маршруту, подсказанному мне Бабелем. Мы приехали в Одессу, остановились у Льва Марковича Порецкого в комнате его сестры Розы Марковны (очень дальние родственники Бабеля). Когда я пришла в Черноморское пароходство за билетами до Батуми, там уже была телеграмма о предоставлении нам каюты. Я не знаю, от кого была телеграмма и за кого принял меня начальник Черноморского пароходства Павлуновский, но он был так любезен, что не только дал нам каюту люкс на двоих, но и предложил свою машину на те три дня, которые мы оставались в Одессе. Машина была темно-синего цвета, длинная, с открытым верхом, и, по-моему, другой такой роскошной машины в Одессе не было. На ней мы съездили в Аркадию. Но потом я отказалась от нее, поскольку мне было неудобно ловить на себе любопытные взгляды одесситов. Мы гуляли по Одессе пешком, заходили в кафе, по вечерам сидели на Приморском бульваре, где обычно прогуливается публика. В порт мы поехали на извозчике, как это бы непременно сделал Бабель. По дороге к пристани мы встретились с демонстрацией по поводу Международного дня молодежи и были осмеяны веселыми демонстрантами, которые вволю поиздевались над двумя девицами в больших соломенных шляпах, восседавшими на извозчике.

Каюта на пароходе была удобная, но выспаться нам не удавалось, так как под нашими окнами сидели палубные пассажиры и вели нескончаемые и довольно громкие разговоры. Утром мне принесли радиограмму «Желаю хорошего отдыха. Павлуновский». Ответственный за пассажиров помощник капитана, который принес мне радиограмму, спросил, как мы спали. Мы пожаловались, что не могли уснуть из-за разговоров под нашими окнами, и в следующую ночь он прогонял пассажиров из-под наших окон. Капитан захотел с нами познакомиться и пригласил нас к себе на мостик. И мы в основном там и проводили дневное время нашего путешествия. Я спросила Бабеля в письме: «Какую телеграмму Вы послали Павлуновскому, что он оказывает нам такое внимание?» В ответ Бабель написал: «Телеграмму подписал Евдокимов, и Вас, очевидно, принимают за его возлюбленную. Ха-ха-ха».

Как и советовал мне Бабель, мы сошли на берег в Симферополе, осмотрели город и панораму и автобусом доехали до Ливадии, прогулялись по царской тропе до Ротонды и пешком дошли до Ялты. Там в ресторане мы встретили секретаря Эренбурга Валентину Ароновну Мильман, с которой меня когда-то познакомил Бабель. С ней мы погуляли по набережной до отхода нашего парохода. В Сочи тоже сошли на берег и на автобусе доехали до Гагр по дороге, которая была уже мне знакома и по которой мы с Бабелем ехали в 1933 году. В Гаграх отдыхала сестра Сонечки Корецкой со своим мужем. Мы встретились с ней и даже пообедали все вместе. И снова поплыли на пароходе.

Первоначально мы планировали провести отпуск в Батуми. Оставив на всякий случай каюту за собой, мы пробыли в Батуми целый день. По узкоколейной дороге в открытом вагончике доехали до Зеленого мыса, но море повсюду было в нефтяных пятнах, воздух чересчур влажный, и мы решили возвратиться в Гагры. Мы сняли комнату в том же доме, что и сестра Сонечки, и прожили там, отдыхая и загорая, до конца отпуска.

Я с четырнадцати лет привыкла все заботы брать на себя и, живя с Бабелем, наслаждалась полной беззаботностью. Мне не надо было думать, куда поехать в отпуск, как достать путевку, билет на поезд, заказать такси. Всё это он делал сам и только говорил мне: «Мы поедем или пойдем туда-то». Так как я уходила на работу, а он оставался дома, то и все распоряжения по хозяйству отдавал он сам. У нас в доме всегда была домашняя работница, и, если она уходила, Бабель тотчас же нанимал другую. К этому он привык с детства. Дома у меня была беззаботная жизнь, и, боже, как это было замечательно и непривычно для меня! На работе были моменты, когда лежащая на мне ответственность приводила меня в такое отчаяние, что я мечтала пожить при феодализме — снимать мужу сапоги, когда он придет с охоты, и ни о чем не думать, ни за что не отвечать. Но надо было брать себя в руки и казаться самостоятельной и смелой. Но как только я приходила домой, все заботы с меня сваливались, и мне предлагалось выбрать, как провести вечер, куда пойти, с кем встретиться.

Я возвратилась домой в начале октября. Бабель рассказал мне, что Лида в мое отсутствие часто со мной разговаривала и устраивала разные сцены. Например, заявляет: «Хочу, чтобы мне носки надела мамочка». Протягивает в пустоту носки со словами: «Мамочка, надень мне носочки». Потом бросает их на пол и говорит: «Не берет моя мамочка». «Мне становилось страшно, — говорил Бабель. — Боюсь за эту девочку. Уж очень она живет сердцем». Боже, как он оказался прав!

Бабель очень боялся, что наша девочка унаследует от него слабую носоглотку, поэтому старался ее закалить. На даче в Переделкине, да и в Москве, не пропускал ни одного летнего дождя, чтобы не раздеть Лиду донага и не отправить ее под дождь. Лида, конечно, была в полном восторге, прыгала под дождем по лужам, брызгалась, подбегала даже под струю к водосточной трубе, при этом визжала, кричала и хохотала. И как я ни упрашивала забрать девочку домой, Бабель не соглашался. Лишь тогда, когда у девочки синели губки, я хватала ее и закутывала в теплое. Наверное, Бабелю удалось-таки закалить Лиду, потому что она и в детстве, и потом болела очень редко. Сам же Бабель простужался часто, и насморк у него был просто катастрофический. И продолжалось это до тех пор, пока он не сделал прокол гайморовой полости у профессора Шапиро, знаменитого в Москве ларинголога.