Я решил стать женщиной

Боря приехал не один. Никто из артистов один не приезжает, всегда возможны рядом администратор, директор, продюсер, водитель, возможен «свой» визажист, как правило, один-два человека «шестерок», гордых от близости к известной личности и с понтами, большими, чем у того самого, но готовых быть при этом на посылках, отнести-принести, подлизать-подтереть:.

Боря приехал не один, с ним приехали человек двадцать — негде сесть, не хватает на всех стульев, не хватает на всех чашек: Все рассредоточились по студии, заполняя собой пространство — невозможно за всеми уследить, а вдруг что-нибудь спиздят. А того, что можно было незаметно утащить, хватало.

— Здравтсвуйте, меня зовут Борис, я фотограф, — представилась я. — Это Катя. Катя тоже фотограф, мы работаем вместе, и она владелец студии, — я всегда говорила об этом, это производило большее впечатление и вызывало большее уважение, чем просто скромное — «она тоже фотограф». И Кате это нравилось — быть владельцем.

— Привет! А я тоже Боря! — в свою очередь представился Моисеев.

— Да уж это все знают, — подхалимски засмеялась я.

— Хорошо тут у вас, — Моисеев покрутил головой. — Я первый раз вижу в Москве такую большую студию. Видеоролики снимают: это понятно — там павильоны киношные арендуют, а фотостудии у всех полное говно.

Он поздоровался с Алисовой, и они начали болтать о прошлых своих работах. Мы сидели за столом, а остальная толпа, разместилась, навалившись кучей на диване, на стульях по два человека, кто-то сидел на полу: Я так до конца съемки не поняла, кто в этой толпе кто, и кто зачем нужен.

Визажист, огромный жирный мужик, приехавший с Борей, имел красивое женское имя Влада, короткий ёжик, потрёпанное жизнью лицо и свисающий большим бурдюком живот. Последние особенности его внешности очень хорошо подходили к этому звучному женскому имени. Мы с ним почти не общались. Может быть, он тоже хотел быть женщиной, может быть, уже был ею? «Надо же — Влада: еби его мать:» — удивилась я про себя и посмотрела на него ещё раз: — обыкновенный, немолодой, чрезмерно разжиревший мужик: Пиздец! Хотя бы похудел для начала, а потом назвался бы «Влада» или «Элеонора», или как его душе угодно! Я иногда смотрела на него во время съёмки и думала, — неужели я также выгляжу по-идиотски, сбежавшей из психушки? Или все-таки лучше?

Катя с Аней потихонечку ходили по двум этажам студии и прятали по шкафам всё, что можно было спрятать. А я сидела и рассматривала с близи Моисеева. Как его снять красиво, я не представляла — лицо помятое, дряблое, сморщенное: Как он стал популярным с такой внешностью и с таким голосом — загадка, феномен и настоящее чудо: поверишь тут и в чудеса!

— А я зашел вчера в супермаркет у дома, — за столом зашла речь о магазинах и ценах, и Боря Моисеев поведал всем очень «правдивую» историю. — Зашел в супермаркет, купил курицу, ну, еще что-то по мелочам, и вышло на семьсот долларов! Представляете!? Ну, просто кошмар какой-то!

— Да, да, безобразие! Такие цены! Курица за семьсот долларов — какой ужас!: — поддержали обобранного Борю, приехавшие с ним товарищи. Никто не сказал: «Борь, не пизди ты так. Ну, где ты нашел курицу за 700 долларов?» Я злилась, и одновременно мне было смешно, наблюдая за этим театром абсурда.

— Ну, давай, Борис, обсудим, что я хочу, — обратился, наконец, Боря ко мне. Он достал блокнот, полистал его и повернул ко мне исписанную страницу. — Вот, смотри, история у нас будет вокруг унитаза, сейчас его привезут. Первая картинка: посередине унитаз, действие происходит в туалете, — (какое действие, Боря не объяснил). — Я стою одной ногой на унитазе, моя нога в чулке сеточкой:, а у меня очень красивые ноги. Не веришь?

— Верю, — неуверенно ответила я, и подумала: «А ну тебя на хуй!»

— Да-да-да. У меня очень красивые: охуительные ноги! — прервал Боря описание предполагаемых сюжетов описанием своих нижних конечностей: Но рассказывал он не о подагре. — Меня этим летом в Париже снимали для рекламы женских колготок. Да-да-да, снимали мои ноги для рекламы в Париже, — все вокруг опять с готовностью восхищено заохали: «Да! У тебя суперстройные ноги! Как у фотомодели прямо!:» Я охуевала от такого лиемерства и, конечно, не верила, что пожилые узловатые ноги Моисеева могут привлечь чьё-то внимание на рекламе колготок: ну, если только в Париже. — Вокруг стоят мои танцоры, — продолжил он, — не просто стоят, они охуительно стоят, я уже представляю, как они должны стоять. Я покажу или расставлю их сам. В унитаз писает мальчик: Есть у нас один мальчик, вон тот лысый будет писать, — указанный мальчик виновато и заискивающе заулыбался. — Штаны у него спущены: Симпатичная попка, и я держусь за нее одной рукой. Ну, как?

— Что как? — сказала я и сама услышала раздражение в своем голосе.

— Ну, идея как? Ты же будешь снимать. Если тебе непонятно, ты не сможешь снять, лучше не начинать тогда, — ну, вот, блядь, пять минут в студии, а Боря уже «полез в бутылку». Как же, его идеей не восхитились сразу, не зааплодировали.

— Начинать вам сниматься у нас или нет, Вы решите сами. Любую картинку можно снять красиво или ее испортить: вокруг унитаза или нет. Начнем снимать, начнем работать, будет тогда видно, как и что выходит, — сказала я негрубо, но твердо, про себя уже решив, что если будет слишком много «растопыренных пальцев», пошлю всех на хуй и выгоню из студии.

Боря рассказал о других картинках: он один во фраке, нога на унитазе; его лицо посередине сердечка из цветов и т. д… Вообще, снимать так было легче, когда человек сам знал, что он хочет. Боря знал: и не только знал. Когда мы снимали сюжет «Вокруг унитаза», потом на обложке диска это называлось «Потанцуем:», Боря действительно расставил всех в кадре сам, расставил с хорошим чувством композиции и со своим видением взаимосвязей деталей изображения в кадре. Была в нем все-таки одаренность, без нее не стал бы он без голоса и рожи популярным известным певцом.

* * *

— Борис, приезжай скорей, бабушке плохо.

— Мама, успокойся, спокойно скажи, что случилось.

— У нее хрипы появились вчера, а сегодня совсем плохо стало. Приходил Тугов, сказал, что умрет сегодня. Приезжай, может быть, проститься успеешь, — и мама всхлипнула.

— Какой проститься? Ты чего говоришь? — я не хотела верить участковому Тугову. — Он выписал что-нибудь?

— Нет, сказал, что ей уже ничего не поможет. Сказал, что старенькая и всё равно не выживет.

— Сейчас приеду, — я убрала телефон в карман: достала обратно и набрала Катин номер.

— Ты спишь?

— Нет, не сплю, — ответила мне сквозь зевоту уже сонная Катя. — Ты чего так поздно? Что-то случилось?

— Бабушка умирает, — эта фраза вылезла из меня почему-то сиплым хрипатым голосом.

— Ой, какой ужас! — испугалась Катя.

— У тебя деньги есть? — спросила я.

— Есть сколько-то. А зачем тебе?

— На всякий случай. У меня есть какие-то деньги, но вдруг врача вызывать придётся или что-нибудь из лекарств покупать: Вдруг не хватит. Я заеду сейчас.

Катюшон, палочка-выручалочка, всегда мне одалживала в неотложных и во всех других случаях, когда мне и не надо было их давать. Я заехала к ней, взяла все деньги, которые у нее были, и поехала в Тушино.

Родная комната: Ну, до чего она стала мрачной. Тусклый свет одинокой лампочки заполнял ее пространство глубокими тенями, Смерть растворилась в гробовой драпировке штор, растеклась по старому паркетному полу, она пристально вместе со мной смотрела на единственно, куда долетал свет, мою лежащую в этом склепе на синем одре бабушку. У меня не было аргументов, сказать ей: «Пошла вон!». Аргументы были у страшной непрошеной гостьи: «Пожила 92 года старуха, хватит! Прожила их хорошо и счастливо, с любимым мужем, с детьми, с внуками, всю жизнь в своей семье. Настал черед:».