Я — Спок

Во время финальной репетиции перед съемкой, я, в конце концов, услышал голос Спока в моей голове, который позволил ухватить дух героев и взаимоотношений сериала.

Так что я решил воспользоваться шансом. Перед работающими камерами. Бобом Уайзом и Джином Родденберри наша сцена началась серьезно. Кирк произнес свою реплику и Маккой дал подобающий ответ, затем Кирк повернулся к Споку и предложил вернуть его на Вулкан.

И я — или, скорее, Спок — ответил:

— Я решил остаться на «Энтерпрайзе», капитан. Если доктор Маккой собирается остаться на борту, мое присутствие здесь будет жизненно необходимым.

Это вызвало добрый смех на площадке — но потом я увидел, что Джин и Боб Уайз шепчутся за камерой. Я понял, что сцена обречена. Боб вынес решение: «Есть чувство, что шутка неуместна в свете того, что происходило ранее».

Сцену сняли так, как написано.

СПОК: Я сказал что-то неподобающее?

НИМОЙ: Нет, Спок, нет! Я думаю, это была хорошая идея.

СПОК: Тогда почему ее отвергли?

НИМОЙ: Это было художественное решение. Мы ничего не могли сделать. А могло бы сработать. Мы так и не узнаем.

СПОК: Какая жалость.

Было решено что, путь хоть разверзнется геенна огненная или хляби небесные, фильм просто обязан выйти 7 декабря. Выяснилось, что эти две стихии и впрямь объединились, чтоб нам помешать — к тому времени, как съемки были практически завершены, Роберт Уайз обнаружил, что компания, которую наняли для производства спецэффектов сделала свою работу на совершенно неприемлемом уровне, особенно учитывая пять миллионов долларов, которые были заплачены. Были наняты два других предприятия, занимающихся спецэффектами, и им пришлось трудиться семь дней в неделю, пытаясь закончить фильм. Они сделали великолепную работу — может быть, даже чересчур великолепную, потому что фильм оказался перегружен бесконечными кадрами спецэффектов. К сожалению, Бобу Уайзу просто не хватило времени, чтобы их отредактировать, так что фильм оказался феерическим зрелищем, которое хотелось «Парамаунт» — и только.

Кое-кто из нас, принимавших участие в съемках, были переправлены на самолете в Вашингтон, округ Колумбия, для торжественной премьеры фильма с последующим приемом в Смитсоновском музее воздухоплавания и космонавтики. Реклама была хоть куда и ожидания зрителей были невероятными. Когда я уселся в кресло, чтобы, как и все остальные, увидеть фильм в первый раз, атмосфера была наэлектризована предвкушением.

«Пожалуйста, — молча думал я. — Ну пожалуйста, окажись хорошим!»

Билл Шатнер сидел рядом со мной, когда свет померк. Мы обменялись рукопожатием на удачу — и фильм начался.

Что я помню из увиденного? Невероятные кадры «Энтерпрайза», кажущегося еще более огромным и прекрасным, чем когда-либо.

И снова кадры «Энтерпрайза», огромного и впечатляющего.

И опять и снова кадры…

В конце концов, спецэффекты стали откровенно утомительными. Зрителей охватил огромный восторг, когда корабль перешел на сверхсветовую скорость, но, к сожалению, сама история так и не взлетела — а взаимопониманием, существующим между героями, так как следует и не воспользовались.

Был ли фильм удачен с коммерческой точки зрения?

Да. Назойливая реклама и зрительские ожидания привлекли большую аудиторию на краткое время — и только. Его, конечно, нельзя было сравнить со «Звездными войнами», хотя он выглядел вполне достойно.

К тому времени я чувствовал, что в последний раз снимаю с себя Споковы уши. Долгожданный, предвкушаемый всеми полнометражный фильм по «Звездному пути» был снят.

«И вот теперь, — подумал я, — действительно все».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Съемочное сумасшествие, или Если сегодня вторник, то это должен быть Пекин

НИМОЙ: Когда я закончил сниматься в СТ-ТМП, то заключил, что вот теперь-то точно все. Больше никакого Спока. Просто камень с моей души свалился!

СПОК: Я нахожу, это сравнение, по меньшей мере, нелестным.

НИМОЙ: Не говоря уже о том, что преждевременным…

Когда СТ-ТМП был закончен и остался позади, я почувствовал себя освобожденным: не придется мне больше разбираться с вопросами типа «Почему бы вам еще раз не сняться в «Звездном пути»?» или «Что, Спок тебя достал?»

С чувством внутреннего удовлетворения я с головой ушел в другие проекты — игру в театре и выступления в университетах. После одной из моих лекций, пара, преподававшая гуманитарные искусства в университете, пригласила меня в гости. Мы разговорились о турах с программами вроде моей, и они упомянули пьесу для одного актера о Винсенте Ван Гоге, основанную на более, чем четырех сотнях писем, которые он написал своему брату.

Я был немедленно заинтригован, поскольку мне хотелось найти подобную монопьесу с самого знакомства с поразительным выступлением Хэла Холбрука, которое позволяло зрителям провести вечер в обществе Марка Твена. Сыграть такой номер казалось поразительной задачей. В то же самое время именно эта пьеса о Ван Гоге поразила меня своей уникальностью, поскольку в ней показывался не столько сам Винсент, сколько его брат, Тео. И мне казалось, что зрители гораздо охотнее примут подобного персонажа, чем актера, пытающегося выдать себя за самого великолепного и эксцентричного Ван Гога. (Между прочим, Кирк Дуглас к тому времени уже чудесно сыграл художника в фильме «Жажда жизни»).

Я связался с автором, Филиппом Стивенсом, и купил права на пьесу. Оригинальная версия состояла из двух актов. В первом Тео в своей квартире ждет своего брата, который должен прийти в гости, и вспоминает о их детстве. Акт заканчивается фразой Тео: «А, вот и Винсент! Мне надо идти…» Второй акт разыгрывается после трагической смерти Винсента от огнестрельного ранения, которое он сам себе нанес.

Две вещи тронули меня в этом материале — непоколебимая любовь Тео к своему брату и вера в его талант (именно Тео финансово поддерживал Винсента и его работы), и страсть самого Винсента к искусству и желание оставить после себя что-то ценное. Винсент годами трудился над улучшением своего мастерства, и относился к нему с любовью и пылом, который можно назвать только религиозным. Он подытожил свои чувства цитатой из Эрнста Рейно, которая очень много значит для меня: «Чтобы достойно действовать в этом мире, необходимо пожертвовать всеми личными желаниями…» Он верил, что рожден на свет не ради счастья, скорее, ради того, чтобы оставить после себя наследие, которое обогатит все человечество. В первую и главную очередь вся его жизнь была сфокусирована на Работе.

СПОК: Подход, который я нахожу вполне логичным. С тем исключением, конечно, что мне не хотелось бы ограничивать свой вклад одним человечеством.

НИМОЙ: Ну, значит, Спок, мы, наконец, хоть в чем-то да сошлись! Но самого Ван Гога вряд ли можно было обвинить в логичности. Он был очень эксцентричной и эмоциональной личностью. Собственно, его соседи в Арле, во Франции, часто насмехались над ним, называя его сумасшедшим — и даже бросали мусор ему в окна — и все из-за того, что он был не таким, как все. «Пришельцем», если хочешь.

СПОК: Я, безусловно, как никто, могу представить себе трудности, связанные с подобным положением. Но разве его собственный брат не говорил: «Ты был благословлен своей инаковостью, инаковостью, которая дала тебе красоту?» Разумеется, его уникальное видение принесло Вселенной нечто выдающееся — это отличный пример того, что вулканская философия называет «бесконечное разнообразие в бесконечных сочетаниях», того, как бесконечное разнообразие живущих создает красоту и смысл. Вулканцы могут не одобрять его эмоциональность — но мы, безусловно, можем быть благодарны ему за вышеупомянутый вклад.

НИМОЙ: Спок, ты меня поражаешь! Для тебя еще не все потеряно!

СПОК: Спасибо.

_{^{В роли Тео Ван Гога в «Винсенте»}}

Я провел несколько дальнейших исследований и начал переделывать пьесу. Прочитав письмо, которое Тео написал их матери после смерти Винсента — письмо, в котором Тео признает, что он был слишком измучен, чтобы произнести речь на похоронах брата — я придумал, что неделю спустя Тео нанял зал и пригласил всех желающих прийти и послушать, как он говорит о своем возлюбленном брате. Он рассказывает, как Винсент изо всех сил старался стать великим художником, чтобы подарить человечеству что-то прекрасное, и оспаривает популярное мнение, что его брат был сумасшедшим. (Из-за того, что Винсент отрезал себе кусок уха, его часто воспринимают как «типичного безумного художника». На деле два врача диагностировали у Винсента изнурительные приступы эпилепсии). Я думал, что с минимумом реквизита — может быть, парой писем — и парой костюмов я смогу путешествовать налегке и выступать в сравнительно малых аудиториях. Но как только я начал проводить дальнейшие изыскания и переделывать пьесу, то понял, что нужно большее. Прежде всего, постановка просто умоляла о визуальном представлении работ Винсента. Его полотна, особенно поздние работы маслом были настолько захватывающе живыми, что я начал собирать коллекцию снимков. В конце концов, в представление вошло 130 изображений, отражающих развитие его таланта от грубых ранних набросков до последних ослепительных шедевров. Он проделал огромнейшую работу (особенно если подумать, что он создал больше сотни полотен за свои последние семьдесят дней пребывания на земле) — и всего лишь одна из картин была продана при его жизни.