Я – спящая дверь
Шрифт:
Когда, наконец, его губы вырываются из затяжного поцелуя, ему удается повернуть голову к приборной доске и краем глаза уловить подсвеченный циферблат часов: половина первого ночи.
– Слушай… слушай… – прерывистым шепотом пытается он вставить между ее жадными частыми поцелуями. – Я должен… я должен вернуться на станцию через пятнадцать минут…
Она зажимает ему рот и без дальнейших проволочек, откинувшись назад, сбрасывает черные, на высоких каблуках, туфли, закидывает правую ногу на спинку переднего сиденья, левой упирается в заднюю дверь, стискивает ладонями его ягодицы и тянет к себе, пока влажные половые губы не смыкаются вокруг головки его члена.
Никогда еще ни одна женщина не жаждала его с такой силой, и когда она, подавшись вперед бедрами, засасывает его в свое пылающее недро, он понимает, что не способен доставить ни ей, ни себе никакого удовольствия. Минута
Пока он поправляет на себе одежду, женщина лежит неподвижно, закрыв глаза, но выражение ее лица не оставляет у него никаких иллюзий: она разочарована. Снаружи вдруг сгущается темнота, небеса разверзаются, и по крыше автомобиля начинают барабанить дождевые капли.
Он ретируется на свое место, садится за руль, надевает куртку и смотрит в зеркало. Облизнув пальцы, поправляет растрепавшиеся волосы, молча осыпая себя проклятьями: черт, он кончил быстро, слишком быстро.
Женщина не произносит ни слова, и даже не удостаивает его взглядом, когда он подает ей белье и юбку. Всё так же молча она начинает одеваться. Он включает радио погромче, шум дождя и «Голубая луна» в ду-воп обработке «Марселей» разряжают атмосферу молчаливого упрека женщины. Сделав вид, что задумчиво смотрит в ночь, он наблюдает за ее отражением в изогнутом лобовом стекле. Она проскальзывает в трусики, натягивает юбку тем же путем, каким снимала, застегивает молнию на бедре, надевает туфли, запахивает шубу. Закончив с одеждой, встряхивает головой, чтобы тщательно залитые лаком темно-каштановые волосы улеглись в прическу.
Он достает из-за солнцезащитного козырька пачку сигарет, наполовину вытряхивает одну и уже собирается вытянуть ее губами, но останавливается и оглядывается через плечо на женщину. Ее лицо выражает суровую решительность, в руках – кошелек из красной крокодиловой кожи:
– Остановите счетчик. Я выйду здесь…
Она возникла из апрельской ночи так же неожиданно, как ливень, который заставил ее искать здесь убежища. Фaуфнир Хeрманнссон вздрогнул от неожиданности, когда в дверь служебного входа постучали, но прежде чем он успел встать из-за линотипа, где втихаря набирал буклет о ядерной угрозе для своей тетки из движения «Женщины за мир», гостья сама вошла в типографию и остановилась в центре цеха.
4
Отсылка к заглавию романа Гвудбергура Бергссона «Мышь, которая крадется» (Musin sem lae?ist, 1961) и стихотворению Давида Стефанссона «Женщина, которая разжигает мой камин» (Konan sem kyndir ofnin minn).
«Рейкьявикская Афродита…» – мелькнуло в голове наборщика, он поднялся на ноги и шагнул ей навстречу. На ней не было сухой нитки. Дождевые капли, скатываясь с высокой прически, падали ей на лицо, и размытые тушь и тени для век стекали по щекам черно-синими струйками, разветвляясь от глаз к накрашенным красной помадой губам. Вода струилась и с густого меха ее шубы, собираясь в небольшое озерцо на полу у ее ног.
«Краснокожая франтиха в боевой раскраске и бобровой шкуре… – достав из кармана брюк носовой платок, он отер с пальцев типографскую краску. – Породистая сучка после купания…» Он остановился перед ней, но не мог определить ни ее возраст, ни положение. Кто она? Светская дама в непредвиденных обстоятельствах? Ухоженная любовница какого-нибудь директора или политика? Дочь из хорошего дома в маминых мехах, сбежавшая в город развлечься? Офицерская содержанка? Актриса? Все промокшие женщины выглядят одинаково…
– Что вы хотели?
Вопрос прозвучал более ворчливо, чем наборщику хотелось, и он тут же об этом пожалел. Женщина открыла рот, чтобы ответить, но ее зубы стучали от холода и ей не удалось произнести ни слова. Она сделала еще одну попытку, но дрожь снова взяла верх. Тогда он обхватил ее за плечи и повел в типографскую комнату отдыха.
Та размещалась в вытянутом узком помещении, выходившем в коридор между наборным и печатным цехами. Из мебели там была простая кухонная стойка с мойкой, шкаф и обеденный стол с семью стульями. В дальнем углу стояла старая чугунная печь, в ней весело полыхал огонь. Направив гостью именно туда, мужчина помог ей снять промокшую шубу. Женщина, повернувшись лицом к печке и протянув к ней ладони, то потирала их, то растопыривала пальцы. Он сдвинул в сторону конфорку, чтобы жар от огня
поднимался в открывшееся отверстие. Она наклонилась ближе к плите, дождевые капли, скатываясь с волос, падали на черный металл и с быстрым шипением испарялись. И хотя на ее влажном лице уже вовсю играли огненные блики, она всё еще дрожала от холода.Открыв кухонный шкаф, он достал оттуда большое махровое полотенце:
– Вам нужно согреться… Хотите кофе?
После некоторого раздумья она приняла протянутое им полотенце, и, утвердительно кивнув на вопрос о кофе, принялась расстегивать свой зеленый жакет. Наборщик же, отойдя к кухонной стойке, занялся приготовлением напитка.
И вот стоит он там, повернувшись к женщине спиной, подливает кипяток в уложенный в воронку фильтр с молотым кофе и слышит, как она вытирается, но искушению украдкой взглянуть на нее не поддается. Наполнив чашку, спрашивает:
– С молоком и сахаром?
Не получив ответа, поворачивается и видит: возле раскаленной печки на расстеленном на полу полотенце стоит совершенно голая женщина, контуры ее фигуры очерчены танцующим вокруг красным сиянием. Чашка с кофе дрожит в его руке:
– Что… что вы себе позволяете?
Он произносит это запинаясь, его захватывает влекущая сила ее тела. Красное сияние бьет ему в глаза, но он всё отчетливее различает ее обнаженную красоту, манящие изгибы, темноту волос на молочно-белой коже ее лобка. Его накрывает горячей волной, он погружается в центр ослепительной вспышки. А женщина зазывающе покачивает бедрами, в то время как ее руки тянутся к главному объекту его желания: черному треугольнику.
Очарованный магией женского тела, наборщик притягивается к ней всё ближе. Ее руки обвиваются вокруг него. Ловкими пальцами она сбрасывает с его плеч подтяжки, спускает брюки на середину бедер, тянет его вниз, на полотенце, укладывает на спину и садится на него верхом. Снизу ему виден отблеск пламени на ее влажных половых губах, когда она открывает их, чтобы скользким влагалищем наехать на его член – с такой силой, что он упирается в пределы ее глубин.
В этот момент наборщика будто током шибает. Он бессознательно пытается оттолкнуть ее, но она зажимает его в себе, и, еще крепче оседлав и упершись ему в грудь руками, прижимает к полу, в то время как теплое быстрое семя извергается в ее рецептивное лоно. Экстатический стон мужчины сливается с вырвавшимся из нее вскриком. Это вскрик разочарования.
– Что ты делаешь?
– Снимаю свитер. Меня от такого описания в жар бросило.
– Извини, это не входило в мои планы.
– Я не жалуюсь. Рассказывай дальше…
– В то время, когда происходили вышеизложенные события, то есть в ночь на первое апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года, в среде психиатров Исландии, как, впрочем, и во всем остальном мире, была признана неоспоримой доктрина, доказывающая, что половой акт способствует лишь незначительному удовлетворению сексуальных потребностей женщины. Считалось, что лучшей разрядкой для женского либидо являются домашние дела и забота о других, что выливалось в весьма распространенную проблему: когда дети вырастали, а мужья всё больше погружались в работу, женщины лишались возможности утолить свои вожделения естественным путем. Поведение, схожее с гнездованием птичьих самок, которое у молодых женщин проявлялось в здоровом желании иметь потомство и хорошо о нем заботиться, у женщин зрелого возраста считалось опасным признаком сексуальной неудовлетворенности. Симптомы начинали проявляться вскоре после того, как отпрыски покидали родительский дом: женщина вдруг разворачивала грандиозную кампанию по благоустройству дома с перестановкой мебели, сменой напольных и настенных покрытий, коллекционированием дорогих предметов интерьера и перепланировкой всех комнат. Что, естественно, ложилось тяжелым бременем на плечи мужей, и не всегда удавалось спасти ситуацию, перенаправляя энергию супруги на благотворительную деятельность, вывозя ее в заграничные поездки или выписывая для нее у врачей успокоительные и сильнодействующие снотворные пилюли.
Фру Торстейнсон не была исключением. Ей уже стукнуло тридцать два года, а она еще ни разу не забеременела. Поначалу она винила в этом себя, считала, что у нее не всё в порядке по-женски (старая травма, полученная в результате инцидента в юности) или же что зачатию ребенка препятствовало что-то в ее привычном дневном распорядке, диете или уходе за собой. Однако когда она, наконец, набралась смелости и открылась самым близким подругам, то по их взглядам и репликам поняла, что причина заключалась в муже и его необычном поведении в супружеской постели. И это она еще не всё им рассказала!