Я стройнее тебя!

— Тебе нужно просто проглотить, — напоминает ей Преданная Сестра, в ее глазах слезы, а во рту драже «Тик-так».

— Смотри-ка, что там такое, — с трудом выговаривает Энни, поскольку рот у нее набит макаронами; если ей удастся заставить эту убогую женщину хотя бы на секунду отвести глаза, то можно будет сплюнуть изумительное вязкое кушанье в ладошку и спрятать под подушку. — За окном!

— Что там?

Все так же, с набитым ртом, она указывает рукой:

— Птица-кардинал!

— Нет там ничего.

В отличие от собак, которые сморят на ваш палец, а не туда, куда вы указали, упорная Дарва не сводит глаз с пациентки. Ходит эта жалкая Преданная Сестра неровной походкой, на больших ступнях со скрюченными пальцами и говорит тихо и монотонно. Печально произносит:

— Нет там никаких птиц. Окно заколочено.

С набитым ртом Энни говорит:

— Значит, змея. Я видела змею.

— Нет, ничего ты не видела. Ешь, — возражает Дарва и совершает серьезное нарушение правил: — У нас бывают большие неприятности, когда наши пациенты не едят.

«Пациенты, — думает Энни, — почему она называет меня этим безобразным словом, когда я вовсе не больна? Разве она не видит, что со мной все в порядке?» — Она качает головой.

— Ты должна.

Энни хрипло отвечает:

— Ничего я не должна.

— Должна. — Времени осталось мало. Если еще один день не даст результатов, их обеих вышвырнут на Вторую Фазу. Поэтому Преданная Сестра Дарва и сообщает вверенной ей пациентке всю правду. — Лучше проглоти это сейчас, а то мы с тобой обе дорого за это заплатим.

— М-м?

— Правда. — Дарва плачет. — Мы обе здесь проходим испытательный срок.

— М-м? — Глаза Энни тоже наполняются слезами; хотя девочка не жует и не глотает, она все же чувствует, как измельченные золотистые макароны, густо посыпанные сыром, сами скатываются ей в горло.

— Мы здесь на испытательном сроке, и я не шучу, — повторяет Дарва. Ей так же тревожно и плохо, как бедняжке Энни. — Если ты совсем не прибавишь в весе к пятнице, меня отстранят, а с тобой знаешь, что сделают?

Энни, прищурившись, с тревогой смотрит на нее.

— Сначала тебя отправят вниз.

Брови ее взлетают. Вниз!

— Да-да. — Теперь Дарва спешит воспользоваться благоприятным моментом, и вот она наносит решающий удар. — Потом тебе введут желудочную трубку.

Энни сама не заметила, как это произошло. Она проглотила еду. Это производит невероятный эффект. Тепло врывается в ее желудок и распространяется по всем венам.

— Бог мой!

— Не совсем бог, — откровенно объясняет Дарва.

Она говорит, чтобы заполнить напряженные мгновения, которые следуют после того, как пациентка, получив огромную дозу концентрированных углеводов и жиров, начинает трепетать в неконтролируемом трансе. Она говорит, чтобы скрыть обоюдное смущение, когда, в точном соответствии с текстом руководства, бедняжка Энни смотрит на стоящую на электроплитке миску, от которой поднимается пар, и ее прельщает мысль: а не попросить ли еще ложечку? Этот момент проходит. Она ждет, когда Энни спросит о том, что с ней происходит.

Энни не в силах говорить. Нахлынувшее ощущение что-то в ней перевернуло, так что она погрузилась в себя и размышляет.

— Наше дело не имеет отношения ни к какому богу, — заявляет Дарва. Улучив минуту, она снова наполняет ложку и пытается продолжить кормить пациентку. — Но оно связано с нашей религией.

— Это ужасное место имеет отношение к религии?

— Да, это последняя религия, — Дарва пытается сунуть девочке в рот еще одну ложечку. — Ты думаешь, что я тебя мучаю, но это не так. Я спасаю тебя.

Энни сжимает губы, и ее рот превращается в неумолимую прямую линию.

— Ну пожалуйста, еще ложечку?

Скорчив страшную гримасу, Энни качает головой.

Дарва опускает ложку. Может, на сегодня хватит одной ложки? Сегодня вечером убедим ее, как все это важно, и завтра станет легче ее кормить.

— Возвращение на путь истинный просто прекрасно, — убежденно говорит она. — И ты тоже будешь прекрасна.

— Нет, не буду.

— Да брось ты. Уступи. Сдайся перед лицом силы, и будешь рада.

— Как вы можете обратить меня в свою веру, если это не религия?

— Нет, религия, — говорит Дарва. — Просто в ней нет бога.

— Но это же безумие.

— Нет. — Послушница изо всех сил морщит открытый лоб, пытаясь сообразить, как же это объяснить. — Ведь невозможно доказать существование Бога, по крайней мере, никто не может быть в этом полностью уверен, понимаешь?

Энни качает головой.

— То есть, я хочу сказать, видел ли кто-нибудь Бога? Я имею в виду, видел ли его в последнее время кто-нибудь из наших знакомых?

— Не слышала о таком.

— Вот именно. О Боге мы знать не можем, но есть некоторые вещи, которые нам известны, и вот ими мы здесь и занимаемся. — Дарва делает размашистый жест. — Вот это — одна из них.

— Эта тюрьма?

— Твое тело. Оно есть храм.

Энни рассматривает мелкий ажурный узор из вен, пульсирующих под бледной кожей на щеках Дарвы, и рисунок, образованный расширенными порами вокруг ее носа. Энни поднимает голову. Да.

Дарва улавливает первый намек на согласие.

— Так вот, Бога мы найти не можем, но твое тело — храм…

— И что?

— Ergo voila, что и требовалось доказать, — торжествует сестра. — Все это. Вот это место. Мы с тобой здесь сидим, это и есть новая религия.

— Сидеть и толстеть?

— Стать прекрасной.

Невероятно. Энни Аберкромби, сидя напротив приставленной ее откармливать сестры, кивает.

— То есть это путь.

— Вот именно. Это стезя. — Впервые за сегодняшний день Дарва успокаивается. Пациентка почти на ее стороне. — Понимаешь, если помнить о нашем месте в мире и о расположении нашего мира во вселенной, то полагаться на Бога крайне ненадежно. Так почему бы нам не заняться тем, что мы видим и о чем мы уже знаем? Почему бы нам не посвятить себя тому, чем мы можем управлять?